Родственные связи

- Энди единственный, кто знал обо мне всё. И единственный, кто ушёл от меня, сказав напоследок — «Ты прав, Ники, бывают ситуации, в которых любящие люди расстаются». - Он понимал, что не нужен мне. Мне никогда и никто не был нужен по-настоящему. — Нико потёрся щекой о плечо Михаэля. - Почему ты говоришь «был»? - Эдвин МакДаффин умер три месяца назад. Рак. Он знал о своей болезни давно, мне не говорил. Не хотел, чтобы я, движимый ответственностью, а не чувствами, оставался с ним до конца. От него пришло письмо — последнее, что он смог наговорить, писать уже не мог, так мне его сын сказал. Последняя воля умирающего — это святое, верно? — Нико снова задрал голову, глядя на дядю снизу вверх. Только глаза у него были тёмные и грустные. - Он просил меня, нет, заклинал, найти тебя и никогда не отпускать. Я дословно помню эти строки: «Мы по-настоящему счастливы только с теми, кого любим, Ники. Ни закон, ни люди не должны решать за тебя, как и с кем тебе жить. Даже если весь мир будет против тебя — люби и докажи этому миру, что ты прав и твоя правда сильнее всех законов». Михаэль слушал его с комом в горле. Совершенно незнакомый ему мудрый и любящий человек сделал потрясающие выводы и озвучил то, что никогда не решался сделать со своей жизнью он сам. Нико помолчал и потряс рукой локоть Михаэля: - Слушай, а что это всё я распинаюсь! Расскажи мне, как ты жил всё это время? - Ну… как жил? Так себе жил… как-то… в общем-то… Михаэль внезапно понял, что не сможет рассказать своему мальчику и половины всего, что с ним происходило в эти годы. Не будет он рассказывать Нико, как бежал от него в тот холодный ветреный день, словно пятки горели — быстрее, быстрее. Трусливо прижав уши и поджав хвост, как маленькая никудышная зверушка. Пока было страшно за себя — вдруг сорвётся душа туда, обратно, к изумлённо распахнутым глазам Нико. И этот страх не давал остановиться. Он гнал машину, приплясывал в кресле самолёта, теребил до дырок подлокотники автобусов и электричек. Он сбежал на самый край света, на Кубу — подальше, чтобы выбраться было труднее. Никогда он не сможет рассказать, как пил в дешёвых и грязных кабаках на окраине Кайо-Коко. Пил страшно, с драками и громкой руганью за карточными столами и в тёмных комнатушках затасканных проституток. Просыпаясь утром в грязной подворотне в луже собственной блевотины и мочи, он едва отряхивался и снова шёл спотыкающейся походкой пить. Чтобы никогда больше в его больном от беспробудного пьянства разуме не всплывали эти тёплые руки, ласковые глаза и нежно пахнущая мёдом и корицей кожа. Он потерял счёт времени и почти забыл собственное имя, когда его таки хватился Пелтонен. Каким образом Айво нашёл его в этой бесконечно глубокой жопе мира, навсегда останется для Михаэля тайной. Да он и не спрашивал ничего. Просто в один прекрасный день ему случилось проснуться не от того, что в него, лежащего в канаве, кидаются кукурузными очистками маленькие дети, а от пристального и нехорошего взгляда смутно знакомого бородатого мужика. В чистом номере приличной гостиницы. И когда испитый и не опохмелившийся Михаэль попробовал возмутиться своим положением и даже погнать того за выпивкой, Айво быстро заставил его вспомнить если не его самого, то его пудовые кулачищи. Он тоже ничего не спрашивал у Михи. Не лез в душу и не пытался понять, какая такая пакость довела его хорошего друга до ручки. Но, слава богу, Айво Пелтонен всегда отличался трезвым рассудком и всё провернул на удивление быстро. Засунуть алкаша в рехаб на полную программу восстановления и лечения было проще некуда. Не навещать его там несколько месяцев, чтоб уж совсем опустить ниже плинтуса — всегда пожалуйста. С каменной рожей отбиваться от всех знакомых и незнакомых людей о местонахождении блудного Михаэля фон Шульца — это запросто. Только с одним человеком Айво поделился настоящим положением вещей. Никто бы другой не понял и не помог, а ситуация складывалась такая, что любая тень сомнения в стабильности и чистой репутации всех членов группы, навсегда подрывала доверие к ним, как к профессионалам. Именно этот человек забирал тощего, бледного, сломленного