Мюзик-холл «Крылатое солнце»

У Нориаки фантастическия пунктуальность. Это странное сочетание с легкой рассеянностью делало его совершенно милым созданием. Он часто мог вбежать последним в зал, потому что отвлекся на что-то, слишком долго причесывал челку у зеркала, потерял свой трогательный зеленый галстук к рубашке. И все же – он сказал, что придет к обеду и появился ровно в двенадцать на пороге дома Джотаро. Нориаки улыбался, смеялся, и Джотаро вместе с ним позволил эмоциональную вольность. Не потому что они произвели фурор комедийного жанра, а потому что Нориаки не выглядел битым, разбитым и ущемленным отцом прошлой ночью. Каждая часть души Куджо радовалась, что Нориаки не расстроен, а светится как снег на ярком солнце. Он не раскрывал тайны, для чего он хотел выкурить Джотаро из дома и куда поведет, но за сборами они случайно устроили невероятный утренний секс. Нориаки отошедший от первой, но не брачной, пока, ночи, разыграл неспешную и счастливую партию с Джотаро. Это было страстно ровно настолько, чтобы соответствовать статусу двух совсем молодых людей, но все же в этот раз у них случилось больше нежности и лени. Творог с медом на завтрак, льющимся по губам и услащающий поцелуи. Страшное для их века слово «секс» стало какой-то панацеей от всех невзгод злого мира. Более того, близость заиграла для Джотаро новыми красками. Никаких больше случайных, даже мерзких, связей, а чистая романтика на кухне и на скрипучем диванчике гостиной-спальни. Нориаки тогда застегивал рубашку, перебирая перламутровые пуговицы тонкими пальчиками, совсем как у девчонки, но узловатыми. Пальцами, ладно уж, хватит сопель. Джотаро пропадал в этом, как мальчишка. Признаться честно, Джотаро обожал видеть его в повседневной одежде вне мюзик-холла. Конечно, во вкусе Нориаки сильный отпечаток имело воспитание его отца-ублюдка, но за эти дни их каникул и отпускных, Джотаро узнал возлюбленного лучше, чем за все проведенные месяцы в «Крылатом солнце». Возвращаясь к внешнему облику Нориаки, Джотаро всегда нравилась эта выдержка классической немецкой школы. Мода в преддверье 40-ых не особо пестрила яркими цветами, кроме базовых красных, зеленых и т.д, а еще блестящими откровенными нарядами, так что для Джотаро все еще иногда было ступором видеть в холле полуобнаженных омег и девушек. И все же именно от Какеина исходила серьезность, которая захватыла дух больше, чем трусы в бисере, мелькающие во время кордебалета. Как Нориаки мог быть балеруном, но при этом предпочитать брюки в пол и накрахмаленные белые рубашки? В голове совсем не вяжется, но выглядит потрясающе. Подтяжки, заправленные в пояс белоснежные рубашки, Джотаро обожает хватать его за талию и прижимать к своему телу. Жаркие поцелуи повышали градус с каждым днем и Нориаки раскрывался все больше. Джотаро узнавал все грани этого бриллианта (или изумруда?) с огромным интересом, понимая, что Какеин не загнанная обществом ханжа в тупик, а … Черт подери, он умеет быть сексуальным, горячим, жгучим, ярким, острым, ПРОТИВНЫМ. С каждым выходным днем и каждой прогулкой Джотаро тонул в нем все больше, окончательно определяясь с планами на жизнь на ближайшие десять лет уж точно. Тогда Нориаки повел его на самую высокую точку их города – если идти от холла к дому Нориаки, а значит повернуть от дверей кабаре направо, а затем пройдя пару улиц, повернуть снова направо, дойти до центра с его кафетериями, лавками и рыночной площадью, покидая, двигаться не сворачивая до упора через отдаленные спальные районы (где-то там, в той части города, жила семья Абдула и Жан-Пьера). Когда они подошли к концу города, Джотаро понял, зачем Нориаки разрыл свой чердак и притащил с собой детские санки, но затея все же его пугала. Перед ними нарисовалась заваленная рождественским снегом тропа на вершину горы. Их городок, словно зажатый в холмистое кольцо, защищало надежно, но Джотаро и представить не мог, что можно на них лазить. Отголоски воспоминаний из детства кружили