Родственные связи

In Extremo. Stella Splendens

Ветер нещадно трепал узорчатые лепестки белоснежных гвоздик. С жутким плеском хлопали глянцевые траурные ленты и гнулись упругие зелёные ветви в венках и букетах. Чёрный с золотом гроб был завален ими полностью. Серые лица окружающих могилу людей сливались в один скорбный мазок. Тихий шёпот и приглушённый плач тут же уносил прочь яростный порыв ветра. Снова и снова. Картинка колебалась и плыла перед глазами Николаса, у которого не было больше ни слёз, ни слов. «Почему я не закрыл эту чёртову дверь?» В очередной раз, оторвав глаза от примятой травы вокруг вспоротой наружу земли, он посмотрел на свою мать. Эмма, прямая, как стрела, в скромном чёрном костюме, в шляпке с излишне кокетливой вуалью, молча и с ужасом смотрела на гроб с телом Марка. Словно только сейчас, в этот момент и ни секундой раньше, поняла, как ей дорог был собственный муж. Не только как столп благополучия, чековая книжка, отец её ребёнка. Целая жизнь лежала сейчас там, застеленная холодным полированным дубом, укрытая погребальными цветами. Одиночество, окончательное и полное до краёв — вот что теперь ждёт её в этой жизни дальше. Всё это было написано на её враз изменившемся лице и не вызывало ничего, кроме неподдельного участия и горя. Всё это видел Николас, раздавленный невыносимым чувством вины и стыда. До конца жизни ему предстоит корить себя за минутную оплошность. Да и оплошность ли это была? Где-то он слышал расхожую фразу о том, что в жизни за всё нужно платить. И всегда посмеивался, не спеша задолжать. Вероятно, так она и выглядит, эта самая расплата. Но почему же так больно, господи? «Чёртова дверь…» Он внезапно обнаружил, что стоит не рядом со своей матерью, поддерживая её и разделяя общее горе, а наблюдает за ней, стоя по другую сторону гроба рядом с Михаэлем. Который даже сейчас стремился быть подальше от Эммы. Но возможно и другое. Как два преступника, сознавая свою вину, они держатся вместе, на расстоянии от тех, перед кем согрешили. Холодный ветер не утихал ни на секунду, тощий пастор устало протёр в очередной раз очки и благословил погребение. Провожающие сдвинулись назад, один Николас остался на месте, не отводя глаз от медленно опускающегося в сухую землю гроба с телом отца. - Я люблю тебя, папа… прощай, папа… Глухой стук комьев земли о дерево, крупная слеза, медленно ползущая по щеке матери, и бледно-серое небо, в любую минуту грозящее разразиться мелким осенним дождём. Он больше не мог это выдерживать. Мазнул долгим взглядом по дяде и пошёл прочь. Михаэль ненавидел кладбища. Безусловное подтверждение конечности собственной жизни вводило его в мерзкую дрожь, осязаемую, физическую. Гнетущая обстановка и глубокое раскаяние добавляло чёрной краски во все ощущения. - Я, наверное, уеду, Нико… - Ты никуда не уедешь! — от стального голоса племянника Михаэль дёрнулся, как от сильного удара под дых. Николас заступил ему дорогу, посмотрел прямо в глаза и повторил: - Ты никуда не уедешь! А если уедешь, я всё брошу и поеду за тобой. Я больше не выпущу тебя из своей жизни. Я слишком дорого за тебя заплатил. Развернулся и пошёл вперёд размашистым, чётким шагом, застёгивая на ходу пальто. У Михаэля заледенел затылок, и свело плечи. Ему оставалось только пойти следом за Николасом, молча и без возражений. Раздумывая о том, когда успели поменяться роли ведущего и ведомого в их преступной парочке. Он еле догнал племянника на выходе из высоких, кованых ворот скорбного места. Николас не останавливался, стремительно несясь куда-то по одному ему известному маршруту. Резким взмахом руки отпустил предупредительно распахнувшего дверь водителя, шагнул через дорогу. Сунулся прямо под колёса ползущего мимо такси, практически на ходу дёрнул ручку и только тогда требовательно глянул на Михаэля. Тот старался не отставать, покорно следуя за ним. Таксисту тоже ничего не оставалось, как принять неожиданных клиентов. Николас сказал ему какой-то адрес, сунул в растопыренные пальцы крупную купюру и, наконец, затих, откинувшись на