***
Цезарь докуривал в банку сигарету, сидя за своим столом в их с Джозефом чердачной спаленке. Мундштук отставлен в сторону и все, чего ему хотелось — подымить вдоволь. Джозеф провожал Дио вниз. Может он пойдет домой, может, останется на застолье в компаниях внутри гримерных. А ДжоДжо уже вернулся. Джозеф, конечно, сразу заметит изменения в настроении, предположил Цезарь и оказался прав. Меткий аквамариновый глаз тут же наметанно окинул взглядом комнату и понял ситуацию. Веселый и задорный итальянец, цветущий в ликовании от поразительно удачного выступления, со стаканом виски в руках сидит перед ним теперь потухший и молчаливый. Цезарь не хотел допросов с пристрастиями, но подвыпивший разум не додумался как-то натянуть маску, столь привычную для повседневности, поэтому Джозеф, подойдя ближе, разумеется, перенял всю его хандру. Видел его насквозь, точно через стеклышко. Пыльное, но все же. Пока Цезарь снимал свой фрак Дроссельмейера, Джозеф решился на вопрос, склонившись к нему и поставив локоть на стол. В свою очередь наигранная и тоже чуть пьяная моська оказалась подперта ладонью. — Э-э-эй, что за кислый вид? Не глядя повесив наряд на спинку стула, Цезарь вновь взял зажатую сигарету из губ и выдохнул серые облака. Его пальцы пытались выдрать с волос стекляшки и бисер, но… — Я просто курю, — у него плохо получалось избавиться от украшений и скрывать свое состояние. Причина печали Цезаря элементарна — усталость, воспоминания о семейном духе Рождества, Джозеф, маячащий туда-сюда большую часть его жизни. Цезарь полностью понимал, что объяснение вышло у него мягко говоря, херово. — Да ну. Ты только что был бодр, весел. Отпускал прекрасные шутки и хохотал над саркастичными замечаниями Дио. Что тебя расстроило, Цезарь? — Ничего. Налей мне еще виски и разведи камин. Здесь зябко, — Цезарь отбросил окурок в ведро с текущей с крыши водой, а затем протянул Джозефу свой стакан с десятком недопитых грамм, блеснувших коричневым цветом в вялом свете их единственной лампы.***
Джотаро в немом взрыве чувств отстранился от поцеловавшего его Нориаки. Стук собственного сердца впервые ударил по ушам, он стиснул пальцами пуговицы рубашки и поджал и без того вечно напряженные губы, даже кусая их. Предательский румянец окружил жаром лицо, ему захотелось расчесать щеки, содрать это с себя — избавиться от стеснения всеми возможными способами, потому что ему это противоречит! Джотаро, сильный и отстраненный, мало имеющий общего с парнями вроде Джозефа, он… Он даже давным давно не девственник, так… Так почему все так жжется от поцелуя этого мальчишки?! — Джотаро? Прости, прости меня, я не хотел… — Нориаки выглядел очень растерянным и напуганным. Покраснел… Краснее рыжих волос. Джотаро понял, что ужасно оступился, выдав такую реакцию, и положил на плечи запаниковавшего юноши ладони. — Яре яре, успокойся. — Я не должен был так делать, да? — Нориаки приложил пальцы к губам и опустил взгляд. — Мы должны сначала все обсудить, я должен признаться в своем желании, спросить твоего разрешения. Мне очень стыдно, правда… Я подумал… — Подумал, что я тоже хочу тебя целовать и даже предложу отношения? — Да, почему бы и… — Нориаки снова вспыхнул, вскакивая на ноги и моментально возвышаясь над Куджо. — Нет, я не это имел ввиду, не надо меня сбивать с мысли, ДжоДжо. Мне думать так — очень высокомерно и эгоистично. Джотаро удивлялся, как сейчас растерян Нориаки, ведь он вполне привык видеть его храбрым и смелым, не таким, как со своими обидчиками. Джотаро знал, что он не такой, каким его многие считают и тоже может быть сильным и упорным. Так в чем дело? Куджо