Мы когда-нибудь будем счастливы?

      Элиот проснулся, рывком сев на постели. Сегодня, как ни странно, ему почти не снились кошмары, но вдруг показалось, будто здесь, наяву, когтистая лапа схватила его за плечо, а следом полились слюни. Он тревожно заозирался по сторонам, понимая, что это даже не сон, а просто игра больного воображения со светом и тенью, однако, кровь продолжала стучать в ушах. И только когда глаза привыкли к темноте, и Элиот смог отчётливо различать предметы, сердце согласилось, что опасности нет, и он начал успокаиваться. Откинувшись обратно на подушку, Элиот вслушался в происходящее дома. На первом этаже, в гостиной, громко тикали часы, разрушая мерным стуком стоявшую тишину, и через приоткрытую дверь доносились монотонные звуки. Но было и кое-что ещё. Элиот печально вздохнул, поняв, что, судя по всему, снова кричал ночью — тихие, почти невесомые шаги почти растворялись в ударах часов, но всё-равно были слышны.       Не прошло и минуты, как дверь в его комнату сначала открылась сильней, а затем захлопнулась, и кровать прогнулась под тяжестью ещё одного тела. Беитрис была его кузиной — хотя, на самом деле, Элиот уже давно считал её родной сестрой — и она всегда очень чутко спала. Её детская находилась в другом конце достаточно длинного коридора, между ними были комнаты её старшей сестры, Меррон, их родителей, а также несколько подсобок и ванная, однако девочка всегда слышала, если Элиоту становилось плохо. Беитрис было всего тринадцать, но она была необычайно умна для своего возраста. Вот и сейчас девочка изучала его, вцепившись, казалось, внимательными красными глазами в каждый волосок на голове Элиота.       — Тебе опять снились те кошмары? — осторожно спросила она, обеспокоенно подавшись вперёд.       — Не только. — Элиот покачал головой, не зная, как правильнее описать произошедшее; сестра никогда бы не сочла его сумасшедшим, но всё же. — Знаешь, в этот раз было что-то ещё, не могу описать это, однако оно словно стало реальным, из плоти и крови.       Беитрис тяжело вздохнула, а затем открыла книгу, которую (Элиот заметил только сейчас) до этого держала в руках. Вперившись глазами в расплывчатые от недостатка света строчки, она что-то пробормотала себе под нос. Элиот хотел прочитать название, однако не смог ничего разобрать во мгле. Впрочем, судя по всему, это была одна из тех странных книг, что читала его сестра. Она периодически увлекалась то ведьмами, то монстрами, вот и сейчас окунулась в очередной… Бред. Да, Элиоту слабо верилось во всё то, с чем хотела иметь дело Беитрис, при всей своей к ней любви.       — Знаешь, — наконец-то произнесла девочка, видимо, найдя то, что искала, — тут сказано, что когда человеку так часто снятся одни и те же события, это означает, что в его прошлой жизни он не успел что-то сделать, и теперь его переродившаяся душа печалится.       Элиот только отмахнулся от неё:       — Написать можно что угодно. Лучше не порти зрение, читая в темноте.       Беитрис насупилась. Элиот подумал, что сейчас она, наверное, пойдёт досыпать с чувством выполненного долга, что было бы, в общем-то, самым верным решением, однако, девочка только хмуро взглянула на него, словно пытаясь открыть его душу нараспашку, а затем, решив что-то для себя, резко перевела тему:       — Я заметила, что ты стал более нервным после того, как вчера днём вы с отцом вернулись недовольные из его нового кафе. Он сказал нам, что ты подрался с посетителем… Я считаю, что ты был прав, защитив официантку, и, пусть из-за этого папа и запретил тебе в дальнейшем работать…       Не знаю, как это объяснить. Ты знаешь, что поступил так, как было нужно и обычно в таких случаях ты не обращаешь внимания больше ни на что. Но сейчас ты слишком задумчивый, словно что-то из той ситуации до сих пор гложет тебя.       Элиот усмехнулся. В голове, буквально на секунду, мелькнула мысль о том, что он понимает, почему пару веков назад людей с красными глазами называли детьми несчастья. Его сестра всегда будто могла видеть его мысли, читать душу как открытую книгу. Пусть после смерти родителей он уже больше десяти лет живёт у своего дяди, иногда эти её особенности всё равно пугали и настораживали. Впрочем, мысль возникла и тут же была вытеснена теми размышлениями, которые Беитрис и хотела вызвать.       За то, что он устроил самоуправство с посетителем, ему сделали выговор уже дома. Элиоту даже казалось, что, если бы он сам случайно не напомнил об этом, дядя и не вспомнил бы о сути этого инцидента, потому что был занят другой проблемой. Да, за то, что из-за его выходки их заведение покинул один весьма влиятельный господин, ему вставили ещё там, на месте. Дядя запер свой кабинет изнутри, практически за шкирку затащив туда Элиота, затем громко, очень громко кричал на него за это. Но… Элиот чувствовал себя странно. Ему было практически всё равно на эмоции родственника. Большинство его мыслей было посвящено самому этому аристократу, которого дядя назвал Гленом Баскервилем. Элиота не волновал, впрочем, ни его статус, ни степень власти. Он был слишком шокирован тем, что они встретились, потому что Элиот, однозначно не зная его, совершенно определённо где-то уже видел этого человека. И «где-то» находилось в его снах.       