===
Кёнсу даже не удивился, когда в очередной раз проснулся от влажных фантазий. Привычно уже перебрался на диван, грозно зыркнул на плюшевого медведя и позвонил Чонину. Медведь откровенно считал его извращенцем и намеревался мигрировать в Парагвай, если верить перепуганной плюшевой морде. — До Кёнсу, или ты просишь политического убежища в Зимбабве, или ты труп. Похоже, Парагвай при таком раскладе медведю перестал казаться надёжным — из Зимбабве до Парагвая практически рукой подать. "Хэллоу, Америка, с другого берега ты раем кажешься и выглядишь окей". — Почему в Зимбабве? — Потому что в такие дебеня я в жизни не поеду даже ради самой прекрасной задницы на свете. — С добрым утром, чудовище. Звоню из Зимбабве напомнить о сеансе. — Ничего не выйдет, — устало пробормотал в трубку Чонин. — Только на следующей неделе. — Слушай... — Кёнсу, я серьёзно не могу. — Из трубки посыпались короткие гудки. Кёнсу позвонил опять, но приятный женский голос душевно... До полудня Кёнсу волком рыскал по университету, но Ким Чонина отловить так и не смог. Позвонил в медцентр, где ему подтвердили, что у Ким Чонина неприёмные дни до вторника. Кёнсу покончил с последней лекцией и поехал прямиком к Чонину домой. Он звонил и стучал в дверь, но ему так и не открыли. В подавленном настроении Кёнсу добрался до родной кровати и завалился спать. Даже выспался нормально и всё утро провёл за ноутбуком в компании зашуганого медведя — читал любопытные статьи о бейсджампинге и прыжках с моста. Наткнулся даже на снимок Чонина. Случайно. Не сразу и узнал — Чонин потерялся бы на групповом фото, если бы не знакомая сияющая улыбка. К снимку прилагалось видео с прыжком. Кёнсу едва смог навести дрожащий указатель на кнопку пуска и кликнуть. Ребята прыгали с крыши под дикие вопли, а потом в воздухе распускались цветы парашютов. У Чонина был белый. А самому Чонину тогда вряд ли стукнуло шестнадцать. Тощий, нескладный и чернявый, гораздо темнее, чем сейчас. Качество видео оставляло желать лучшего, но Кёнсу всё равно нажимал на паузу и напряжённо разглядывал Чонина, чтобы найти десять отличий. Понял, что скучает. Дико и беспощадно. Кёнсу стало стыдно под полным укора взглядом медведя, но он упрямо позвонил Чонину. — Я предъявлю тебе обвинение в телефонном терроризме, — пробормотал во что-то мягкое Чонин, из-за чего Кёнсу едва разобрал слова. — Можно как-нибудь посмотреть, как ты танцуешь? — Нельзя. — Как мило... С добрым утром, чудовище. Давай сегодня встретимся? — решил сразу перейти к главному Кёнсу. — Шикарно. — Из трубки сочился концентрированный яд. — Где ты? — Дома, — отозвался Кёнсу с недоумением. — В Сеуле, — подытожил Чонин. — Я в Кванчжу. Если прямо сейчас со всех ног кинемся друг к другу, через месяц встретимся в Тэчжоне. — Что ты забыл в Кванчжу?.. — Кёнсу тут же спохватился — вспомнил, что Чонин не местный. — Ох, прости, я совсем забыл. — Ага, вижу. — Как твои родные? — Хорошо. Кёнсу, давай ты позвонишь хотя бы часа через три? Я недавно приехал и только уснул, поэтому ни хрена не соображаю. — Скажи хоть, когда вернёшься, — попросил Кёнсу самым грустным голосом на свете. Медведь у ноутбука неприкрыто презирал его, как последнюю сволочь. — В понедельник. Спокойной ночи. Кёнсу отложил телефон, подумал и развернул медведя к стене носом. Обиделся на плюшевого ханжу. Весь вечер субботы Кёнсу проторчал на мосту, глядя на быстрые волны реки Хан. "Они свою нынешнюю жизнь яркими красками заполнить не могут, а туда же — бессмертие. Чудная