морально и физически, но относительно живого Михаэля из клиники. Приводил в себя, выслушивал, охранял, жалел… - Я целых три года жил с женщиной, Нико. Ты меня не убьёшь? Николас облегчённо расхохотался во всё горло, спугнув робкую ночную темноту комнаты. - Святая Марна всё-таки припёрла тебя к стенке? - Господи, ну вот всё-то ты знаешь! С тобой даже не интересно! — Михаэль прижался губами к макушке Нико, с наслаждением вдыхая его особенный запах. Самый родной на свете. - Я всегда знал, что она к тебе неравнодушна, правда. На тех фотографиях это было так заметно! Не удивляйся, я помню, да. И ты об этом прекрасно знал, не надо мне вот заливать теперь. — Нико закинул вверх руки и не глядя обнял Михаэля за шею. — Надеюсь, ты хоть не обижал её? - Обижал, конечно, ты же меня знаешь… Марна Бойд* заранее знала, что вся эта затея обречена на провал. Но, как известно, надежда хоть и глупое чувство, умирает она всё-таки последней. И она хотела помочь, действительно хотела, просто по-человечески, как хорошему другу. Она увезла его в Англию, в своё родовое гнездо, где сама не появлялась добрых десять лет. Западное побережье Шропшира не отличалось ни красотой природы, ни теплом климата, зато уединения здесь было хоть отбавляй. Марна одно время сотрудничала с местным отделением NGM** и была хорошо знакома с его редактором Крисом Джонсом. Она свела двух увлечённых своим делом людей со схожими интересами и принялась ждать результатов. Нельзя сказать, что Михаэль молча и покорно шёл на поводу у старой приятельницы, позволяя ей устраивать свою жизнь. Но он здорово одичал во время кубинского штопора и почти полугодового курса реабилитации — поддержка ему была необходима. Как и подходящее занятие, чтобы не лезла в голову всякая чушь. А Марна ненавязчиво подпихивала ему то интересную тему для репортажа, то советовала встретиться с тем-то и тем-то для интервью. Заставляла гулять и фотографировать. Сдержанную прелесть горных речек и озёр, пушистый вереск в расселинах, пасторальных овечек на склоне горы, коими изобиловала её суровая родина, но это было несомненно лучше пустого, тяжёлого взгляда Михаэля. Её пугало состояние, когда он молчал и смотрел вот так, словно сквозь людей и стены. Погружаясь в свой страшный внутренний мир и не видя ничего вокруг. Как она скучала по прежнему Михе — острому на язык, смешливому и громогласному бесшабашному безобразнику! Большой проказливый ребёнок… Проводя бессонные ночи в поисках выхода и прислушиваясь к беспокойному сну Михаэля за стеной она искала и искала выход, поклявшись самой себе, что вернёт его обратно. Она начала разговаривать. Обо всём на свете, вовлекая Михаэля в обсуждение нового фильма, стрижки лужайки перед домом, беременности соседки и дворовой кошки — отвлекала чем угодно. Потом начала спрашивать. Марна была неплохим психологом, это неизбежно, если работаешь с людьми в сложных условиях. Спрашивала и выводила на откровенность не любопытства ради, хотя доля простого женского интереса всё же здесь присутствовала, как ни крути. Но вытащить наружу всех чертей, и встретиться с ними лицом к лицу было необходимо в первую очередь самому Михаэлю. Меньше всего она ожидала от него признаний в несчастной любви. По её мнению у такого человека несчастий в этом плане нет и быть не может. Несмотря на доверие и желание выговориться, Михаэль так и не смог по-честному поведать Марне, откуда на самом деле ноги растут у этой проблемы. Совращения собственного племянника не способна понять и простить ни одна женщина. Он ограничился лаконичной фразой: «Расстался с одним человеком», и не стал скрывать, что этот человек одного с ним пола. Марна не стала читать ему нотации на тему адекватных гендерных отношений, охать и кудахтать тоже было не в её стиле. Не понимая и не принимая гомосексуальности в целом, лично Михаэлю она готова была простить что угодно. Она знала, что любой беде нужно время и занятость чем-нибудь полезным, чтобы всё если не забылось, то перестало бы болеть. Что его толкнуло к ней в тот момент, Михаэль и сам не понимал. Благодарность? Жалость? Марна так старательно заботилась о нём и с такой трогательной щепетильностью проводила между ними границы дозволенного, что в конечном счёте все её желания и чувства были как на ладони. В один из вечеров перед засидевшейся за ноутбуком Марной аккуратно встал высокий бокал с белым вином. Она в изумлении подняла глаза и увидела непривычно робко улыбающегося Михаэля. - Ты решил меня напоить? - Да. Сел рядом, обхватив за плечи и прижав губы к виску. Она почему-то сразу поняла, что это совсем не дружеские объятия и не скромный поцелуй поддержки. И потянулась навстречу, раскрывшись с бесконечной доверчивостью в конце долгого, терпеливого ожидания. Михаэль ничего не ждал от неё и не сравнивал ни с кем. Просто раздевал с осторожной нежностью, ласкал со спокойной уверенностью, с улыбкой, но настойчиво, отводил её руки, стыдливо прикрывающие себя. Она оказалась очень застенчивой, эта взрослая, с виду уверенная в себе женщина. Святая Марна не боялась махать грязным фартуком на отряд вооружённых людей, стоя в пыли просёлочной дороги где-то в глубине Сенегала, не опасалась поить водой умирающих от тифа детей в Замбии, не отказывалась одна пробираться по джунглям Камбоджи, доставляя медикаменты и учебники в отдалённые селения. Но она до обморока боялась его больших и сильных рук на своей обнажённой груди, требовательных поцелуев, всё ниже по животу и всё слаще… до крика. Но она верила ему, любила и ждала так долго, что всё происходящее казалось сказкой. Нереальной и волшебной. Проснувшись ранним утром Михаэль увидел настоящее чудо. Марна сидела на подоконнике, закутавшись в простыню. Её маленькие пятки трогательно выглядывали из-под смятой ткани, растрёпанные волосы невообразимым нимбом торчали вокруг головы. Тёмный локон неопрятно прилип к щеке, но она не обращала на это никакого внимания. Широко распахнутые глаза восторженно следили за едва занимающейся зарёй. Солнце тронуло её бледное лицо нежно алым светом и Марна в этот момент была поистине прекрасна. Счастье сделало из неё настоящую красавицу, хотя сама она об этом совершенно не подозревала. В этот момент он почти любил её. На следующий день Михаэль переехал в её спальню, не встретив при этом ни малейшего сопротивления. Потом принялся собственноручно переклеивать в комнате обои, потом подлатал обвалившийся под тяжёлыми кустами жасмина штакетник… Марна ходила за ним на цыпочках, словно боясь спугнуть своё нечаянное счастье. Она теперь всегда улыбалась, даже разговаривая со своими коллегами на не слишком весёлые темы. Жарила Михаэлю блинчики по утрам, зашивала вечно разодранные карманы джинсов, покупала продукты в местной лавке в расчёте на двоих и дышала в полвздоха. Михаэлю в то время ни о чём не думалось. Он в кои-то веки прибился к уютной гавани, где его обогрели простым человеческим теплом не требуя ничего взамен, и ему было хорошо и спокойно. Вскоре проснулось желание заняться чем-то, кроме починки забора. Потом стало мало обсуждения статей в географический журнал и фотографий мигрирующих на север уток. Почти целый год его не беспокоил никто из его команды, и Михаэль впервые пожалел, что она распалась, наверное. Конечно же по его вине. Но потом выяснилось, что всё это время Айво исправно названивал Марне практически каждые две недели с требованием подробного отчёта о состоянии дел. И не оставлял её в покое, пока она не дала добро на связь непосредственно с самим Михаэлем. Наблюдая за тем, как возвращается к жизни тот самый Михаэль, которого она знала и любила, Марна испытывала тревогу. И тоску. И обиду. Но не она ли так страстно желала вновь услышать его насмешливые колкости и оглушительный смех? Увидеть его улыбку и радостные искорки в глазах? Не она ли сама терпеливо вовлекала его в повседневность, подталкивая к желанию жить? Она ведь сделала всё, чтобы вернуть его прежнего. Но видя эти перемены, Марна внезапно поняла, что возвращение Михаэля к жизни означает конец своей жизни с ним. Невозможно удержать ветер в горсти, ведь он не принадлежит тебе, правда? Она молчала, ни на что не надеясь, когда окрылённый звонком Пелтонена Михаэль собирал вещи для поездки на Аляску. Ничего не спрашивала, ничего не требовала, уговаривая себя, что так и должно было быть. Она была благодарна