сиденье. Они ехали долго, пересекая знакомые проспекты, проезжая неприметными окольными улочками, пока не притормозили возле небольшого особняка, окружённого элегантным газоном за причудливой изгородью. Михаэль выбрался из такси следом за Нико, по-прежнему ничего не понимая. Тот вытряхнул из внутреннего кармана связку ключей и быстро что-то сказал в неведомо откуда взявшийся в его руке телефон. Только когда входная дверь дома в нескольких метрах от них приглашающе распахнулась, Николас посмотрел на дядю. — Этот дом оставил мне Энди по завещанию. Он купил его давно, планируя жить в нём со мной. А я никогда здесь даже не был. — Он тронул Михаэля за локоть и двинулся вперёд к дверям. Пожилая женщина неуверенно улыбалась прибывшему хозяину, с которым до сих пор общалась только по телефону. За её спиной маячил её муж, представившийся сторожем, вместе с которым они присматривали за домом. Их тревожные глаза перебегали с одного мужчины на другого, словно пытаясь понять, что от них требуется здесь и сейчас. Не успел Михаэль как следует оглядеться в полутёмной гостиной, пропахшей пылью, как Нико уже развил бурную деятельность. Он вихрем пролетел по анфиладе помещений первого этажа, отдавая на ходу короткие приказы. «Вымыть окна!» «Разобрать этот угол!» «Снять шторы здесь и здесь!» Всё тем же резким, не терпящим возражения тоном. Чета служащих едва поспевала за ним, женщина в полном отчаянии теребила свою тёмную, широкую юбку и едва не плакала. Михаэль поймал его на лестнице второго этажа. Остановил на лету, обнял за плечи. - Успокойся, Нико. Отдохни сам и дай передышку людям, они ни в чём не виноваты. Николас мгновенно сник в его объятиях, опустил голову, устало прикрыл глаза. На смену нервной лихорадке быстро приходило сонно-вязкое состояние, когда на всё плевать и ничего уже не хочется. Он дал себя увести в одну из спален, молча выпил протянутый стакан воды. Покорно дождался, когда застелят кровать свежим бельём. Михаэль осторожно раздел его, бережно уложил в постель, прикрыл одеялом до подбородка. Племянник шмыгнул носом, выпростал руку из-под покрывала и вцепился в его кисть. Зарылся лицом в подушку и затих. Михаэль со смешанным чувством тревоги и нежности смотрел на своего взрослого мальчика. Почему жизнь подсунула им обоим такую свинью было уму не постижимо. Может, ещё не поздно подправить ускользающую из рук судьбу? - Зачем я тебе, Николас? Ты молодой, красивый, успешный… ты жить должен! А я? Сколько мне ещё осталось скакать по миру? Лет пять, десять? Потом я осяду дома, быстро состарюсь и буду ковылять с палкой, раздражаясь по пустякам. Засыплю все комнаты табаком и пеплом, провоняю всё вокруг дешёвым пойлом. Буду матерится и бить посуду от безделья… - Я куплю тебе кресло качалку. И плед. Буду по вечерам сажать тебя перед камином, укрывать им ноги и класть тебе голову на колени. — Губы Николаса чуть тронуло подобие вымученной улыбки. — А ты будешь успокаиваться и рассказывать мне о своих путешествиях. И напишешь мемуары. Он поёрзал головой на плоской подушке, не открывая глаз. - Все путешественники пишут мемуары. А я издам твою книгу за свой счёт. И все книжные дома Европы купят её, как миленькие. Все слова и доводы закончились. Михаэль отвёл глаза. - У тебя нет камина. - Я перестрою дом. Горло сковало ледяной болью, и застучало в висках. - Зачем тебе всё это, мальчик мой? Зачем? - Par Deus, Миха, par Deus… — уголок его губ снова едва дёрнулся, холодные пальцы сжали дядину руку и в следующую секунду Николас уже спал, разом провалившись в тяжёлый беспамятный сон. Михаэль выпустил его разжавшуюся кисть, бессильно утопил лоб в прохладном покрывале. Колени опустились на жёсткий пол, но он уже этого не чувствовал. Тяжело быть для кого-то целой вселенной. Непосильная ноша. Михаэль смотрел на застывшее во сне лицо Николаса. Синие тени под глазами, первые морщинки на высоком лбу, первый седой волос на виске… Словно вырезанное из мрамора, с резкими очертаниями и такое же неподвижно-холодное. «Я больше не выпущу тебя из своей жизни». И не