Доблестью моей облекаюсь

Проходит месяц, прежде чем Микаса вновь надевает форму и чувствует тяжесть привода на своих бёдрах. За это время происходит многое. Многое не в глобальном смысле, а скорее в масштабах одной маленькой больничной палаты. И теперь, стоя на плацу или уничтожая макеты титанов на тренировочной площадке, драя кухню или слушая привычную ругань в казармах, Аккерман мысленно возвращается в тот мирок, в коем она недавно обитала. Была ли она тогда счастлива? Бесспорно. Несмотря на болезнь, несмотря на утомительные процедуры и, порой, скуку, воспоминания о том времени стали для девушки отрадой. Раньше она думала, что постоянные битвы, риск, страх за свою жизнь и жизни близких – это то, что держит её в тонусе, то, что позволяет не забыть о собственном существовании и то, что действительно важно и необходимо, но вынужденный перерыв всё расставил на свои места. Желания Эрена таки не и её желания тоже, как бы она не пыталась внушить себе обратное. Брат жаждал крови. Она хотела покоя. - Аккерман, чего застыла? Забыла, как обращаться с клинками? – капрал говорит с ней всё так же грубовато, только теперь Микаса слышит, что грубость эта наигранная и даже вынужденная. Леви не любит изменять своим принципам, но ещё больше он не любит привлекать лишнее внимание, а солдаты падки на любые из ряда вон выходящие события. Сплетни и обсуждение начальства – последняя утеха в и так безрадостной солдатской жизни, и судить товарищей за это было сложно, хоть Аккерман и не одобряла подобного рода развлечения. Более того, она сама иногда принимала участие в них, пусть и поневоле, и всегда темой номер один в пересудах был капрал. Именно поэтому, когда она только вернулась в казармы, её изо дня в день расспрашивали о «приключениях» в лесу и о том, как жилось ей с Леви в одной палате на протяжение столь длительного периода. Все надеялись, что она будет жаловаться на дотошного коротышку и что, быть может, скажет пару крепких о его поведении, однако Микаса буркает лишь короткое «Всё было нормально» и, несмотря на всеобщее разочарование, меняет тему. А с другой стороны, что ещё она могла добавить? Находясь в больничном крыле, она ни разу не поссорилась с капралом, ни разу не допустила мысли о том, что он её раздражает или выводит из себя. Не было повода даже для малейших препирательств. Леви целыми днями где-то пропадал, несмотря на угрозы Ханджи и Зигеля, и приходил только под ночь, а на утро девушка лицезрела лишь аккуратно застеленную соседнюю кровать. Бывали моменты, когда мужчина оставался в палате на весь день по каким-то неизвестным причинам, но даже тогда он молча удалялся, если к Микасе наведывались с визитом Эрен и Армин. И вот в один прекрасный вечер капрал приносит увесистую стопку книг, и именно это становится новым витком в перипетиях их отношений. - Что? Почитать хочешь? – спрашивает Леви, видимо, заметив её заинтересованный взгляд. На мгновение Аккерман тушуется, будто бы её застали за чем-то неприличным, но затем уверенно кивает. - Да. Мужчина хмыкает. Выбирает средний по толщине томик в грязно-зелёной обложке и протягивает Микасе. - Начни с этого. «Цепи». Так называлась книга. Девушка крутит её в руках, пытаясь найти имя автора, однако его нет ни в начале, ни в конце. Тогда Аккерман бережно открывает первую страницу и проводит по ней ладонью. Мягко. Шершаво. Приятно. Книга была не новая. Очевидно, её читали много раз, потому что некоторые буквы почти стерлись, а уголки страниц погнулись и истончились. Тем не менее, от неё не пахло ни пылью, ни стариной. Да и выглядела она, несмотря на незначительные повреждения, аккуратно. Вывод следовал один: эта книга не из библиотеки. Эта книга принадлежала Леви. Впрочем, как и остальные томики, что принёс капрал. - Автор неизвестен, но ходят слухи, что он родом из Подземного города, - замечает мужчина и делает огонь в керосиновой лампе поярче так, что игривые отблески усыпают блёклые стены. – Поэтому будь с ней предельно осторожна. Вторую такую книгу найти вряд ли удастся. Подземный… город? Микаса была наслышана про это место. Наслышана достаточно, чтобы знать: Подземный город – настоящая могила для тех, кто пока дышит. Сточная яма для всех отчаявшихся, погрязших в бедности и пороках. И если здесь, на поверхности, царил ад, то Подземный город являлся его столицей. Дыхание перехватывает от осознания этого факта, а ладони становятся мокрыми. Аккерман держала в руках нечто по-настоящему ценное. Она прочитала эту книгу за два дня. Тогда Леви дал ей другую. А затем ещё и ещё. И, в конце концов, совершенно спонтанно и незаметно возникла маленькая традиция, которая осталась тлеть в сердце Микасы согревающим угольком. Каждый вечер после того, как Зигель проводил последний осмотр перед отбоем, мужчина и девушка читали книги, каждый – свою, в мерцающем свете керосиновой лампы и обволакивающей тишине палаты, прерываемой только шелестом страниц. Сначала Аккерман чувствовала лёгкую неловкость в таком звенящем молчании, однако после привыкла и даже полюбила эти медленно текущие, словно густой кисель, часы. Она ждала их с нетерпением днём и радовалась, когда сумерки наконец опускались на землю. Было что-то поэтическо-воодушевляющее в этом совместном чтении, что-то, чем Микаса не хотела делиться больше ни с кем. Даже с братом. Постепенно безмолвие стало нарушаться чаще. Разговоры становились длиннее. Обсуждения книг переросли в обсуждения абстрактных вещей, а после и вовсе приобрели личный оттенок. Конечно, о сокровенном никто не рассказывал, а вот истории из прошлого посыпались, как золото из королевской казны. Всё то, что могло было быть открыто – открылось. Аккерман узнала, откуда Леви родом. Узнала про его преступную жизнь и про то, как он попал в разведотряд. Узнала про сражения, в которых он участвовал, и про города, которые посетил. Леви узнал ровно столько же. По сути, Микаса пересказала ему всё то, что говорила когда-то в лесу, по пути к деревне, когда капрал находился в полубессознательном состоянии. Вот только об одном умолчала: смерть родителей так и осталась за завесом. Но и мужчина скрыл определенные вещи. Всё так же осталась тайной некая «Кушель» и всё так же осталась тайной смерть его друзей. Однако теперь Аккерман хотя бы знала, как их зовут. Фарлан. Изабель. Такие красивые имена никак не хотели вязаться с трагичностью судеб их владельцев. И теперь Микаса вновь стоит на плацу и вновь сжимает рукояти лезвий. Будто и не было тех сладостных дней без войны. Будто время и не текло вовсе, пока она находилась в стенах госпиталя. Леви подгоняет зазевавшихся бойцов, то и дело слышится звон металла и треск дерева, раздаются выкрики и ругательства, и звуки эти почти что складываются в какую-то замысловатую мелодию. Родную и привычную. Но всё же не желанную. Вечером, потные и уставшие, кадеты вяло поглощают вчерашнюю кашу с хлебом и пьют пахнущий сеном и почему-то рыбой чай. Все думают лишь о том, чтобы поскорее помыться и лечь спать, или, быть может, втихаря поиграть в карты, но Микасу занимают немного другие мысли. Мысли, которые заставляют безвкусную еду превратиться в аппетитный деликатес, а боль в мышцах – в приятное покалывание. Она ждет. Ждет, когда товарищи вдоволь наговорятся, вдоволь поспорят, вдоволь почитают или помутузятся подушками… Ждет. И стоит