Правда, там они оба выглядели несколько иначе и… порой делали странные вещи. Впрочем, Элиот всегда предпочитал эти сны кошмарам о собственной смерти. А теперь они встретились. Этот парень (юноша, мужчина?), которого Элиот во снах почему-то называл Лео, а не Глен, был вполне реальным человеком. Но был ли в этом какой-либо смысл или всё, что Элиоту снилось, было лишь воображением, он не мог сказать наверняка.       Часы внизу пробили семь.       Беитрис подняла голову, прислушиваясь к этому звуку, а затем, когда вновь водрузилась тишина, сказала:       — Уже утро, скоро все встанут, и ты не задерживайся, сегодня много дел. — И, сделав паузу, добавила, — Подумай всё-таки над тем, что я прочитала.       Не дождавшись ответной реакции, Беитрис поднялась с кровати и покинула помещение, плотно закрыв за собой дверь.       Элиот закрыл лицо руками. То, что рассказала его сестра, как бы он не сопротивлялся, не желало покидать голову. Пусть он и не особо верил в это всё… Именно сейчас подобная версия казалась самой правильной, пусть это нельзя было обосновать. Как там сказала Беитрис? Его душа страдает из-за незавершённых дел в некой прошлой жизни? Он бы, может быть, пропустил эти слова мимо ушей, вот только каждый раз, когда в его груди открывалась ужасная рана, и он чувствовал, как кровь от разорванных лёгких заполоняет горло, мешая дышать. Единственным, что его волновало несмотря ни на что, оставались щемящая тоска и сожаление. Элиот не знал, чем были вызваны эти чувства. Но после вчерашнего подозревал, что этот Лео, Глен или как его там, может быть связан с этим. Если бы только удалось поговорить с ним. Хотя, его, Элиота, точно поднимет на смех вся столица, если этот Баскервиль окажется ни при чём, а у Элиота просто-напросто обнаружится ментальное расстройство.       Впрочем, мысли о возможном собственном проблемном здоровье быстро оставили его и на их место вернулись предыдущие.       Идея встретиться с Гленом Баскервилем вдруг перестала казаться дикой. Элиот определённо слышал о том, что это семейство было крайне таинственным, однако, в то же время, эти люди были совершенно не из тех, кем пугали детей по ночам. Просто очередная семья со своими скелетами в шкафах. И всё же….       Быть может, Элиот просто слишком устал от своих кошмаров, что так ухватился за эти мысли, но к тому времени, как он спустился к завтраку, уверенность в будущих действиях уже была.       Все сидели за столом. Сёстры уплетали что-то похожее на омлет и тётя, ещё крутящаяся у плиты, тут же положила порцию и Элиоту. Только дядя мрачной тучей читал свежую газету. Пожелав всем доброго утра, Элиот осторожно прочитал заголовки и, убедив себя в том, что чтобы дядя там ни читал, это никак не было вязано с его вчерашней выходкой, начал заготовленную речь, чуть откашлявшись для привлечения внимания:       — Дядюшка, я подумал над своим поведением, — осторожно начал он, стараясь выглядеть как можно более раскаянно, — и думаю, что должен извиниться перед господином Гленом за то, что помешал его отдыху.       На Элиота тут же уставились четыре пары глаз. Недоверчивые — тёти, удивлённые — Меррон, заинтересованные — дяди, и только одни понимающие — Беитрис. Сделав вид, что он не заметил этих взглядов, Элиот продолжил:       — Я бы хотел подарить ему ту книгу, что он не дочитал вчера, и лично оправдаться. Вы позволите мне это?       Взгляд дяди смягчился, и он почти ласково ответил:       — К чему такая помпезность, Элиот, мы ведь давно на «ты». Я рад, что ты осознал свою ошибку, и очень надеюсь, что впредь неприятных ситуаций с важными лицами не будет. Можешь отправиться со мной в наше заведение, оттуда уже с книгой поедешь в поместье Баскервилей. Оставишь всё секретарю, или кто там у них, главное, что наше имя не будет запятнано!       Элиот облегчённо выдохнул. Он любил дядю, но иногда эта зацикленность на добром имени семьи в обществе раздражала. Конечно, Элиот мог понять его иногда… Всё же дядины предприятия приносили неплохой доход, и, наверное, не стоило ударять в грязь лицом, но… К чёрту фамилию, таких пресмыкательств Элиот не признавал! Пусть и сейчас это сыграло на руку.       После его предложения все повеселели, и спустя час он уже мчался вместе с дядей в центр города, стараясь избавиться от назойливой картины того, как Беитрис подмигнула ему перед тем, как они выехали.