ирония". В воскресенье Кёнсу стоял в очереди, чтобы прыгнуть с тарзанки. Ещё и заплатил за это как последний дурак, потому что всю ночь в голове крутилось: "Это как разбежаться, но не прыгнуть, а резко остановиться на краю. Вроде и дух захватило, но прыжок не получился". У Кёнсу не получился. Никогда не получался. А Чонин сказал, что падение возбуждает. Сказал, что это как оргазм. Кёнсу хотел попробовать. Если не иначе, то пусть хоть так. Почувствовать и узнать. Разбежаться и не остановиться, прыгнуть и упасть. Под вышкой блестела вода, а инструктор нудно жужжал на ухо. Кёнсу не слушал и не двигался, пока на нём закрепляли снаряжение. Инструктор наконец отступил в сторону, а Кёнсу подошёл к краю и посмотрел вниз. Вода блестела красиво. Безусловно. Но Кёнсу замутило, едва он представил, как вмажется всем телом в эту обманчиво податливую гладь. После удара о воду, если упасть с такой высоты, никто не выжил бы. Душа закономерно ушла в пятки, а ноги тут же подкосились, и Кёнсу судорожно ухватился за поручни, лишь бы не свалиться. Над ухом опять зудел инструктор, а Кёнсу дрожал — продрало холодом вдоль позвоночника. Что за идиотское развлечение? Ну почему рождённым ползать вечно надо лезть повыше, чтобы пусть недолго, но полетать? Рождённый ползать вмазывается смачно. За спиной Кёнсу приглушённо посмеивались. Явно над ним и его колебаниями. "Мне просто нравится падать". Кёнсу с усилием отцепил собственные конечности от поручней, сделал несколько шагов назад, резко выдохнул и набрал побольше воздуха в грудь. Разбег — толчок — прыжок. С силой зажмурившись, Кёнсу самозабвенно орал во всю мощь лёгких от мгновенно нахлынувших ужаса и лёгкости. Его тело прошивало невесомый воздух всего секунду. Резкий рывок — Кёнсу тут же заткнулся, прикусив язык. От души надеялся, что содержимое мочевого пузыря всё ещё в его частной собственности, и что брюки не потяжелели. Под ним блестела вода, а он раскачивался над ней и крутился, будто летал бабочкой. Иногда он даже различал собственное отражение в волнах. Он ехал домой и чувствовал себя так, словно с того света вернулся. Умер и воскрес. "Мне просто нравится падать". Кёнсу достал на перекрёстке телефон, щёлкнул по номеру, который уже выучил наизусть, и прижал трубку к уху. Три долгих гудка и акустической горячей ладонью по голове: — Слушаю. — Почему тебе нравится падать? — Чтобы снова прыгнуть и упасть, и полететь вместе с ветром. Кёнсу, у тебя что-то случилось? — Да что у меня может случиться? — дёргано засмеялся Кёнсу в попытках совладать с дерущей болью в горле и пощипыванием под веками. — В самом деле, и что может случиться... У тебя всё? — Да. — Кёнсу закусил губу. — Хорошего дня, чудовище. Невысказанные слова распирали грудь, комом застревали в горле, жгли губы. Котёнок в Кёнсу свернулся дрожащим и замёрзшим клубком, жалобно мяукнул и прижал лапки к носу. В метре от переднего бампера лился людской ручей с куполами зонтов. Кто-то куда-то спешил, кто-то не отрывал глаз от дисплеев телефонов, кто-то почти бежал с телефоном возле уха... У всех выражение на лицах такое... одинаковое, которое превращало их в клонов. "Мы живём в эпоху пустоты". Ким Чонин, а не заткнуться ли тебе нахрен? Поток клонов иссяк, вспыхнул зелёный, и Кёнсу плавно покатил дальше по серой полосе, постепенно темнеющей от тяжёлых капель. Дома Кёнсу развернул медведя носом к дивану — простил дуралея — и привычно усадил на крышку ноутбука. Хотелось позвонить Чонину, чтобы просто снова цепляться за его голос. Падать в небо в воде.===