выпустит. Возьмёт за руку, ничего не спрашивая, не объясняя, и поведёт за собой. В их общую, неестественную и нереальную жизнь. Но он не хотел другой и никогда уже не захочет. Он уже всё для себя решил и его ничто не остановит, бесконечно любимого, хрупкого и сильного мальчика, с нежным личиком и железной волей. Он много пережил и выстрадал за такое недолгое время, делая несчастными людей вокруг себя. Отвергая любящих его и не давая себе надежды на будущее. Нико уже выстелил свою жизнь трупами, принёс все мыслимые и немыслимые жертвы. Ему. Своему богу. «Я слишком дорого за тебя заплатил». И он будет платить ещё и ещё. Собой, всей своей жизнью, чем угодно, только чтобы быть с ним, с Михаэлем, рядом. Расставание стоило им обоим долгих лет боли и одиночества. Николас не собирался больше мириться с этим. Теперь он будет готов заплатить любую цену и никакая не покажется слишком высокой. Par Deus… Михаэль убрал руку, прикрыл глаза. За что ему это счастье? Проклятие? Тяжело быть для кого-то целой вселенной. Непосильная ноша. Он бродил по комнатам, вглядываясь в гулкую темноту, полную пыли и призраков. Луна светила в окно откуда-то сверху, мебель в жемчужно-серых чехлах неуклюже горбатилась по углам. В висках крутилась какая-то навязчивая визгливая мелодия, и Михаэль никак не мог понять, откуда она взялась. Мир вокруг был завораживающе нереален, и лишь глухая пустота окружала его теперь. Затхлый воздух закрытых комнат почти не двигался, тени становились всё глубже, головная боль от бессонницы и заледеневшее сердце погружали его в полуобморочное состояние. Через немыслимо долгое количество времени, пока он кружил по мёртво-спящему огромному дому, напряжённый слух уловил едва различимый звук. Михаэль пошёл ему навстречу, пока не понял, что хаотичный плеск, словно шум падающей воды, это надрывные, полные ужаса и боли рыдания. И доносятся они из спальни, где он оставил Николаса. Он остановился, как вкопанный, в сантиметрах от толстой створки. Не стоит его беспокоить. Пусть плачет, будет легче. Но станет ли когда-нибудь легче? Даже если им суждено прожить тысячу лет, до самого своего последнего вздоха они будут помнить, что убили единственного дорогого им человека. Отца, брата. Николас брал всю вину на себя, но Михаэль знал, кто в действительности виноват во всём. Обречённые друг на друга предатели, которым не суждено теперь расстаться. *** Михаэль не заговаривал больше об отъезде, но в мыслях держал. Дело не в том, что ему хотелось покинуть Нико, хотелось занять чем-то голову, иначе в пустоте повседневности запросто можно было свихнуться. Первое время они по очереди или вместе пытались проводить больше времени у Эммы. Пусть было больно и стыдно, но Николас так смотрел на него в эти моменты, что Михаэль не рисковал сказать ему хоть слово поперёк. Однако пребывание в семейном гнезде становилось с каждым разом всё более проблематичным. Эмма, без всяких «здравствуйте» и «как дела», зачастую не успев предложить сесть визитёрам, начинала выдавать пространные речи о прошлом. В ход шло всё — и первая встреча с Марком в доме её родителей, и порванный чулок на первом свидании, и первый зуб Николаса. Это был её способ справиться с болью и одиночеством, но никаких сил не было выслушивать её отчаянно-ровный голос и смотреть в псевдо-спокойные глаза. Бог знает, чем она занималась, оставаясь одна в пустом доме, но на людях Эмма держалась достойно. Даже Михаэль зауважал её в конце концов, тем более, что их многолетнее противостояние разом сошло на нет и их встречи перестали напоминать бои без правил. В свою квартиру Николас никогда больше не возвращался, окончательно переехав в пустовавший долгое время дом Энди. Его новые служащие под чутким присмотром Михаэля разобрали вещи и он закрыл оба замка в помещение навсегда. Племянник продолжал много работать, не давая себе передышки, с каменным лицом принимая соболезнования в скоропостижной смерти отца. И не отпускал от себя Михаэля ни на шаг. Возвращаясь домой после работы, он ужинал, сворачивался клубочком