ему лишь за то, что он был с ней хотя бы это время. Но на её удивление Михаэль вернулся через три месяца прямо к ней. Сгрёб в охапку ошалевшую от восторга женщину, прогудел в ухо, что соскучился и немедленно запросил есть. Потом снова уехал и вновь вернулся, не пытаясь объяснить что-то даже самому себе. Затем отбыла с очередным грузом гуманитарной помощи и сама Марна. Дела никто не отменял и то, что делала она не смог бы сделать за неё никто другой. Так они и фланировали ещё года полтора друг вокруг друга, пересекаясь иногда самым неожиданным образом в какой-нибудь точке планеты. Пелтонен, осознав реальное положение дел, прокомментировал это необременительное вселенское кружение ёмким «ну вы, блин, даёте» и больше не возвращался к данной теме. Но Марна не могла не чувствовать, как отдаляется от неё Михаэль. - Мы никогда не вели пространные речи о чувствах и отношениях. Просто были вместе, пока это было возможно для двоих. - Или пока это было удобно тебе. — Спокойно произнёс Нико, точно уловив лёгкую нотку вины в словах Михаэля. - Я ничего не обещал ей, да она и сама всё прекрасно понимала. Ну какой из меня семьянин? Или из неё — хранительница домашнего очага? — он фыркнул, поудобнее сдвинувшись, чтобы локоть Нико не так сильно давил ему под рёбра. Племянник перехватил его руку, прижав кисть на своём животе и тут же приподнял её вверх. Перед его глазами тускло засветилась широкая полоска старого серебра поперёк большого пальца. - Ты всё ещё носишь его? - Почти никогда не снимая… Любопытство никогда не было сильной стороной Марны. Она любила простые и понятные вещи, не вдаваясь в длинные исследования. Если, конечно, дело не касалось науки и её непосредственных обязанностей. Однако, Михаэль всегда вызывал в ней живейший женский интерес. Он был единственный, кто способен был сотворить с ней такую загадочную метаморфозу. Марна всегда наблюдала за ним, чем бы он не занимался и, естественно, рано или поздно, заинтересовалась скромным, но броским украшением на его пальце. В открытую спрашивать она не решалась. Не боялась, нет, скорее опасалась ненужных признаний. Но однажды оно попалось ей на глаза, спокойно лежащее на прикроватной тумбочке, бог знает почему Михаэль оставил его на виду. Их общение уже походило на тёплые встречи двух старых, добрых друзей и женщина практически смирилась с тем, что ей совсем скоро придётся окончательно потерять его. Может быть поэтому она не задумываясь взяла тяжёлое кольцо со столика, чего никогда бы не сделала раньше, и принялась рассматривать со всех сторон. Отполированная годами полустёртая гравировка с трудом, но читалась. Марна знала латынь. Неожиданной болью отозвалось в груди понимание, что напрасно она на что-то надеялась в глубине души тайком от самой себя. Нетрудно было догадаться о происхождении кольца и почему Михаэль таскает его, практически не снимая все эти годы. Не расставаясь и не потеряв даже в самое тёмное для себя время. Михаэль неслышно приблизился к ней со спины, пока она прислушивалась к тихому шелесту осколков своей жизни. Спокойно забрал из её рук свою вещь, надел на палец. - Это он подарил тебе? — не выдержала Марна, разом сбросив с плеч воспитание, образование, принципы и превращаясь в обычную ревнивую женщину. - Да, — просто ответил Михаэль, сразу поняв, что она имеет в виду, глядя прямо в глаза. Внезапно она разревелась, как девчонка, закрывая лицо руками. «Не хочу! Не хочу тебя терять, не хочу!» — ревело всё внутри. Михаэль растерянно заморгал, обнял её, крепко прижимая к себе. - Ну перестань, ну что случилось-то? — он действительно был озадачен её поведением, не понимая ничего. - Ты всё ещё любишь его! И всегда любил! Да? Да? — она отбивалась яростно, словно от этого зависела её жизнь. - Да, — снова коротко обронил Михаэль и прижался губами к её горячему лбу. Она сразу затихла, мгновенно осознав бессмысленность убивающих её душу эмоций. Всхлипнула горько и вцепилась в его плечи. - Послушай меня, Марни, послушай очень внимательно! Я никогда не хотел причинить тебе боль, никогда не хотел сделать тебя несчастной. — Михаэль старательно подбирал слова, разглаживая дрожащими ладонями её