встал, мягко сжал плечи юноши и притянул его к себе, чувствуя приятное тепло, а затем… В нос ударил невероятный аромат духов. Признаться, Джотаро ужасный валенок в подобных вещах и в чем прелесть запаха распознать не смог, но он очень ему понравился. Он втянул его снова, жадно. — Нориаки, ты не должен бояться. Ты сделал все правильно. — Нет, ты отстранился… Тебе не понравилось, — Нориаки спрятался в его объятиях, вжимаясь в накрахмаленную рубашку, пахнущую, в свою очередь, обыкновенным терпким мужчиной и дешевым одеколоном. Почему-то это понравилось ему больше, чем те, которые на себя выливает обычно Польнарефф, Рохан и посетители омеги с посетительницами. Такая забавность, они оба утонули в запахах друг друга. Нориаки тем временем успокоился, паника прошла, а сердце забилось чаще. Приятное тепло разлилось по душе от грубоватых, но все же поглаживаний Куджо. — Мне понравился твой… Нет. Наш первый настоящий поцелуй. Просто я не ожидал, что ты сделаешь это, — Джотаро усмехнулся, вываливая всю правду легким полушепотом. Пальцами он подцепил отложенные на пол серьги-висюльки, отметив взглядом красивый блеск, а затем положил в коробочку. — Жаль, что ты не сможешь их носить. Очень некрасиво с моей стороны дарить бесполезный подарок. К тому же ты все же мужчина, а не прокуренный полунь* с переулка… — Нет! — Нориаки резко вздрогнул, накрывая смугловатые пальцы на коробочке своими тонкими, аккуратными и ухоженными. — Я не имел ввиду, что если у меня не проколоты уши, я отказываюсь от них. И, тем более, что они мне не нравятся, ДжоДжо. Как ты мог подумать? Я… Проколю уши, чтобы их носить. — А как ты мог подумать, что мне не понравился поцелуй? — Джотаро провел другой ладонью по его волосам и снова его поцеловал, закрыв глаза. Поцелуй вышел коротким, но полностью ответным. Да, Нориаки чертовски неопытен, но вкус неяркой помады для Джотаро стал сейчас наградой, а когда он отстранился, ДжоДжо спросил: — Ты серьезно решил проколоть свои уши? Взгляды встретились. Джотаро пристально пилил Нориаки холодком своих светло-голубых глаз. — Да, — с полной решимостью высказался мальчишка и погладил грудь Джотаро ладонями, а затем отвернул голову, чтобы посмотреть на тлеющие в камине полена. Красивые искорки срывались с языков пламени и скользили по воздуху до изящной заслонки, ударяясь об нее. Джотаро не устоял, его лицо оказалось прижатым к шее Нориаки, и он вновь втянул в себя этот запах. Праздничный, торжественный, тот, что он не слышал раньше, но хотел чувствовать каждую секунду. Губы превратили это дурацкое обнюхивание в поцелуй. Но не слишком ли смело для Нориаки? — Джотаро… — слетело с его губ, как слетела очередная искра с языков пламени в камине. — Что это за парфюм или духи? Заметив задумчивость Какеина, Джотаро снова поцеловал то же место в знак некой поддержки. — Аромат французского салона Fragonard, дебют 1929 года… Кажется… Он называется, — Нориаки закрыл глаза и окончательно покрылся румянцем, потому что губы Джотаро поднимались от плеча до самой челюсти неспешными поцелуями, — Ох, боже… «Moment Vole»… Момент полета… — Как красиво. На самом деле Джотаро это ни о чем не говорило, но запах сводил его с ума. Он был, как многолетняя история любви, записанная нотами в его нотной книге, но витающая подобно музыке вокруг них в воздухе. И с каких пор он стал таким романтиком? Джотаро аккуратно расположил Нориаки на своем фраке и еще раз краем глаза пробежался по залу, чтобы никто за ними не подсматривал. Только после этого сильные руки Джотаро намотали на пальцы и зажали края шнурков пачки Нориаки. Рождественский наряд Марихен