только последним перешептываниям раствориться в ночной мгле, Аккерман встает и крадется в столовую, проявляя такие чудеса грациозности, каким бы могли позавидовать любые представители семейства кошачьих. Просто она знает, что каждый четверг может рассчитывать на увесистый томик новой повести и ароматный терпкий чай, именно такой, какой он должен быть. И капрала, само собой. В эти моменты Микаса считает себя и Леви друзьями. Наивно, надо полагать, но всё же ей хочется думать, что и мужчина хоть иногда допускает такую дикую мысль. Их жизни переплелись слишком сильно. Их отношения стали слишком интимны. Друзья… Она и капрал. Звучит смешно. Смешно и, в то же время, захватывающе. Словно долгий спуск на тросах привода. Девушка продолжает жить от четверга до четверга ещё с месяц. А после начинается подготовка к очередной вылазке, сама вылазка, титаны, бои, недосып, голод и смертисмертисмерти. Мир Микасы снова окрашивается в багровый, а на языке появляется кисловато-стальной привкус крови. Снова страх раздирает грудную клетку, впивается холодными пальцами в кожу и царапает внутренности. Заставляет тошноту подкатывать к горлу, а конечности – неметь. Снова, только на этот раз – хуже. Аккерман боится за Эрена. Аккерман боится за Армина. Аккерман боится за Леви, чёрт его подери. И когда после очередного сражения она видит хмурое капраловское лицо и окровавленный плащ, совсем не сочетающиеся с белизной его воротника, ей становится легче дышать. Вот только не все считали, что живучесть мужчины – благословение небес. По возвращению в город, на отряд всё чаще начинают падать недовольные взгляды, колкие слова и злые упреки. Родители убитых, их братья, сестры, возлюбленные, друзья – все они сливаются в разносортную толпу, шипящую и извивающуюся, готовую ужалить в любой миг, а поэтому – смахивающую на встревоженную змею. Проходить по улицам становится всё сложнее как морально, так и физически, и даже самые закостенелые вояки типа Леви или Эрвина заметно тушуются под напором льющейся ненависти. Микаса понимает чувства скорбящих. Понимает, но принять не может. Не сейчас, когда она по другую сторону баррикад. Не сейчас, когда она сама не раз бывала в эпицентре ада и видела, как её же товарищи превращаются в бесформенный мясной фарш. Она осознавала, что неуязвимость капрала для толпы - словно красная тряпка. Почему он цел и невредим, когда остальных солдат собирают буквально по частям? Почему молодые здоровые парни и девушки должны умирать, не познав даже вкуса первого поцелуя, а он, стареющий коротышка со скверным характером, продолжает ходить по земле и наслаждаться чистым летним небом? Ответ знали все. Знали, но не хотели признавать. Что есть здравый смысл по сравнению с горем родителя, потерявшего свое дитя?.. Микаса прикрывает глаза ладонью. Солнце палит слишком беспощадно, будто стремясь достигнуть какой-то определенной точки. Отряд плетется мимо лавок, харчевен, гостиных домов, откуда замершие, будто статуи, люди наблюдают за сим печальным шествием. Аккерман время от времени бросает вороватые взгляды на Леви, идущего в двух шагах от неё, и понимает: он подавлен, как никогда, и полностью погружен в себя. То тут, то там раздаются всхлипы. Враждебный гул нарастает с каждой секундой. Солнце раскаляется ещё больше и теперь походит на огромный лавовый блин. Девушке кажется, что она будто наяву слышит хлопок, прорывающий этот невыносимый вакуум. Ба-а-амц! Мужчина средних лет с типичным заплывшим лицом выпивохи выбегает на середину улицы, преграждая путь отряду, и орет сиплым режущим голосом: - Вы! Чёртовы мошенники! Мы платим налоги не для того, чтобы смотреть, как