мокрое от слёз лицо. — Ты очень дорога мне, ты самая лучшая на свете! Настоящая, живая и самая родная, но… - Но ты никогда не будешь любить меня так, как любишь того человека, который доставил тебе столько несчастий. — Она перестала плакать и прижала его ладонь к губам. - Мы сами делаем себя несчастными, некого здесь винить. Прости меня, тебе больно. — Никогда в жизни ему не было так стыдно. Он впервые понимал, что его эгоизм причиняет боль другому человеку. Это было отвратительное чувство. - Нет, Михаэль, совсем нет, — Марна с трудом выдавила из себя улыбку. — Я рада, что всё это было, что всё случилось именно так… Михаэль снова притянул её к себе, отчётливо понимая, что эти объятия — последние. И долго-долго не отпускал, шепча на ухо заведомую успокоительную ложь. - Мне нечего дать тебе, Мар, ты этого не заслуживаешь. Прости, прости, если сможешь... Никаких слов не было достаточно, чтобы унять сердечную боль человека, который так искренне любит тебя. Гаже всего, что Марна ни в чём не винила человека, разбившего ей сердце. Она всегда будет любить и оправдывать его, что бы он не натворил. Но бессердечнее всего было бы оставаться с ней и дальше… Спустя годы его не оставляло чувство вины, за то, что позволил Марне подойти так близко, а потом сам, своими же руками оттолкнул. Она ни словом, ни намёком не давала понять, как ей больно и продолжала общаться и работать вместе, словно ничего не произошло. - Да какая разница, что там выгарвир… выграврир... тьфу, блять! — Михаэль от чего-то смутился в полной неожиданности для себя. Николас развернулся к нему лицом, приподнялся на локте. Серьёзно посмотрел в глаза и крепко поцеловал в губы. - Большая разница, Миха! И я это теперь прекрасно знаю. Он снова прилёг, уютно свернувшись калачиком у дяди подмышкой и пробормотал: - Давай закругляться, пока мы с тобой не начали рыдать оба крокодильими слезами, и спать! Рабочий день завтра никто не отменял. Михаэлю ещё хватило сил саркастически пробормотать в светлую макушку: «Какой сурьёзный парень, ты только посмотри, что творится!» — за что был немедленно укушен в очень чувствительное местечко на груди и прижат к койке. Дёргаться было бесполезно, поскольку Николас практически не уступал ему теперь в размерах и силе. Дяде пришлось смириться и вскоре их сморил сон. *** Николас просыпался долго. Выныривал из вязкой и сладкой, как густой мёд, дрёмы, потягивался со вкусом, медленно возвращаясь к реальности. В постели рядом с ним никого не было, но с небольшой кухоньки за стеной доносились вполне определённые запахи и звуки. Что-то жарилось и приятно пахло через раскрытую дверь спальни. Раздавался звук тяжёлых шагов, осторожный, словно кто-то пытался уравновесить свою неуклюжесть. Тонко звякнуло что-то, как стальной нож о фаянс раковины, глухо и басом кто-то несдержанно выматерился, хлопнула излишне громко дверца шкафчика. Нико закинул руки за голову, потянулся, улыбаясь во весь рот. В окошко светило солнце, наполняя помещение последним осенним теплом, воздух был свеж и прозрачен, а беспардонно разбуженный Николас — целиком и абсолютно счастлив. Полежал ещё немножко, прислушиваясь к трепетанию крыльев тех самых гипотетических бабочек в животе. Их было неприлично много и они старались на славу. С кухни потянуло ароматом свежесваренного кофе и разлёживаться дольше не имело смысла. Нико быстро поднялся и прошлёпал босыми пятками на запах. Дядя в одних трусах и майке что-то мудрил у плиты. Нико обхватил его со спины за шею, чмокнул в ухо. - Утро доброе, соня! Кто-то вчера грозился работать с самого утра, ты не опоздаешь? — он вытирал нож белым полотенцем и смотрел с улыбкой. - Нет… позвоню сейчас Ани, что задержусь. Пусть перенесёт пару встреч на обед, не смертельно. — Взял со стола свою белую кружку и внезапно рассмеялся. - Бог мой, где ты откопал этот шедевр! — и подхватил с плиты медную, прокопчённую до черна турку с деревянной ручкой. Ароматная шапка бежевой пенки слегка качнулась. - Там, на верхней полке, — махнул полотенцем дядя, не понимая причин для веселья. - Ну вот же стоит нормальный аппарат! — на подоконнике приткнулась небольшая кофемашина. - Да не люблю я