Девятью часами ранее…
— Разрешите, капитан? — Эйприл застывает на пороге его каюты, смотрит на него, как не приученная к рукам собака, готовая вот-вот дать дёру, стоит ему только двинуться. — Обычно ты не интересуешься моим мнением, — Джим сворачивает программы на экране, разворачивается на кресле лицом в ней и пытается улыбнуться. — Не пытайся вести себя так, будто бы ничего не изменилось. — А ничего и не изменилось. — Джим. — Да, меня так зовут уже тридцать лет. — Ты же понимаешь, что находиться рядом со мной, всё равно что в дураниевом ящике с перегруженным фазером? — Что?.. Блядь, Эйп, этот метафорический долбоебизм всем медикам преподаётся или ты так снюхалась с Боунсом, что уже перенимаешь его привычки? — Заткнись, — она смущённо хмурится. — Я сама уже поняла, что херню ляпнула. — Вот-вот. Иди сюда, — он приглашающе развёл руки, но Комак упрямо прошагала мимо него и уселась на кровать. — Эйприл… — Тихо. Лен сказал тебе не всё. Только про болезнь, верно? Симптомы там, возможное лечение? А сам ты, наш бравый капитан, обползал уже всю сеть по тегу «спиноцеребеллярная атаксия». Думаешь, я ослепла и не заметила, что ты там так увлечённо читаешь? — Боунс что-то мне не сказал? — Ничего важного. Хотя так, пообещай мне не устраивать истерик. Возьми себя за свои капитанские яйца, ладно? Выслушай меня и попытайся понять. Гены болезни достались мне от мамы. Я помню, как она умирала. Я смотрела в её глаза. Она была полностью парализована, разве что чуть шевелила губами иногда. Даже говорить не могла или повернуть голову. Везёт тем, кто всё-таки идёт дорожкой деменции и впадает в детство. Им умирать проще. Они этого не понимают в полной мере. А вот когда ты всё понимаешь, всё осознаёшь, но не живёшь, а существуешь на ИВЛ и иголке в вене и ждёшь, когда наконец твое сердце сдастся... Это ужасно. Я помню выражение её глаз. Страдания. Боль. Мольба об эвтаназии. И мой безвольный отец фоном. Адмирал Джеймс Комак — хренов эгоист, не сумевший подарить любимой жене достойную смерть. И, в общем, когда я узнала, что тоже больна, я взяла с него клятву, что не буду, как мама. Меня не парализует. Я не впаду в младенчество. Я не стану тенью с осмысленным взглядом на биокровати. Я уговорила его позволить мне умереть в космосе. Согласился он не сразу, еле выцепила из его рук предписание на идущий к Новому Вулкану «Дефаянт». Сразу было понятно, что если я не возьму ситуацию в свои руки, не сбыться моим планам. Отец бы снял меня с корабля, запер где-нибудь в госпитале в Нэшвилле или в Сан-Франциско и мне бы пришлось вытерпеть всё то же, что и маме. Чтобы этого избежать, я и пролезла зайцем на «Энтерпрайз», знала, что вы идёте в глубокий космос. Здесь ему меня не достать. — Эйп, я плохо понимаю, к чему ты ведёшь. — Ты как-то спрашивал, что это, — она вытаскивает медальон-коробочку из стерильной медицинской стали, болтающуюся на чёрном шнурке, из-под воротника форменного платья. — Помнишь, что я ответила? — Что-то про смерть, — Джим напряг память. — Что ты носишь внутри неё свою смерть. Эйприл!.. Она вскидывает ладонь, и слова встают у Джима поперек горла. — Две таблетки — гиперсильный барбитурат и противорвотное. Остановка сердца после принятия должна произойти примерно через пятнадцать, может, семнадцать минут. Я уже сказала, что я не стану примеривать на себя мамину шкуру. При первых признаках того, что атаксия берёт верх над лекарствами, которые я сейчас пью и которые всё ещё помогают мне, я открою этот ларчик и проглочу таблетки. Мой отец в курсе. Боунс уже ознакомился с тем, как должен выглядеть отчёт о моей аутопсии. Есть нотариально заверенное свидетельство правомерности моих действий в отношении прекращения моих жизненных функций. Всё законно, Джим. — Ты… — в горле сухо, как с большого похмелья, в голове также. — Ты серьёзно, блять?! Джим вскакивает с рабочего кресла и хватает её за плечи, поднимая на ноги. Она смотрит на него испуганным я-сожалею взглядом и кусает губы. — Я серьёзно. И ни одна твоя капитанская привилегия не позволит тебе повлиять на моё решение. Я прошла чёртову уйму психологических экспертиз и тестов, чтобы получить эту писульку-мне-можно-умереть. Я адекватно воспринимаю реальность и последствия своих действий. Прости, Джим, пожалуйста. Я не должна была… Я пойду, — она снимает его руки со своих плеч и уже делает шаг в сторону двери, когда он разворачивается сам, разворачивает её и прижимает к себе, уперевшись подбородком в каштановый затылок. — Я же уже говорил, что всё нормально и твоя болезнь ничего не значит. Или так ты слушаешь своего капитана? — Джим, ты опять… — Мне плевать, какие диагнозы прописаны в твоей медкарте. Откроешь мою — ужаснёшься. Боунс не устаёт удивляться, как меня с таким списком аллергий ещё не попёрли с Флота. И мне плевать на эту твою дерьмосамоубийственную заморочку. Твоё право. Люди сходят с ума по-разному. — Идеальный капитан? — бормочет она ему в грудь и пальцами цепляется за форму на лопатках. — Всепонимающий, всепрощающий, да? — На самом деле — ни хрена. Мне ещё нужно будет как-то это осмыслить. Возможно, выпить в процессе. Просто не хочу, чтобы ты начала от меня прятаться. Лучше этим ты никому не сделаешь. А теперь у меня ещё гора не подписанных отчетов и Спок по-вулкански хитровыебнуто трясёт с меня вычитку последних статей его отдела. И как объяснить ему, что я, в крайнем случае, инженер, а не микробиолог? Он отпускает её и идёт к компьютеру. Как будто бы всё нормально. — А мне что делать? Джим поворачивается в кресле и вскидывает бровь: — А что ты обычно делаешь? — Валяюсь на твоей кровати и всячески препятствую рабочему процессу. — Ну и вперёд.***
Зимой можно утеплить окна, найти тёплый плед, если все термоодеяла приказали долго жить, и плеснуть в кружку чего-нибудь горячительного или просто горячего, и тогда получается уже иной сон — колкий, морозный, с мурашками на предплечьях с красными пальцами и побелевшими костяшками, но всё равно по-своему притягательный и приятный. Проблемы нужно решать по мере их поступления. У них ещё есть время. А Джим как-нибудь справится, вынесет. Как и всегда.