подмышкой у дяди и ему было плевать, что подумают слуги о единственной обжитой спальне в доме. Нико сбросил с себя, как корявую шелуху, все предрассудки и условности, словно это теперь перестало иметь хоть какое-то значение. Он стал спокойным и резким, как будто не повзрослел, а сразу состарился. Ведь только старые, много повидавшие люди, могут себе позволить не учитывать ничьё мнение, кроме своего собственного. Михаэлю было не по себе от нового Николаса, но он был рядом. Наверное, ему ничего больше и не оставалось в создавшихся условиях. Больше всего он опасался, особенно в первое время после смерти брата, что никогда теперь не сможет дотронуться до Нико. Боязнь возвращения к тем, последним эмоциям, была очень сильна. Но и здесь Николас не оставил ему выбора. *** Вымытый и вычищенный, приведённый в порядок дом, оказался очень уютным. Небольшие на первый взгляд комнаты удивляли простором, благодаря удачному расположению и планировке. Николас отнюдь не забыл угрозу по перестройке, и Михаэль обнаружил недавно на столике в гостиной пару визиток строительных фирм. В остальном, жизнь шла дальше своим ходом, и это было печально. Когда-нибудь отпустит стыд за то, что остался жить после ухода близкого и родного человека, но не теперь. Михаэль, разбирая фотографии на компьютере и корпя над очередной тематической статьёй, ловил себя на том, что невольно улыбается над какими-то забавными моментами, тут же спохватываясь, что должен соблюдать траур. Внизу, на первом этаже, послышался шум. Николас вернулся из банка и строго распекал теперь экономку за лопнувшую где-то в подвале трубу. - Что вам стоило вовремя вызвать водопроводчика? Между прочим, у нас зима на носу, если вы не успели это заметить. Вы, уважаемая, первая замёрзнете в своей комнате и на кухне! Расстроенная служанка что-то глухо бубнила в своё оправдание, а Михаэль снова улыбнулся. Николас весьма ловко перевёл стрелки на фру Арлен, и теперь она стопчет себе все подошвы, в старании замять оплошность, ведь делать будет словно для себя. - Три дня! Решите эту проблему, я вас умоляю, иначе мне придётся оплачивать вам больничный! — шум переместился на лестницу и Михаэль словно видел, как Нико тяжело ставит ноги на ступеньки, тянет вниз одной рукой шейный платок, который цепляется за воротник пальто, морщится и устало вздыхает. На него теперь навалилось слишком много. Поскольку его мать никогда не принимала даже поверхностного участия в семейном бизнесе, а Михаэль под страхом смертной казни не смог бы отличить депозитные операции от комиссионных, Николасу пришлось взвалить на себя управление головным офисом. И свои собственные обязанности приходилось тащить на себе. Он ещё не стал владельцем всего, в чём никто и не сомневался, но подписывать бумаги и проводить новые назначения юридически Николас ещё не имел права. Вот и приходилось выполнять массу работы, которую можно и нужно было бы переложить на третьих лиц. Михаэль допечатал предложение до точки, повернул голову назад. Нико стоял, прислонившись плечом к косяку и прижавшись щекой к собственным пальцам, придерживающим планку. В такие моменты Михаэль чувствовал себя неуютно, словно безработная приживалка, живущая за чужой счёт. Конечно, это было не так, но ощущение собственного безделья на фоне ежевечерней усталости племянника не давало покоя. - Снова тяжёлый день? — участливо поинтересовался Михаэль. Нико отлепился от косяка, прошёл в комнату прямо в верхней одежде, плюхнулся в кресло у стола. - Да так… не хуже, не лучше. Я привык уже. — Складка на переносице перестала быть случайным проявлением мимики, она никуда не исчезала со лба Николаса даже в спокойном состоянии. - Ты стал трудоголиком. Может, стоит поехать отдохнуть куда-нибудь? — Михаэль протянул руку, потрепал его по колену. - Не время сейчас отдыхать, Миха! Разберёмся с делами, устроим всё, как следует, тогда отдыхать будем. — Нико встал с кресла, скинул пальто и пиджак. Задумчиво поскрёб макушку. — Сумку где-то оставил. В машине, что ли? Михаэль фыркнул: - Видишь, ты уже