голову, ему казалось, он помнит, как жил, а потом приезжал на зимние каникулы до смерти бабули Эрины. Катался с Джозефом с горок. С горок. Не с горы. Нориаки оказался не просто белоручкой из шикарного особняка. Хоть Джо-Джо и знал, что Нори прекрасно сам умеет убираться, шить, возможно, готовить и даже колоть дрова, но то, с каким фанатичным рвением обезумивший юноша тащил эти санки за веревочку в гору – потрясающе. Джотаро любовался сей невероятным открытием и уныло плелся за ним, неся бремя своей собственной тяжелой мрачности на плечах. Так как ноша непомерна, помощь он Нориаки, дрожащему не от холода, а от восторга, не предлагал. Судя по всему, они шли на восток. Тень горы топила себя в синем подкрашенном молоке из неосвещенного снега, по бокам от них иногда мелькали низкие кусты и елки. Вообще, как и во всем мире, норма для того, чтобы холм считали горой, была около 1000 футов, так что скорее всего, этот холм не дотягивал. Но! Он был красивый, роскошный, с вкраплением устеленных сугробами скал, лохматыми елочками и кустиками. Знание о холмах жило в Джотаро из-за его брата, который в каком-то своем письме писал, что в 1917 году в уэльско-валлийской деревне Таффс Велл произошел какой-то интересный случай* и впечатлительный Джонатан узнал о нем из своей поездки Англия тире Уэльс. Естественно, тут же оттелеграфировал Джотаро в Берлин. Джотаро думал, что никогда не запоминает тупой бред брата, но вот, всплыло на подкорке. Итак, прелесть движения на восток заключалась в том, что когда они достигли пика «горы», пронзительный солнечный свет вдарил по глазам и заставил парочку зажмуриться, потому что обеденное солнце на фоне ярко-голубого неба, да еще и при белом-белом снеге, оказалось невозможным. Несколько минут глаза привыкали к свету, но они прошли немного в сторону пропустив мимо факт слепоты, а затем, жмурясь и смахивая слезы с глаз заморозившимися розовыми пальцами без перчаток, посмотрели вдаль. По ту сторону горы открылся вид на долину где так же бежала река, разрезая очередной район Баварии, а четким контрастом на белом снеге торчали темные кустарники и подлески с окантовкой в виде далекой небольшой деревушки. А может городка как их дом, только разглядеть сложно. И Джо, и Нориаки, видели отчетливо лишь очертания далекой церкви и мерцающую искру – отблеск от синего силуэта креста на высокой башне-крыше. Нориаки выдохнул и с улыбкой посмотрел сначала на Куджо, затем обернулся к их городу. Джотаро в те моменты ловил настоящий эктаз от вида счастливого рыжего мальчика с румяными наливными щеками, нелепой соплей под носом и заледеневшими от пара кристаллами на ресницах. Их городок жил внизу своей жизнью, веселились дети и взрослые на улицах, проводя теплые семейные дни друг с другом, а те, кто работал, не унывающе хохотали с покупателями и еще веселее объявляли о продаже глинтвейна на главной площади. – Там «Крылатое солнце», – шмыркнув мило носом, Нориаки показал пальцем на набережную речушки, казавшейся просто толстой лентой на мягком ковре, а другая рука парня сжимала рукав Джотаро, помимо веревочки саней. Словно он боялся подскользнуться и упасть. Вероятность велика, но оба понимали, что им просто важно чувствовать друг друга и держать крепче, поэтому Джотаро незамедлительно, не смотря на угрюмое сморщенное от света лицо, жалостливо сжал его пальцы своими. Больше всего в тепле нуждался, как ни странно, Куджо. – «Поларис», а еще моя академия. Ах, а там твой дом, вот там я живу. Джотаро промолчал, хоть его и кольнуло, что Нориаки уже настолько во внутреннем отчаянье, что не называем дом домом. Джотаро мягко отбросил его волосы назад и поцеловал алое ушко Нориаки, в котором еще с утра красовались золотистые гвоздики его матери. Он сам проколол себе уши и сообразил воспользоваться золотом, прежде, чем пихать его подарок. Джотаро его не осудил за завтраком, а наоборот, поддержал и теперь благодарно любовался. На немногословность Джотаро Нориаки сам отвечал, ни чуть