Доблестью моей облекаюсь

Вылазка провалена. Полностью. С треском. Провалена настолько, что земля окрашивается в багряный от крови. Не титанов, разумеется. Солдат. Разведотряд въезжает за стены тихо и незаметно, словно воры, прокравшиеся в дом среди ночи. Никаких победных песен, восклицаний, слёз радости, фанфар. Никаких лавров или же триумфальных салютов. Только мертвенный вакуум и душное презрение. Никто не поднимает голов, никто не переговаривается, никто не осмеливается даже издать стон боли. Недостойны. Недостойны до тех пор, пока не отомстят за смерть товарищей. Пока не изрубят всех титанов в крошево и не очистят небо от смрада войны. Микаса цепляется за поводья слишком уж ожесточенно. Сжимает их в кулаках до дрожи в мускулах и по привычке косит взгляд в сторону Эрена. Тот спит в повозке, измотанный постоянными трансформациями, но даже в таком состоянии выражение его лица далеко от умиротворения. Меж бровями залегла глубокая складка, на щеке – засохшая кровь, волосы, пропитанные грязью и потом, спутаны в беспорядочную копну. Зрелище, от которого раз за разом у Микасы сжимается сердце. Она смотрит на Армина, сидящего рядом с другом, и чувствует, как воздух застревает в трахеях, закупоривает бронхи. Арлерт, весь бледный, с перевязанной рукой и окровавленной формой, выглядит не то что убито… пусто. Его голубые глаза не выражают ни единой эмоции, губы сжаты в одну линию, а некогда пшеничные пряди свисают безвольными сосульками. Аккерман может лишь догадываться о том, что творится сейчас в его душе, но на большее она не способна. Слишком уж разные они, хоть и друзья детства. Мысли Армина почти всегда были для неё загадкой. Но что самое интересное: она совершенно точно знает, о чем думает капрал. Просто потому, что думает он о том же, о чем и она. Или она думает о том же, что и он. По сути, это не так уж и важно. Наверное, они похожи. Совсем немного. По крайней мере, так говорят почти все в разведотряде, включая Ханджи, а к её словам Микаса с недавних пор прислушивается. Хотя звучит всё это как абсолютный парадокс и абсурд. Они с Леви даже поговорить нормально друг с другом не могут, о какой схожести вообще речь? Замок-убежище зловеще мрачнеет средь высоких деревьев, окутанный темнотой наступившего вечера. Кажется, даже он не рад видеть утомленные лица своих обитателей. Кадеты заходят внутрь всё так же безмолвно, помогают отвезти раненых в лазарет, разбредаются по казармам, чтобы через несколько часов снова встретиться за скудным ужином. Микаса сидит у кровати Эрена, грея руки о сальную свечу. Брат всё ещё находится в мучительном забвении, о чем свидетельствуют капельки пота, выступившие на его шее и лбу, и хриплое дыхание. Аккерман хотелось бы разделить с ним хоть часть его агонии, но, в этой ситуации она бессильна. Единственное, что она может сделать – это верно охранять его сон. И ничего более. - Микаса, - дверь в комнату приотворяется со скрипом, и оттуда выглядывает обеспокоенное лицо Кристы, - и-извини, что помешала. Капитан Эрвин приказал разобрать повозки… всем солдатам… - Я сейчас приду, - Аккерман отвечает машинально, не вдумываясь в смысл сказанной фразы. Одергивает руку, случайно приблизив её к пламени свечи слишком близко, и отрешенно покусывает щеку. Сколько людей должно ещё погибнуть? Сколько её ровесников должно пропасть в пастях гигантов, чтобы солнцу наконец не пришлось пробиваться сквозь каменные стены? Да и падут ли эти стены вообще когда-нибудь?.. Вопросы в никуда. Задавай их, не задавай, бей кулаками в грудь, проклиная небеса, или же смирись – всё одно. Пока ты борешься, ты будешь жить. Сдашься – и будешь перемолот в бесформенное мясо зубами титанов. Вот истина их чудесного нового мира. Хорошо, что она усвоила её вовремя. Благодаря Эрену. В этот момент Микаса особенно ясно осознает, как сильно она к нему привязана. Это ли называют любовью?.. Наверное. Она сама не знает. Но верит, что это действительно так. О приказе Эрвина Аккерман вспоминает лишь через час. Бежит на улицу, по пути коря себя за рассеянность и готовясь получить выговор, однако, когда она достигает места назначения, то, к собственному облегчению, застает там Сашу и Имир. Значит, ещё не совсем опоздала, ещё может помочь. - Отнеси эти коробки к складу, - безразлично сообщает Имир и направляется в замок, даже не оглянувшись на Микасу. Блаус семенит вслед за ней и не без участия советует: - Постарайся побыстрей, а то ужин пропустишь! Аккерман не помнит, когда в последний раз действительно хотела есть, а посему на ужин ей, мягко говоря, наплевать. Она неспешно подходит к повозке и обхватывает руками несколько деревянных коробок, сложенных друг на друге. Тащит их к требуемому строению, чувствуя, как