не так прост, как белая рубашка и бриджи, в которых он был в некоторых других сценах, поэтому требовалось немного усилий, чтобы освободить Нориаки. Как только Джотаро заметил, что оголил плечо, он его поцеловал под смущенный смех самого парня, а затем прильнул губами к розовому невинному соску, показавшемуся между кружев. — Я остановлюсь, если хочешь. Наверняка ты сначала хочешь выйти замуж. Джотаро отстранился и посмотрел ему в глаза в поисках некоего отвращения или страха. Любого намека на прекращение любых попыток к плотским утехам. Нориаки явно маленький богатенький девственник, и Джотаро понятия не имел, что в голове этого скромника. — Нет, плевать. Я этого хочу, правда. После своих слов Нориаки положил ладонь на его щеку и мягко погладил, призывая к продолжению. Ничего, ничего, это же нормально? Не спеша, осторожно. Он мечтал об этом в сокровенных снах. — Нориаки. Ты меня любишь? Это важно. Нориаки полностью оказался с этим согласен. Любовь важна всегда. Он не хотел жить без этих светлых чувств в браке или даже просто спать с человеком, которого он не любит. Нориаки не видел жизни с тем, кого ненавидит так же, как своего отца. Жизнь Инесс отвратительна и блекла, она посвятила лучшие свои годы следованию за жестоким человеком, главой их семьи. Нориаки не хотел так же, он ни за что не повторит историю своей матери и обязательно будет с человеком, который имеет к нему чувства точно так же, как он сам. И Нориаки, глядя в голубые глаза напротив, мерцающие в свете софита, видел те необходимые искры в отношениях. Губы, которые будут его целовать по утрам и густые брови, в которых чувствовалась мужская уверенность. Джотаро может и не был самым идеальным и обеспеченным альфой на свете, но Нориаки желал его всем сердцем и душой. — Я люблю тебя больше мира, — прошептал он в ответ. Тем временем остатки праздничного наряда остались позади. Крупные ладони с музыкальными пальцами скользили по его тонкому бледному телу, впервые представшему перед Джотаро полностью обнаженным. Но больше этого Джотаро радовал ответ его сказочного принца. — Ты совсем не опытный, да? — Джотаро тихо усмехнулся и осторожно развел ноги Нориаки, наклоняясь и снова целуя, определенно, самые чувствительные уголки его тела. Начал с груди и закончил низом живота, где крошечные кудри украшали оранжевым кружевом его член. Конечно, Какеин кивал и жгуче краснел, постанывая в губы. Холодок пробежал по телу юноши и заставил еще больше залиться пунцовой краской. А дальше все слилось в незабываемый сон первого раза, который Нориаки запрет в своем сердце навсегда, больше никогда не отпустив. Его первая ночь в слегка пьяных, любимых и сладостных объятиях. Страстные движения и нежные касания. Он постиг все вершины наслаждения и снова опустился на землю, в эти крепкие руки, зацелованный горячими губами. — Я люблю тебя… — И я люблю тебя. Рождество… Прекрасная ночь.***
Пламя потрескивало не только возле Нориаки и Джотаро. Цезарь наслаждался танцами огненных языков в камине и медленно потягивал свой виски. Тишину, а также шепот искр, разбавлял Джозеф с кочергой, помешивающий угли. — А я подготовил тебе подарок. — О, правда? — Цезарь знал, что его ждет подарок, но изобразил ради приличия удивление. Он посмотрел на Джозефа с неподдельным зародившимся интересом, но заранее не ждал многого. Как всегда бесполезный хлам? Цезарь к этому готов. — Я вообще-то учел твое недовольство насчет побрякушек с рынка, — словно читая мысли, ответил Джозеф, оставляя свое орудие для камина в сторонке и отходя куда-то. Джостар тоже заметно оживился, а Цезарь не сдержал в его отсутствие