не смущаясь и не устраивая ему в тот день головомоек. Напоминая, что этот поход – лишь воспоминание из начала отпуска, Джотаро с радостью отметил, что Нориаки довольно спокойно относится к его молчаливости, но будет ложью отрицать факт того, что даже танцора это иногда обижает. Джотаро стал стараться изо всех сил, но все, что он выжал тогда, на склоне горы: – Вау. Красота. Они с нее скатились. Визжали, орали, признавались друг другу в любви, смеялись и валялись после спуска в снегу. Джотаро хорошо запомнил вплоть до деталей, как крепкими руками он стискивал пальто Нориаки, пока мимо них несся снег, цепляясь за широко раздвинутые ноги-шпалы их обоих. В следующие дни Нориаки выдумывал не менее интересные затеи, взять хотя бы их поход на каток. Залитая площадка возле местной школы стояла пустая, горели лишь лампы для них, мерцая и два парня катались. Точнее… Джотаро весь качался, спотыкался и нервно цеплялся за Нориаки, пока тот его держал как малыша. Это… Не самое приятное! Но воспоминание осталось хорошее и Джотаро лишний раз убедился, что его мальчик самый сильный на свете и со всем справится. Дни сменяли друг друга со стремительной скоростью. Новый год, когда цифра календаря неизбежно перемахнула на 1939 год, Джотаро ждал Нориаки под окном его дома. Пока небо разорвало сотней красочных взрывов в полночь, он докуривал сигарету и как верный пес не отводил взгляд на темнеющее окно спальни. Влезть бы, устроить шум, но договоренность есть договоренность, он терпеливо ждал. Руки обнимали пока только белое пальто Рохана, а хотелось Нориаки. Наконец, желание приблизилось, в спальне Нориаки зажегся свет и форточка плавно открылась, а темная фигура парнишки поспешила показаться. Джотаро, не дожидаясь просьбы, метнулся к стене особняка и вытянул руки, пальто повесив на плечо. Мгновение, и! Сильные руки сжали в теплых объятиях Нориаки, медленно опуская его на снег, а горячие губы накрыли его с поцелуем. Сердце Джотаро колошматило безумно, он торопливо стащил с себя верхнюю одежду Рохана и набросил на хрупкие плечи Нориаки, а тот послушно укутался, даже позволяя Куджо застегнуть пуговки, покрытые дешевой золотой краской, которая сыпалась в руках. Они сжали ладони друг друга и сдерживая смех, неслись прочь по заснеженным и людным улицам города. Все еще взрывались снаряды фейерверков и кричали люди то тут то там, пока лица юношей раскрашивались то алым, то сапфировым, то диким пурпурным. А ждали их в небольшой, уже знакомой, квартирке Рохана. Точнее, в доме, и в пусть и дешевой, но душевной обстановке Нориаки справил лучший новый год своей жизни. Он позажигал с мамой бенгальские огни, даже чокнулся бокалами с шампанским с отцом, откланялся гостям и ушел к себе, чтобы сбежать под покровом праздничной ночи к Рохану. Просто невозможно! И Джотаро, зная это, считал поступок Какеина настоящим даром с небес. Джотаро искренне хотел верить и верил, что новый год станет для них годом счастья и любви, а Нориаки смотрел своими фиалковыми глазами полными любви так, как ни на кого не смотрел прежде. Рохан смеялся искренне, наконец, доверившись кому-то по-настоящему. И хотя в Германии, да и на западе в целом, Новый год – не такой уж важный праздник, в центре города праздновали большинство из труппы холла, пели песни и устраивали уличное представление для жителей городка. Дио пил в одиночестве вино в своем прекрасном доме, о котором всегда мечтал и который теперь звенел тишиной и пустотой, а в сердце тем временем зрела обида. Джозеф и Цезарь, в это время, далеко от дома, и в очередном приступе страстной любви друг к другу, скрылись от новогоднего шума под толстым одеялом отеля. В этот момент страница этой части их жизней перелистнулась. Подведен итог и разрушены многие границы. Запущен новый процесс и поезд тронется с перрона через считанные месяцы. Мюнхенский договор будет разрушен, как тысячи жизней и оборвавшихся судеб, но время еще есть, время для любви и для надежды.

Конец первой части.