В понедельник Кёнсу стоял под дверью Чонина: звонил и стучал, а потом сидел на ступеньке и гипнотизировал дверь взглядом. В одиннадцать вечера Чонин появился на лестнице с дорожной сумкой в руке. Увидел Кёнсу, ничего не спросил, медленно подошёл к двери и открыл. Кёнсу так же молча пробрался следом за Чонином в прихожую и неловко переступил с ноги на ногу рядом с манекеном. — Можешь заняться чаем. Он тебе точно нужен, — подсказал Чонин, пытаясь стереть ладонью усталость с лица. — Только приехал? Чонин кивнул, повесил их куртки в шкаф и поволок сумку в гостиную. Кёнсу пошёл туда, куда послали — заниматься чаем. Смотрел, как за прозрачными стенками в горячей воде расправляются и распускаются чайные листки. Чонин заглянул в кухню минут через пять. Дёрнул пальцами за ворот белой футболки, ухватил табурет и шлёпнулся на него обтянутой джинсами твёрдой задницей. Ещё и длинные ноги вытянул чуть ли не на всю кухню. — Долго ждал? Кёнсу пожал плечами и поставил перед Чонином чашку — длительность ожидания роли не играла. — У тебя есть иглы дома? Чонин удивлённо вскинул голову. — Неважно себя чувствую. — Даже не солгал — грудь по-прежнему сдавливало, в горле царила сухость, а под веками пощипывало иногда. Когда смотрел на Чонина, пощипывало острее. Чонин порывисто приподнялся с табурета, но Кёнсу мягко надавил ладонью ему на плечо, чтобы он сел снова. — Сначала чай. Я подожду. — Кашель есть? — нахмурившись, уточнил Чонин. — Нет. — Ты хоть на обследование сходил бы. Вдруг опять простыл? — Даже не надейся, заливать тебя соплями ещё раз я не хочу. Чонин тихо фыркнул, допил чай и поволок Кёнсу в гостиную. — Сначала в душ, полотенце там есть, потом на кровать. — Начнёшь с массажа, как всегда? — Посмотрим. — Чонин уже копался в ящике стола и доставал знакомые пеналы с иглами, салфетки, спирт и даже масло. Кёнсу покачал головой и заперся в ванной. Немного постоял под тёплыми струями, чтобы собраться с силами и довести начатое до конца. Ощущения как перед прыжком: колени подгибались, руки дрожали, голова немного кружилась, и было очень-очень страшно. Кёнсу напомнил себе, что прыжок обычно тянется дольше самого падения, а потом всё закончится так или иначе. Нормально, пережить можно, если полететь не выйдет. Он обернул бёдра полотенцем, выдохнул и вышел из ванной. Чонин как раз принёс нагретое масло и кивнул ему на кровать, застеленную тонким покрывалом. Кёнсу лёг, но не так, как надо. Вытянулся на спине и откинул полотенце. Дождался, пока Чонин повернётся, и поманил его пальцем. Чонин едва не перевернул чашку с маслом. Нет, всё-таки перевернул — Кёнсу плавно раздвинул ноги. — Какого чёрта? — возмутился облившийся маслом Чонин. — Слушай, это ты говорил про шикарную задницу, которую надо заполнить членом. Отвечай за свои слова. — Это не так просто, как ты думаешь. Я же говорил, что... — Чёрт, да делай что хочешь, я же не сопротивляюсь. Вот, — Кёнсу наглядно разбросал конечности по кровати, — всё в твоём распоряжении. Нагибай, загибай колесом, просто трахай... Падай, короче. Чонин молча смотрел на него с минуту, потом смахнул со стола пенал с иголками, достал две, заодно прихватил ножницы и пластырь. Кёнсу настороженно следил, как Чонин подходит и ставит колено между его ног. Ножницы и пластырь упали на покрывало. Горячие ладони на бёдрах заставили Кёнсу на миг закрыть глаза. Его придвинули ближе. Кончиками пальцев пробежались по животу и бёдрам. Чонин надавил сильнее на низ живота, протёр кожу спиртом и неощутимо воткнул одну из игл под углом. Подушечкой большого пальца помассировал кожу вокруг иглы и воткнул вторую — почти симметрично. Взялся за пластырь и отрезал белый прямоугольник, которым заклеил иглы так, чтобы они плотно прилегали к коже и не торчали. — Как долго? — враз севшим голосом спросил Кёнсу — низ живота медленно наполнялся клубящимся жаром, а кровь явно приливала к члену. — Пока не сниму, — коротко отозвался Чонин, смял пальцами белую ткань на животе и потянул вверх. Через минуту скомканная футболка упала на пол, а Кёнсу облизывал сухие губы и смотрел, смотрел на карамельную кожу. Чонин легко оттолкнулся от кровати, поднялся и расстегнул джинсы. Они сползли по ногам вниз вместе с бельём. Как слайдшоу с фатальным исходом: вспышка — иголки — вспышка — обнажённый Чонин — вспышка — сердце Кёнсу пропустило удар — почти оргазм. Кёнсу бы кончил, но не получилось, только сердце колотилось в рёбра так, что могло разбиться в лепёшку в любой миг или сломать собой кости. И дышал он тоже через раз... пытался дышать. Чонин прихватил чашку с остатками масла, перевернул над Кёнсу и украсил живот густыми тёплыми каплями. Кёнсу только сильнее затрясло: он смотрел на Чонина и терялся под ответным взглядом. Сглотнул, когда горячие пальцы сомкнулись на запястье. Чонин потянул его за руку и приложил ладонью к животу — прямо поверх капель масла. — Потрогай... — едва различимое и блуждающее в громком стуке, что отдавался в висках. Кёнсу опять облизнул губы. Было жарко и холодно одновременно, а томная тяжесть в животе нарастала неумолимо и выходила за границы. Но он сообразил, что потрогать испачканной маслом рукой надо Чонина. Осторожно потянулся и обхватил пальцами член, мягко провёл от головки к основанию и обратно, заставляя кожу блестеть. Чонин ощупал пластырь на животе, немного сдвинул палец и надавил. Стало чуточку легче. Кёнсу хотя бы смог нормально глотнуть воздуха. А потом Чонин палец убрал, и всё вернулось. Кёнсу сам испугался собственного громкого стона, обхватил Чонина руками за шею и притянул к себе. Хотел угадать вкус полных губ, но не успел. Прыгнул и теперь падал в поцелуй. Сухая кожа прятала твёрдость, оттенённую нежностью языка. Кёнсу с глухим мычанием подставлял губы, позволял сминать и покусывать, и продолжал громко стонать. Он не понимал, что именно сделал Чонин, но ощущал себя на грани, вот только кончить не мог, а хотелось. Невыносимое положение, из-за которого голова кружилась всё сильнее, и воздуха не хватало. Кёнсу давился вдохами, но не помогало. Чонин тронул пальцами лицо, погладил по щеке и коснулся шеи. Сделал больно. Очень. Пальцы, наверное, так впились в шею, что обеспечили Кёнсу синяками. Но он задышал — с жадностью и нетерпением, сипло хватал воздух широко открытым ртом. Сознание тоже прояснилось. Снова губы, тугой язык Чонина во рту, головокружение как во время падения. Рывок — и полёт над волнами. Кёнсу послушно разводил ноги шире, уступая лёгкому нажиму горячих ладоней. Так же послушно подтягивал колени к груди и закидывал ноги на плечи Чонину. Вопросительно смотрел в потемневшие до бездонной черноты глаза и ждал касания пальцами. Чонин провёл по расселине меж ягодиц ребром ладони — достаточно, чтобы Кёнсу широко распахнул глаза, осознав открытость и пустоту внутри. Кёнсу это напоминало сон наяву. Он вообще ничего не контролировал. Даже собственное тело, беззастенчиво открытое прямо сейчас без всякой подготовки. Только чувствовал, какой