умирают наши дети! Чем вы занимаетесь?! Его пытаются оттащить в сторону и заставить замолчать, однако мужик рассыпается в отборных проклятиях, яростно отбиваясь от подоспевших жандармов. Его лицо покрывается испариной и красными пятнами, ноги путаются, и, наконец, в какой-то момент ему удается изловчиться и поднять увесистый неказистый камень. Всего мгновение – и булыжник летит прямиком в сторону ничего не замечающего Леви. Всего мгновение – и Микаса срывается с места. - Капрал! Она чувствует, как по виску стекает что-то тёплое и липкое. Слышит дребезжащую тишину вокруг. Видит ошарашенные льдисто-серые радужки. Присмиревшего от неожиданности нарушителя уводят. Люди разбредаются кто-куда, пристыженно опустив головы. Отряд вновь двигается вперёд. - Ты что творишь, Аккерман? – Леви вроде бы спокоен, но его побелевшие и подергивающиеся губы говорят об обратном – он в бешенстве. Причем в таком, в каком девушка ещё никогда его не заставала. И это её пугает. - Я… Вы…, - она не знает, что сказать в своё оправдание. Все слова испаряются из-под черепной коробки под испепеляющим взглядом этого нового, незнакомого ей капрала. Он хватает её за предплечье и оттягивает в сумрак заулка, освобождая солдатам путь. Выжидает, пока те отойдут на достаточное расстояние, и обращает взор на окончательно растерявшуюся подчиненную. - Я слушаю, Аккерман. Что это было? Микасе отчего-то становится очень стыдно. Она нервически потирает руки, оставляя на коже красные отметины, и сбивчиво выдавливает: - Ну… э… В вас хотели бросить камень, сэр. Вы, кажется, не заметили этого, вот я и решила, что… - Если этот камень предназначался мне, значит он и должен был попасть в меня, - жестко обрывает её мужчина, теряя остатки терпения. Микаса замолкает, ощущая себя последней дурой, и машинально дотрагивается до кровоточащей ссадины. Щиплется. Видимо, придется зашивать. - Я тебе не Йегер и не Арлерт. Поэтому, будь добра, избавь меня от своих замашек няньки. Уяснила? - Да, сэр. Аккерман испытывает навязчивое чувство дежавю. Несколько месяцев назад они общались друг с другом именно так. Упрек – да, сэр. Выговор - да, сэр. Придирка - да, сэр. Забавно. Забавно, как быстро они вернулись к тому, с чего начинали. А, быть может, они и не продвигались никуда вовсе? Быть может, она сама нафанатазировала эту незримую связь между ними? Но почему тогда ей, чёрт возьми, так обидно?.. Горло мигом сжимают спазмы, и что-то на уровне солнечного сплетения начинает противно жечь. Микасе кажется, что она выпила залпом бутылку кислоты, не иначе. - Приложи к ране и загляни потом к Ханджи, - Леви протягивает чистый носовой платок и тут же отворачивается, когда она медленно его принимает. – Иди догоняй отряд. Я присоединюсь к вам позже. Девушке хватает сил выдохнуть только короткое «Есть, сэр» и повиноваться. Она довольно быстро равняется со строем, но по итогу бредет чуть поодаль, не желая наткнуться на лишние расспросы. Полностью сосредотачивается на гудящей от жары и удара голове, чтобы хоть как-то абстрагироваться от позывов уязвленной гордости. И всё же… Все её благие намерения капрал всегда принимал в штыки. Раз за разом любые проявления внимания и почти-заботы он отвергал с таким упорством, с каким Эрвин проводил вылазки за стены. Почему? Потому что это то, что он есть, или потому, что это с ней что-то не так?.. Аккерман усмехается сама себе. Она не станет размышлять над этим. Не станет рыться в грязном белье. Не станет искать смысл там, где его нет. Просто Леви это не нужно. А значит не нужно и ей. Больше никаких идиотских выдумок про дружбу. Баста. И Микаса решительно вытирает рукавом почему-то мокрые глаза.