Мюзик-холл «Крылатое солнце»

      Нориаки и Джотаро вышли из холла поздним вечером. Главная их мысль витающая за тяжелыми другими, была поискать до дома Нориаки Джозефа — мало ли, они смогут его встретить по пути? Ноги проваливались в еще не убранный из-за праздников чистый рыхлый снег, от чего щиколотки под брюками неизбежно морозило, но горячие сплетенные пальцы грели кисти рук и радовали душу.       Нориаки ничего не говорил. Они проводили Цезаря на чердак, но прежде позаботились о том, чтобы деньги в конвертах, все до одного, включая Джозефа, вернулись в сейф. Теперь они шли, и Джотаро тихо произнес, выдыхая в темноту, пронизанную лучами гирлянд и фонарных столбов, облака пара:       — Слушай, не волнуйся. Без денег… Что он может? Он вернется домой.       — На улице очень холодно, Джотаро. Он без верхней одежды.       — Не переживай, Нориаки, сидит в какой-то пивнушке, наверное. Это же их город с детства, у него куча знакомых, наверняка, кто-то да приютил. А ты… Домой, да? Мы правильно идем?       Нориаки крепче стиснул пальцы Джотаро от одного лишь упоминания дома, и все его сознание задрожало внутри грудной клетки. Он не был там уже… Второй день? Отмечал Рождество в Холле. Нориаки справился у Доппио о гостях, и мистера Какеина в списках не было. С одной стороны, оно и к лучшему, а с другой стороны, где-то в глубине закололо от обиды, что отцу совсем не интересна жизнь сына лишь по причине того, что она отличается от заготовленного сценария и его высоких стандартов.       — Я бы не хотел. Но надо.       — Может, ты все же переедешь ко мне? Всем будет лучше. Я найду место. Если дело пойдет в гору, может даже, сниму что-то еще… Просто, Нориаки, твой отец… Раз мы теперь вместе, он наверняка станет тебя ограничивать, — Джотаро хмурил черные брови, сводя к переносице и разрезая тенью от складок и без того хмурое лицо. Нориаки же очень нравилось наблюдать за сменой эмоций, за цветными отблесками от мерцающих витрин в ледяных голубых глазах. Джотаро казался дивной находной, драгоценностью среди гальки, и хотя смурность и широкоплечесть пугала людей, Нориаки нашел в этом одиноком волке что-то родное. Мягко касаться его лацканов пальто, целовать в губы. Нориаки не был в этом опытен, все эти стадии наслаждения он испытал только с ним. Касаясь этого мысленно, прошлое шептало: ты уже целовался с Дио, но то стало откровенно другим. Нориаки поразился, насколько сильна разница между целоваться зажатым к фасаду здания во время такого, редко приятного явления, как течка у омег, и тем, как ты касаешься губами искренне любимого человека без какого-либо помешательства. Теперь он шел рядом с самым родным и самым любимым, мог наблюдать, как он злился и думал, напрягался и грустил. Это не правда, что думают о Джотаро, видя его впервые. Им кажется, он злой болван, грубый и неотесанный, но Нориаки раскрыл в нем другие качества. И теперь он видит, как Джотаро пытается взять ответственность на себя в таком важном вопросе, как переезд. Сердце застучало чаще.       — Давай немного подождем. Отец, может, и тиран, но не настолько, чтобы совсем не понимать, что я уже взрослый и могу делать, что хочу и когда хочу. Раньше я бы дрожал перед ним сжав колени, но сейчас, я думаю, я смогу с ним всё уладить. И прошу, не думай, что вина в тебе, — Нориаки остановил его и взволнованно погладил ткань пальто, перебирая такие же темнеющие ворсинки, как и волосы ДжоДжо. Нориаки улыбнулся, то поднимая, то опуская взгляд, а пальцы увлеклись стряхиванием шерстинок, мусоринок и прочих типичных для одежды чепушинок. — Когда возлюбленные сразу начинают жить вместе, я читал в романе, то часто их поглощает быт и рутина и они таковыми перестают быть. Становятся мужьями…       — Я бы хотел, чтобы ты стал моим мужем, — Джотаро не удержался и поцеловал его в лоб.       — Ох, Джотаро, я понимаю. Спасибо, — Нориаки поджал порозовевшие губы, точно его загоревшиеся далеко не от холода щеки, и крепко его обнял, подпрыгивая до шеи и стискивая его руками. Все-таки балеруны — отличные ребята! Джотаро поддержал его, мягко касаясь на его зеленом пальто талии. Оба понимали прекрасно, сейчас речь ни о каком-то кольце и свадьбе. Это не предложение руки и сердца, но это гарантия ответственности и будущего счастья. Джотаро подписался на том, что его решение это точный путь. Он не отвернется и не будет сбрасывать слова.       Ребята пошли дальше. Нориаки рассказывал о том, что обязательно бы хотел переехать, но к тому же у него больная мама. Ему очень не хотелось оставлять ее в одиночестве в и без того тихом ядовитом доме. Она там находилась на птичьих правах, и честно говоря, Нориаки стал задумываться о том, что однажды он ее не увидит. Нет, их разлучит не смерть. Его маму вполне возможно могут отправить в какой-нибудь приют для умалишенных. Сейчас отцу это не выгодно, потому что пострадает его репутация, но если мама будет прогрессировать… Нориаки вздохнул, пытаясь хоть немного отойти от страшных опасений в голове.       Джотаро не нагнетал — решил отбросить негатив прошедшего дня. Утро прекрасное. Возня в снегу, поцелуи на рождественском солнышке, завтрак в дорогом ресторане. Счастливые сияющие глаза его избранника. Не хотелось говорить «он мой парень», Джотаро к нему чувствовал нечто гораздо большее, словно это совсем другой уровень любви, чем просто встречаться. Они обсуждали, как игрались утром в снегу, снова немного побегали. Джотаро рассказывал что-то из детства, а Нориаки поддерживал. У них была самая нежная идиллия на планете.       В этом милом и искреннем общении влюбленные дошли до серьезного кирпичного забора дома семьи Какеин. Почти не освещенный уличными фонарями, огромный особняк казался особенно зловещим, черным силуэтом выделяющийся на фоне ночного, но сероватого неба. Острыми чертами его контуром наделил белый снег на крыше, и единственным признаком жизни внутри массивной постройки стал свет в одном окне и дым из трубы, почти затерянный среди надвигающихся, но спокойных облаков. Дом стоял за оградой посреди спящего сада с крючковатыми лысыми деревьями, и отдаленность его от живеньких баварских улиц придавала дому холода.       — Мне не нравится этот дом, — тихо сказал Джотаро, не желая никаких проблем, а то вдруг их услышат, а Нориаки в свою очередь мягко вздохнул:       — Он такой ужасный из-за отца, если бы в него вдохнули больше жизни и счастья, этот дом тебе бы понравился. Я надеюсь, что когда-нибудь я смогу в нем жить один.       — Один? — Джотаро с обиженной, но шутливой интонацией усмехнулся, баднув головой с растрепавшимися волнистыми волосами его рыжую макушку, и Нориаки захихикал.       — Ну, это я так сказал! Конечно, с тобой и мамой тоже. Просто, что этот дом будет мой. А лучше наш. Боже, мне так стыдно, — парень безнадежно раскраснелся, и алое лицо затерялось в слегка разведенным в сторону воротом пальто, где-то в тепле рубашки Джотаро. — ДжоДжо, я не должен обсуждать с тобой это, мы всего два дня…       — Пожалуйста, Нориаки, — смуглые пальцы Джотаро аккуратно вошли в рыжие кудри Нориаки на затылке и провели по ним. Кудри были большими и больше напоминали волны, лишь слегка вьющиеся, а кожа Джотаро хоть и была смуглого оттенка, все равно оставалась довольно, но, возможно, странно, бледной. — Ты не должен этого стесняться, я не собираюсь больше играть в детские игры. Я выбрал тебя. Ты можешь фантазировать и мечтать сколько вздумается.       — Ты или я можем передумать…       — Это не страшно, главное момент. Ты же сам мне такое недавно говорил, когда мы гуляли, помнишь?       — Да, до ресторана… — Нориаки поднял глаза, заблестевшие от слез, и улыбнулся, трепетно отводя в сторону взгляд, прежде пристально посмотрев в глаза ДжоДжо. Но неожиданно, все тело юноши напряглось, и голова медленно приподнялась. Взгляд с романтичного и личного превратился в настороженный. Прильнувший до этого корпус и милые изящные руки, знавшие и труд танцора, и многочасовые лекции и даже такой бред, как порубка дров, сейчас отстранились. Джотаро ничего не спрашивая, перевел взгляд туда же… В единственном озаренном желтым светом окне теперь чернел курящий трубку силуэт. Джотаро тяжело вздохнул. Понятно, зачем там свет — Нориаки ждали.       — Не стой ко мне близко, — поспешил предупредить Нориаки и беспокойно стал заправлять челку за уши, пытаясь успокоить нервы. Суета такая в нем пугала Джотаро и заставляла снова злиться. Судорогой свело желваки, и они заходили под кожей, насколько сильно он стиснул челюсти, уперевшись рядом зубов в другой ряд. Снова Джотаро испытал прилив отвращения, и если до этого он мог сдержаться, лишь разговаривая об этом… Блять, мистере Какейне, то теперь, когда его рыжее чудо дрожит и боится, он буквально рисковал потерять рассудок от пресущего каждому альфе инстинкту защищать своего омегу.       — Нориаки, мы уходим, — гулко отрезал Джотаро, хватая изящные плечи специального фасона для омег в пальто Нориаки, стал его поворачивать, разворачивать и принимать любые попытки его увести от дома. — Идем ко мне.       — Джотаро! — Он заупрямился, сжимая одной рукой свою барсетку на кожаном ремне и скользя каблуками ботинок об асфальт, пока его не стянули на мощенную булыжником проезжую часть, где он стал еще и запинаться. Конечно, не удивительно, ведь вокруг была слякоть разбитого автомобилями снега. Джотаро не мог его тащить, не мог его схватить и унести. Нет, он мог, но тогда бы он потерял доверие, поэтому он осторожно его отпустил, прежде убедившись, что он не упадет от какого-либо проявления физики. Впервые Нориаки, когда отряхнулся и поправился, поднимая голову, смог увидеть как сильно он взволнован. Если Джотаро минуту назад испускал всем своим существом гнев и агрессию, сейчас он просто кусал побелевшие от холода и ужаса губы и посматривал панически на окно, где силуэт его отца уже пропал.       — П… Прости. Я просто, не … Не хочу, чтобы ты туда шел. Откуда мы знаем, может он видел всю нашу близость, стоя там дольше, чем мы заметили? А если он будет тебя мучать, унижать, бить? Я … Тебя люблю, как мне позволить этому происходить. Давай уйдем. Нориаки покачал головой, мягко беря его за ладонь.       — Я не обижаюсь и не злюсь, но пойти не могу. Я обещаю, он ничего мне не сделает. Давай увидимся завтра? Я приду к тебе где-то в районе обеда. Только не спи. Хорошо? Джотаро опустил голову, и сокрушенно заморгали густые ресницы. Решительно Нориаки поддался порыву и снова его поцеловал в самые губы. Он чувствовал, как сильно страдает Джотаро, как сильно не хочет его отпускать.       — ДжоДжо.       — Ладно. Только можно еще спрошу?       — Спроси… — Нориаки закивал.       — Я… Довольно интимный вопрос. Я понимаю, что это был… Не то чтобы прямо первый твой раз вчера… Но, мне просто важно… — Джотаро немного забыл о панике и страхе за Нориаки, и даже не был как обычно статным и отреченным от всех и вся. Он просто засмущался, слегка отведя Нориаки на другую сторону дороги — подальше от дома и мимо от проезжающей машины. Теперь они стояли боком к мирно бегущей их очаровательной реке. И сам он был очаровательный в своем смущении. — Я не сделал тебе больно? Ты нормально себя чувствуешь, я просто… Довольно крупный и … Мне важно знать, не больно ли тебе сейчас?       Нориаки замер в шоке с немым недоумением на лице, а затем прикрыл рот ладонью, не зная, краснеть или возмущаться. Такая откровенность… Но в целом, после всего что было между ними, после тайны о Дио, и после истории с Роханом, Нориаки почувствовал то самое доверие, когда вы можете поговорить о таком. Нори — одинокая душа в большом мире, у него не было подружек или друзей, он затворник своей золотой клетки, а теперь… Он даже не имел опыта предположить, что то, что говорит Джотаро — подвиг для среднестатистического альфы из почти наступившего 1939-го. Многим мужчинам все еще было все равно или это воспринималось как данное.       — Я не знаю, что ответить, Джотаро… Я… Конечно, испытываю неудобство, но мне кажется ты был очень галантным и милым. Спасибо. Все в порядке, — Нориаки кивнул и улыбнулся. Хоть он и был растерян в ожидании разговора дома, но сейчас его радовала открытость, забота Джотаро.       — Спасибо тебе. Если что-то, кто-то сделает или обидит, больше не молчи. Я любого порву. Иди сюда, — Джотаро поцеловал его макушку снова, уже сильно потрепавшуюся за два дня их выступлений, гуляний и прочего, но такую любимую и приятную. Сильные руки обняли Нориаки, окружая защитой и позволяя на мгновение обо всем забыть. Нориаки чувствовал себя за настоящей каменной стеной.              Обменявшись прощаниями, они все же расстались. Это, пожалуй, один из самых тяжелых раз, когда им приходилось сказать друг другу «до завтра». Нориаки чувствовал, как словно моток проволоки с шипами раскрутился вокруг его сердца и легких и натянулся, разрезая в клочья и без того раненную душу. Нори схватился за воротник, поднимаясь по ступенькам крыльца, на котором когда-то выговорился Джотаро о его вмешательствах в его семью, но теперь он не чувствовал страха. Он не чувствовал боли за то, что Джотаро пришел и ушел, наговорив гадостей, а Какеину придется расплачиваться и жить с отцом. Теперь Нориаки думал о том, что этот дом лишь по праву его, лишь из-за матери. И что если отец хоть что-то ему сделает, Нориаки незамедлительно уйдет. К Джотаро. К Рохану. К Дио. На коврик к Цезарю. Да хоть на вокзал — во внешне романтичном и трогательном Нориаки расцветали все ярче новые силы.       Поэтому, когда он вошел в их парадную с лестницей на второй этаж, скрытых темнотой парой ваз и картин, ковром и подставками под зонты и одежду, ему не было страшно. Он лишь шмыркнул носом, растаявшим от разницы теплого дома и морозной улицы. Спокойно снял пальто, а обувь как обычно снимет в комнате, лишь учтиво протерев в отблеске света с улицы их об специальный коврик. Однако, хрустальная люстра не заставила себя долго ждать и зажглась от включения — всё-таки электричество это здорово. Нориаки выдохнул, чтобы терпеливо сжать и без того тонкие губы в ниточку. Его взгляд уставился во взгляд спустившегося по лестнице отца.       — Где ты два дня шлялся, бездарь? Мать волновалась. Нориаки отбросил челку. Нет, она знала, где он. Он пытается играть на его чувствах.       — И тебя с Рождеством, отец, — Нориаки сжал ремень сумки и пошел наверх. Какое счастье, что на нем не было его костюма с выступления, а только приготовленные заранее брюки и рубашка. Нориаки знал, что он безнадежно провонял альфой, но отец-бета вряд ли это почует. Воротник и шарф плотно скрывали шею, даже если и остались следы на видном месте, что маловероятно. Отец прямо в метре от него, такое не потерпел, останавливая его рукой и грозно зыркнув вверх, ведь Нориаки был немного выше. — Отпусти, я устал и иду спать.       — Щенок, я был бы рад поздравить с праздником, да только мой сын бросил меня и свою мать в одиночестве. У нас был ужин! Были гости! Спрашивали о тебе, а мне было стыдно, что мой сын так и не явился, чтобы показаться перед нами и гостями.       — Тогда отец, ты определись, пожалуйста, я твое позорище, или я твоя гордость, чтобы мне показываться? Матушку я успел поздравить, а тебя дома не обнаружил. Прости, это была моя работа, мы давали невероятное шоу в «Крылатом солнце». У меня был дебют, папа, который ты пропустил. Теперь я иду принимать ванну и спать.       Отец на него смотрел очень пристально, а лицо его стало багровым. Нориаки на миг пожалел, что начал это все.       — А этот нищий? Пианист-побиралец? Все-таки ухлестывает за тобой? Он тебе не ровня, Нориаки, если уж и соберешься с кем-то водиться, то будешь только с тем, кого я выберу сам. Да, ты то еще ничтожество, — он сжал сильнее предплечье Нориаки, дернув, — Но тебя можно выгодно пристроить замуж! Хотя смею предположить, ты уже успел с ним попрыгать по койкам. Ты весь в свою мать, такая же бордельная шлюха!       Вторая рука отца дернулась. Нориаки был готов:       — ЧТО? Ударишь меня? Да прекрати! Ты не настолько низок!       И это сработало. Отец, глядя в такие пронзительные фиалковые глаза напротив, громко цокнул губами, взмахивая кулаком в воздухе и отпихивая его на перила, больше не сдерживая, а сам пошел вниз к кухне.       — Моя мать никогда не была шлюхой, она работала в «Мулен Руж», танцевала, а не … НЕ спала с кем-то! Ясно?! А если и спала то по любви! И не смей так говорить о моей матери!       — Да-да, это все твои неучи научили тебя, Нориаки, — развернувшись, бросил в него отец. — Я желаю тебе лучшего, чтобы ты прекратил позорить себя и нашу семью. Ты уже проплясал за зря годы в академии, потом связался с бродячим цирком, а теперь еще трахаешься, как тупая сука с дворнягой с окраины мира! Пощади нас всех! Если ты мне принесешь в подоле от этого урода, знай, Нориаки, ты так просто не отделаешься! Выбью всю дурь из тебя и его так, что мама не узнает, уж поверь, мои связи это позволяют. Ты у меня из дома не выйдешь, понял?       Нориаки почувствовал, как глаза наполнили слезы, но он решительно их сморгнул, не давая пролиться, унял дрожащие губы и раздувающиеся ноздри. Он без проблем смог даже сделать кривую, но улыбку, так и возвышаясь над ним на лестнице.       — Вот бы твои «связи» и те гости послушали, как ты сквернословишь на родного сына и собственную жену. Ты можешь причинять только боль, от… Папа. Я бы хотел, чтобы у меня был нежный и чуткий отец, а не ты, — больше он не стал слушать и быстро побежал по ступенькам наверх.       Отец же смял губы, пытаясь найти слова, но лишь смог крикнуть более менее растерянное «Нориаки!», явно слегка задумываясь о словах своего единственного ребенка.       Разделил разговор на «до» и «после» хлопок тяжелой деревянной двери в комнату мальчика, оставляя еще долго хрусталь и фамильный фарфор звенеть на тумбах и пьедесталах.