эту хрень, — Михаэль поискал глазами, куда бы сбросить пепел с прикуренной сигареты и за неимением лучшего сунул её в ближайшую чашку. — Так же вкуснее, ну? Его домашний вид, расслабленная улыбка на слегка припухшем со сна лице подкупали до невозможности. Николас, не переставая усмехаться, отхлебнул горячий кофе, попутно морща нос от сигаретного дыма. Дядя тут же внимательно глянул на него: - Ты ведь не куришь, нет? - Нет, ни курить, ни готовить я так и не научился, — замотал головой Нико. - Это видно по твоему пустому холодильнику, — заржал Михаэль, снова принимаясь помешивать что-то в сковородке. Николас заглянул в свою чашку, слегка покачал её в руке. - Миха, как мы с тобой теперь будем жить? Михаэль выключил плиту, положил ложку на край сковородки. - Не знаю, Нико. Честно, не знаю. — Они долго смотрели друг на друга, ничего не говоря. Наконец, Нико отлепился от стола, поставил кружку и подошёл вплотную к Михаэлю. - Пустим всё по течению и не будем ни на кого обращать внимание? — зарылся носом в лохматый затылок, прижался всем телом, пропустил ладони под резинку трусов. - А есть варианты? — Михаэль нежился в его ласках, и навалившаяся было безнадёга медленно отпускала его. Действительно, хотелось плюнуть на всё к чёртовой матери и стоять вот так, с закрытыми глазами под тихий шёпот прямо в ухо, под ласковым теплом рук. Но руки упорно лезли дальше и дальше, пока не привели его в полную боевую готовность. - Мальчик мой, на тебе, должно быть, места живого нет после вчерашнего, — попытался урезонить расшалившегося любовника Михаэль. Он развернулся к племяннику лицом, отвёл его загребущие руки и, не отпуская и подталкивая, прошёл несколько шагов вперёд. Припёр Нико к стенке. - Ошибаешься, во мне ещё очень много места… и вообще, всяких разных мест… — Николас мурчал, прикрыв глаза, прекрасно понимая, чем должно закончится такое прямолинейное заигрывание. - Много всяких мест, говоришь? — мгновенно включившись в подначки, принялся шарить по его телу Михаэль. - Например, здесь? — пальцы сжали возбуждённо вздёрнувшийся сосок. - Или здесь? — легонько провёл ногтями по рёбрам, обозначившимся под кожей на судорожном вдохе. - Наверное тут, — сжал ягодицы, лаская пальцами нежную кожу в складке под ними. Задумчивое удивление дяди, настоящая актёрская игра, с облизыванием губ и сбившееся в шёпот, окончательно добило Николаса. Его совершенно развезло. - О, да! Нашёл! — Михаэль добрался до низа живота, сгрёб в горсть член вместе с яичками, почти больно и грубо. Одновременно нежно целуя и облизывая губы. Вздёрнул любовника на себя, не жалея, вошёл резко. Нико обнял его спину ногами, придерживаясь о полку пяткой. Всего хотелось сразу, и нежности и боли, что он и получил сполна. Солнце, бьющее в глаза, горячие, сильные руки, бережно поддерживающие вздрагивающее тело, тяжёлые толчки члена внутри. Физическое наслаждение, приправленное яркими чувствами. Николас почти плакал, обнимая дядину вспотевшую шею, слушая его стоны, сливающиеся со своими криками. Хотелось быстрее, медленнее, всегда биться спиной в неудобной позе и сию минуту добраться до удовольствия. - Хочу тебя, мальчик мой... — совершенно ненужное, но такое сладкое признание в самом конце бешеной скачки. Белый полотенчик оказался как нельзя кстати для обоих. Снова замутило и захотелось спать: наступающий жаркий денёк за окном и активные физические упражнения не прошли даром. - Нас с тобой в тюрьму посадят и никаких семейных миллионов не хватит, чтобы вытащить оттуда, — Нико застёгивал запонку на рукаве рубашки, задумчиво глядя в одну точку на стене. - Опять я не вовремя приехал? — Михаэль был в более выигрышном положении, ему никуда не нужно было торопиться и он расслабленно валялся на диване перед телевизором. Строгий и разом загрустивший племянник совсем ему не нравился. «Что ж я за человек такой, хоть кого-нибудь в этой жизни сделаю я счастливым когда-нибудь?» Николас перевёл на него спокойный взгляд больших и светлых глаз. - Это не имеет никакого значения. Уже не имеет. Абсолютно. — Он подхватил на локоть пальто, выудил из кресла сумку на ремне и вышел за дверь, оставив дяде странно печальную улыбку.