он там влажный от масла, и как хочет, чтобы туда вставили толстый член. Прямо сейчас. До упора. Кёнсу заскулил, проклиная иголки Чонина и самого Чонина за садистскую медлительность. Всего пара иголок в пузе, а он, наверное, выглядел сейчас как нимфетка, которой приспичило. До боли прикусил себе язык, чтобы не умолять выдрать до беспамятства. А стоило бы... Кёнсу уже захныкал от обиды, потому что Чонин предпочитал играться с его сосками: пощипывал, оттягивал и растирал между пальцами, пока вершинки не набухли так, что напоминали ниппели. Даже легчайшее прикосновение к ним прошивало Кёнсу разрядом удовольствия и заставляло извиваться и выгибаться. Он упёрся затылком в матрас и с силой вскинулся, разводя ноги так широко, как мог. Изо рта вырвался хриплый крик на резком толчке. Мышцы расступились и растянулись, охватив крепкий толстый ствол. Кёнсу протяжно застонал от короткой вспышки удовлетворения. До безумия хотел посмотреть, как это выглядит там, между его ног, но наполненность и новый сильный толчок заставили запрокинуть голову и вскинуть бёдра, чтобы насадиться плотнее. Кёнсу никогда не чувствовал близость вот так — раскалённым маревом, словно чересчур близко от костра. И никогда раньше не испытывал возбуждения, откровенно смешанного с исступлением, похотью, восхищением и почти детским — чистым — восторгом. Кёнсу бессильно мял в ладонях тонкую ткань покрывала и рывками подавался к Чонину. Не стеснялся ни глухих хлопков, с которыми член бил в тело Кёнсу, ни шлепков от ударов бёдрами о влажные ягодицы, ни хлюпающих звуков, ни слюны на подбородке. Кёнсу разогнул пальцы, выпустив покрывало, вскинул руки и прижал ладони к спине Чонина. Подавшись вверх, коснулся щекой щеки Чонина, часто и быстро с шумом выталкивал выдохами воздух из лёгких, срывался на громкие короткие стоны и всем телом следовал за быстрыми толчками. Чонин вбивался в него резкими рывками, позволял ощутить напряжение плеч и бёдер, размешивал загустевшее возбуждение каждым движением и делал восприятие Кёнсу острее. Он входил уверенно и напористо, брал и подчинял, но без грубости и жестокости. Чистая страсть, прозрачное пламя, подкупающая искренность. Чонин покусывал и облизывал губы, пристально смотрел сверху вниз и безжалостно вколачивал Кёнсу в кровать. Сводил с ума, потому что Кёнсу не хотел, чтобы Чонин останавливался. Кёнсу тонул на глади покрывала, покачиваясь от толчков. Обхватывал Чонина ногами на каждом рывке. Прикрывал глаза, когда Чонин растягивал его членом, скользил внутри и резко ударял, а потом отстранялся, чтобы повторить. Стенки нагревались так, что Кёнсу чувствовал это мышцами живота. Всё горячее и горячее, но Чонин продолжал рывками встряхивать Кёнсу и заполнять членом, словно хотел, чтобы Кёнсу вспыхнул внутри и сгорел, как спичка. Кёнсу цеплялся пальцами за гибкие мышцы на спине Чонина. Подушечки скользили по влажной карамельной коже — не ухватиться надёжно. Чонин внезапно отстранился и поднялся на колени. Кёнсу с возмущением застонал в голос — от неприятной сосущей пустоты внутри. Края входа слабо саднили, сладко саднили — трахаться хотелось больше, чем дышать и жить. Кёнсу всерьёз собрался накинуться на Чонина, сесть на член самостоятельно и трахнуть себя Чонином. Чонин бесцеремонно надавил ладонью на живот, опрокинув Кёнсу обратно, крепко сжал бёдра и приподнял. Кёнсу заскоблил ногтями по покрывалу. Чувствовал, как медленно его распирает изнутри членом, заполняет — до встряхивающего толчка в финале. Потом