в ладони больно впиваются занозы, и опускает лицо в любимый старенький шарф. Становится легче. Увы, ненадолго. Так как ящики заслоняют обзор, Микаса не сразу замечает капрала Леви, стоящего в тени склада. Девушка бодро вышагивает ко входу, борясь с неприятной резью в мышцах, и мысленно представляет, как наконец ляжет в неудобную солдатскую постель. Но стоит ей услышать грубое мужское покашливание, раздавшееся слишком уж неожиданно в тишине ночи, вдолбленная в самую сущность боевая сноровка делает своё дело. Микаса выпускает из рук коробки и хватается за рукоять привода. Раздается жуткий грохот, эхо от которого волнами устремляется во все стороны. Девушка напряженно всматривается в густую мглу, готовясь наброситься на врага сиюсекундно, однако вместо этого на неё обрушивается лишь до чёртиков разозленное шипение капрала: - Аккерман, твою мать, ты дура?! Его голос действует на удивление отрезвляюще. Микаса убирает руку от привода и, подавляя стыд от собственной глупости, отчётливо выговаривает: - Прошу прощения, сэр. Я вас не заметила. И только когда последняя фраза слетает с её губ, осознает: а не слишком ли двусмысленно это прозвучало? Леви ведь может подумать, что сейчас она намеренно насмехается над его ростом. Конечно, большую часть времени Микаса и правда была не прочь обозвать капрала «коротышкой», но говорить ему такое в лицо пока не осмеливалась. Да и дисциплина не позволяла, ведь, в конце концов, Леви был старше её как по званию, так по возрасту. - Чёрт с тобой, Аккерман. Убирай здесь все быстрее и вали с глаз моих. Микаса с облегчением выдыхает, радуясь, что в этот раз её пронесло. По привычке проклинает надоедливую вездесущесть Леви и собственную «везучесть» и принимается торопливо собирать ящики. Очевидно, капрал не в духе, а посему в данный момент нарываться не стоит, даже если очень хочется. Инстинкт самосохранения ещё никто не отменял. Да и сама она не в лучшей форме для перепалок: массовая смерть товарищей холодит кровь не хуже воды в проруби. Игнорируя саднящие на ладонях ранки, девушка наконец заносит коробки в склад и, стараясь двигаться как можно бесшумнее, ставит их на пол. Вытирает пот со лба и растирает ноющие мускулы, с грустной усмешкой понимая, что сильнее всего ноет именно сердце. А до сердца ей не добраться. Снаружи снова раздается кашель, и тогда в сознании всплывает вполне закономерный вопрос: зачем Леви вообще стоит здесь в одиночестве?.. Возможно ли, что он чувствует угнетение и, быть может, вину?.. Микаса не знает, способен ли капрал в принципе на подобные чувства, а посему решает не углубляться в рассуждения. Им ведь наплевать друг на друга, по сути. Осматривает склад, проверяя его на наличие каких-либо подозрительных факторов, и выходит наружу. Почти сразу же её обдает характерным запахом табака. Аккерман приостанавливается в удивлении и не может сдержаться, чтобы не повернуть голову в сторону Леви. Так и есть. Он стоит, облокотившись о стену склада, и с отстраненным видом курит папиросу. Сизой дым поднимается разностайными кольцами и растворяется в ночном небе, сливаясь со стылым осенним воздухом. По какой-то причине Микаса не может оторвать взгляд от развернувшегося зрелища, поэтому так и замирает на месте, словно истукан. Раньше она никогда не видела, чтобы капрал курил, хотя Саша рассказывала, что после особенно сложных вылазок она заставала его за этим делом. Аккерман, да и остальные солдаты, не особо ей верили, считая капрала слишком правильным для подобного, но теперь болтовня Блаус подтвердилась. Прежние догадки с назойливостью начинают царапаться о черепную коробку, вынуждая сделать определенные выводы: кажется, он действительно переживает. Только вот, о чем именно?.. О том, что вылазка не дала никаких результатов, или же о том, что за стенами остались гнить тела ни в чем не повинных солдат?.. - Тоже хочешь, Аккерман? Его голос вырывает Микасу из состояния полутранса, и девушка, смущенная, что её словили за таким неприглядным занятием, пытается нацепить привычную маску непроницаемости. Не хватало ещё, чтобы Леви думал, что она навязывается. - Если да, то хватит стоять и смотреть на меня коровьими глазами. Просто попроси. Если нет, то проваливай. Первым импульсом, разумеется, становится стойкое желание покинуть общество капрала как можно скорее, но в последний момент Микасу что-то останавливает. Рассудок неудержимым потоком заполняют воспоминания о смертях товарищей, ужасы проваленной вылазки, и девушке хватает пару секунд, чтобы решиться. Она протягивает руку и решительно заявляет: - Я буду. Кто знает, быть может, табаку хоть немного удастся приглушить душевные терзания?.. На губах Леви появляется кривая усмешка, но