как дед старый! Давай завязывай с ударным трудом на благо банковской системы. — Он потянул Нико на себя, не вставая со стула. Обнял поперёк поясницы, зарылся носом в складки рубашки, ища просвет между пуговиц. — Отстань, щекотно же! — холодный дядин нос выписывал круги вокруг чувствительных местечек на коже живота. Тут же вне всякой логики прижал к себе его лохматую башку. Они замерли, впитывая тепло и нежность друг друга. Им обоим давно уже не было нужно никаких слов и признаний, всё было между ними понятно, пережито и высказано. Не было претензий друг к другу и усталости от отношений. И в мыслях никогда не возникало после смерти Марка, что вот теперь-то, в память о погибшем, они обязаны разойтись навсегда… Николас запустил пальцы в непослушную шевелюру Михаэля, глубоко вдохнул его запах, улыбнулся про себя: «табачная-лавка-отдыхает». Он бы всю жизнь так стоял, не шевелясь и опасаясь разрушить волшебство исключительного момента искренности. - Миха, я давно у тебя спросить хотел. — Нико легонько поскрёб его затылок, привлекая внимание. - Что такое? — Николас огляделся вокруг, зацепил рукой второе кресло и подтянул ближе к столу. Разорвал тёплые объятия, — нехотя, да, и уселся перед дядей, уровняв их взгляды. - Меня это, конечно, никогда не напрягало особо, но… почему ты всё время сверху? Я хочу попробовать, мы же сделаем это? Михаэля в этот момент охватило какое-то странное чувство уходящей из-под ног земли. Глаза Нико спокойно и внимательно разглядывали его, словно предлагая ему мороженое вместо тортика на десерт, а отнюдь не пытаясь изменить в корне весь смысл их отношений. До сих пор он подсознательно воспринимал племянника всё тем же безусым мальчишкой с которым близко познакомился меньше десятка лет назад. Несмотря на все изменения и пережитые вместе и по раздельности глобальные моменты их биографии. Но вот только теперь, когда Нико без обиняков заявил, что хочет положить его под себя, он поверил целиком и полностью, что они равны. Он взял Николаса за подбородок, наклонился ближе и легко поцеловал в мягкие, тёплые губы. - Мальчик мой, оставь мне хоть что-нибудь, в чём я буду главным. Безусловно главным! Николас не отстранился и ничего не сказал. Даже легко и понимающе улыбнулся, вроде бы соглашаясь с дядей. Но его недобрый взгляд из-под опущенных ресниц давал Михаэлю понять, что Нико эту идею просто так не оставит и, выждав время, обязательно развернёт масштабные военные действия. Это осознание мгновенно ударило в голову, как терпкие пузырики шипящего шампанского. Интрига возбуждала. Он плотоядно посмотрел на племянника, раздумывая, не доказать ли ему прямо сию минуту, кто в их стае альфа-самец, как в дверь неуверенно поскреблись. - Почта, герр Шульц! Вы забыли забрать почту, — фру Арлен не поднимала глаз, когда протягивала свёрнутые рулетиком газеты и несколько писем в стопке. - Ебись она конём, эта почта, — чуть слышно процедил сквозь зубы Михаэль. Его личная победная вселенная начала изменять ему на каждом шагу. Едва экономка скрылась за дверью, Николас пристроил газеты на край стола, даже не развернув. Письма пробежал бегло глазами, и когда Михаэль вновь потянулся к нему со всякими непристойностями, положил ему руку на плечо. - Вот теперь всё и решится, Миха. Последнее дело! - В смысле? — нить разговора и чёткая схема реальности слегка ускользали от него. - Мы завтра идём на оглашение завещания! — он потряс перед носом дяди узким голубым конвертом. Михаэль внимательно посмотрел на Николаса. - А что ты хочешь там решить? По-моему, и так всё понятно — что, кому и зачем. Мне-то что там делать? — его передёрнуло, когда он понял, что придётся надевать костюм с негнущимися рукавами и сидеть с вежливой каменной рожей немыслимо долгое время. Выслушивая всем известные выводы. - Все родственники и упомянутые в завещании лица обязаны быть! — шкура гендиректора, похоже, успела намертво прирасти к бедному Николасу. Он смотрел на дядю, пока тому не пришла в голову истинная причина уговоров племянника. - Ты же меня поддержишь, правда?