мягкой улыбки. ДжоДжо не меняется. Джозеф вернулся через две минуты, держа в руках, на удивление, не какую-то очередную глупую вещь. В его ладонях покоился коричнево-оранжевый глиняный горшок с растением, в котором Цезарь сразу узнал оливковое деревце. Еще маленькое, неокрепшее, но с явной заботой высаженное Джозефом. В груди что-то защемило, но алкоголь и дурная натура стремительно распалили в голове Цезаря вредность. Джозеф замер перед ним, Цезарь встал. Деревце довольно милое, давшее свои первые листочки. — Та-дам! Это оливковое дерево! Я хочу, чтобы оно росло, давало плоды и радовало тебя воспоминаниями о родине! И, конечно, чтобы стало таким же прекрасным, как ты, мой милый Цезарь! Джозеф светился, глядя в глаза Цеппели. Цезарь внимательно посмотрел ему в лицо, а затем на подарок, с усмешкой поражаясь тому, насколько Джозеф может быть изобретательным. Цезарь снова сел на стул возле стола, наливая еще виски и отпивая почти половину. — Спасибо, но зачем мне дерево? Очень сомневаюсь, если честно, что оно будет плодоносить. Сколько ты на это потратил? — Ну… Разве это важно, сколько я потратил? Тебе не нравится? — Джозеф растерянно посмотрел на свой подарок Цезарю, с непониманием взмахнув ресницами. Ох, какая жалость! Какой несчастный вид! — Ладно, поставь куда-нибудь. Твой подарок под кроватью, — Цезарь издевался, ведь он дарил ему туфли на каждое Рождество, а пьяная улыбка снова красовалась на губах с остатками мерцающей помады. Конечно, он поймет, он клал их всегда, и плевать, что там не они. Зачем, Цезарь, почему ты это делаешь? Джозеф выглядел окончательно разбитым, но все же поставил горшок на тумбочку, но лишь для того, чтобы подойти к Цезарю, опереться на стол и заглянуть в очаровательное, но такое наглое и жестокое лицо. В такие моменты Джозеф, вероятно, не понимал, что именно заставило его любить эту скотину. Эту скотину с неотразимыми чертами ангельского итальянского лица. — Цезарь, что за дела? Ты не ответил! — лицо Джозефа чуть выше Цезаря, они посмотрели друг другу в глаза, один из них сильно нахмурился, а второй еще шире улыбнулся. Но улыбка померкла. Опьяневший рассудок посчитал данную близость за опасность, и Цезарь, потеряв насмешливый вид, строго произнес, чуть заплетающимся языком: — Мне абсолютно точно не нужны никакие там палки, деревья, кусты или цветы. Хлам с рынка мне тоже не нужен. Мне от тебя вообще ничего не надо! Твои новые туфли под кроватью, разве не ясно?! — Цезарь вскочил со стула и прошел к кровати, толкая плечо ДжоДжо. Для Джозефа это слишком больно слышать. Он правда хотел сделать что-то поистине хорошее, подарить тот подарок, который будет достаточно красивым, со смыслом. Не просто безделушка, чтобы пылилась, и не очередная заколка на выход. Джозеф, пронзенный обидой, схватил несчастный горшок, и, даже не взглянув на подарок, уготовленный Цезарем, метнулся к двери. — Тебя тоже с Рождеством, Цезарь! Спасибо! — громогласно пробасил Джозеф, срываясь. Последовал хлопок дверью, от которого Цезарь вздрогнул, но не более. Время для него, казалось, замерло. А какой в этом смысл, черт подери? Новые туфли? Как же мерзко иногда поступает этот Цеппели! Вот взбредет ему в голову! Или, может, алкоголь? Неважно, совсем прогнившая душонка, любить его не за что! Джозеф мысленно сокрушался, с топотом проносясь по внутренней лестнице мюзик-холла на второй этаж, а затем и на первый. К черту его! Джозеф уйдет, передарит дерево и больше никогда не вернется к этому поганому Цезарю, даже не возьмет свой бушлат! И плевать, что снаружи снова валит снег! Цезарь сломал все снова, но на сей раз окончательно.