она сразу же исчезает за прежней апатичной напряженностью. Мужчина протягивает Аккерман папиросу и без единой эмоции требует: - Сюда подойди. Микаса, догадавшись, что капрал хочет дать ей прикурить, сует папиросу в рот и выполняет его повеление. Подходит достаточно близко, по её меркам, и застывает в ожидании. - Аккерман, что ж ты такая бестолковая, - на этот раз в тоне Леви появляются едкие нотки. Он делает шаг в сторону девушки, сокращая расстояние между ними до нескольких сантиметров, и приближается к её лицу. Микаса изо всех сил старается сохранить самообладание, однако капрал впервые находится настолько близко к ней, поэтому неловкости и чуть покрасневших щек избежать не удается. Микаса невольно задерживает дыхание и позволяет себе расслабиться только тогда, когда мужчина покидает зону её личного пространства. Она делает затяжку и сразу же заходится в кашле. С непривычки горький дым жжет горло и легкие, оседает на языке. Девушка морщится, но папиросу не бросает. С упрямством делает ещё одну затяжку, но собственный организм одаривает её все той же реакцией, только теперь ещё и с лёгким головокружением в придачу. - В первый раз куришь что ли? Леви однозначно забавят её тщетные попытки совладать с несчастной табачным изделием, и на лице его это отражается в насмешливо суженных глазах. Микасу всегда бесило такое отношение капрала к себе, но затем она вспоминала, что относится к нему так же, а посему обижаться не на что. Поэтому Аккерман и в этот раз подавляет прилив раздражения и просто отвечает: - Да, сэр. - И с чего вдруг попробовать решила? Такая заинтересованность становится для Микасы неожиданностью, ведь Леви добровольно заводил с ней разговор лишь в исключительных случаях. Она мнется с пару секунд, раздумывая, какой ответ будет наиболее подходящим, но в итоге поддается непонятно откуда нахлынувшей дерзости и задает встречный вопрос: - А почему вы курите? Сэр. Капрал пожимает плечами, неспешно вдыхает дым и наконец односложно бросает: - Отвратный день. Сама должна понимать. - А-ага… - Микаса разглядывает тлеющую папиросу и негромко вторит: - Понимаю… Я по этой же причине. Какое-то время они молча курят, погрузившись в собственные мысли, однако затем Леви с остервенением сплевывает на землю и сквозь зубы цедит: - Чертовщина. Аккерман догадывается, с чем связано столь внезапное сквернословие, и, более того, ей самой до жути хочется прокричать самые изощренные ругательства прямо в небо, но она понимает, что от этого ничего не изменится. Люди продолжат умирать, мир продолжит гнить, а титаны ломиться сквозь стены. Капрал тоже это понимает, вот и злится. Злится от человеческого бессилия. Мужчина швыряет выкуренную папиросу на землю и придавливает её тяжёлым сапогом. Микаса проделывает то же действие и намеревается направиться к замку, однако дурманящий эффект табака делает своё дело. Первые шаги оказываются довольно сложным заданием, ибо девушку качает, словно корабль во время шторма. Она непроизвольно взмахивает рукой, пытаясь схватиться за что-либо для опоры, и этим «чем-либо», как назло, оказывается плечо Леви. - Больше курить не дам, - констатирует он и не без язвительности добавляет: - Я тебе не вешалка, Аккерман. Микаса отскакивает в сторону, будто ошпаренная. Мысленно проклинает собственную карму, из-за которой постоянно оказывается в подобных ситуациях, а заодно и чрезмерно колкий лексикон капрала, и ледяным голосом выдавливает: - Простите, сэр. - Пойдем, - Леви, проигнорировав сказанные слова, обходит Аккерман и проговаривает напоследок, - поздно уже. Микаса повинуется без каких-либо комментариев и смиренно плетется за мужчиной. Его ровная спина докучливо мозолит взгляд, и девушка не может избавиться от издевательской мысли, что, возможно, так он пытается казаться выше. Забавно. У самых дверей замка капрал вдруг останавливается и, всё ещё не оглядываясь на Микасу, изменившимся тоном произносит фразу, окончательно сбивающую её с толку: - Постарайся не повторить сегодняшнюю судьбу своих товарищей, Аккерман. Нам ещё многое предстоит сделать. Они расходятся в безмолвии, не прощаясь друг с другом. Микаса, до сих пор пребывая в замешательстве, заглядывает к Эрену перед сном, заботливо поправляет на нем съехавшее одеяло да так и замирает, склонившись над братом. Мысленно прокручивает разговор с Леви, в особенности – последние его слова, и вдруг осознает, что наконец-таки нашла ответ на волнующий её вопрос. Он курил не из-за провала вылазки, вовсе нет. Он курил из-за солдат, что больше никогда не увидят ни неба, ни звезд, ни первых лучей утреннего солнца. И Микасе кажется, что этим вечером она впервые уловила в капраловской груди биение обычного человеческого сердца.