он давился отрывистыми стонами, потому что было стремительно, как на скоростной магистрали. Чонин раз за разом дёргал его к себе, насаживая на член. Кёнсу трясло — мелко и быстро. Он извивался, как мог, выгибался дугой, дрожал и вибрировал, как туго натянутая струна. Бросил руку ко рту, едва сам не обжёгся о собственные сухие губы и вцепился зубами в ребро ладони, чтобы не скулить и не стонать, как текущая сучка, пока Чонин держал его зад на весу и торопливо вбивался в плоть между разведёнными ногами. Чонин резко двигал бёдрами, вгонял член с напором, тихо рычал и тяжело выдыхал, покусывая и облизывая губы. Блестел от пота, но не останавливался и продолжал таранить Кёнсу собой. Кёнсу мечтал, чтобы это кончилось, но сам не мог остановиться. В этой войне было две стороны, и Кёнсу вёл себя чересчур активно сам — по доброй воле. Выпустив ладонь, жадно хватал ртом воздух, но снова не мог дышать. Перед глазами всё вертелось с сумасшедшей скоростью — он и Чонина перестал видеть, только чувствовал мощные толчки внутри, чувствовал, как толстый член растягивает мышцы входа, и чувствовал удары жёсткими бёдрами по собственной заднице. Всё остальное плыло и растворялось в душном туманном жаре возбуждения, давно болтающемся на предельной отметке. Пальцы на руках и ногах казались уже чужими, и это возбуждало ещё больше. Возбуждало до той степени, когда нестерпимо хотелось делать что-то такое, что сделать в принципе невозможно. На потолке попрыгать, например. Чонин трахал его долго и со вкусом. Кёнсу почти отключился. Почти. Тяжесть Чонина оказалась спасительной: Чонин улёгся на него и знакомо надавил пальцами на шею — до новых синяков. В глазах мгновенно прояснилось достаточно, чтобы предельно близко увидеть резкие черты, притаившуюся в уголках рта улыбку, манящий блеск из-под тёмных ресниц и россыпь крупных капель пота на лице. Долгий и тягучий поцелуй, как ни странно, помог немного успокоить дыхание. Кёнсу тихо млел под тяжестью Чонина. Всего одна опора в виде левого локтя позволяла Чонину не задавить Кёнсу совсем, хотя Кёнсу был бы не против оказаться задавленным Чонином. Он тихо мычал во время поцелуев и разрешал Чонину трахать свой рот языком, вылизывать нёбо и покусывать губы. Чонин снова отстранился, но Кёнсу уже ни о чём не думал, ничего не ждал и соглашался на любое продолжение. Послушно повернулся на правый бок и поднял левую ногу, отводя её чуть в сторону и открывая доступ к растраханному отверстию между ягодицами. У Кёнсу кожа на мошонке туго натянулась, а аккуратный небольшой член стоял смирно и непоколебимо, поблёскивая капельками смазки. Чонин тронул кончиком пальца головку и почти невесомо повёл вдоль ствола к основанию. Кёнсу думал, что сдохнет. В крайнем случае, лишится члена, потому что тому полагалось взорваться. Жизнь оказалась жестокой штукой и велела мучиться дальше. Но пальцы у Кёнсу на руках и ногах свело болезненной судорогой от зашкаливающего возбуждения. Это казалось невозможным, но он продолжал балансировать на грани. Непреодолимый миллиметр до оргазма — и ни градусом меньше. Кёнсу уже сам себя не слышал — в ушах шумело и ревело, а виски раскалывались от грохота. Чонин и не думал останавливаться. Прижал к себе поднятую ногу Кёнсу и одним толчком опять ворвался в размякшее тело. Входил не до конца, но попадал по самому-самому. Кёнсу заподозрил, что просто сорвал нахрен голос, потому что рот у него не закрывался, но собственных стонов и вскриков он всё так же не слышал. Смежил веки, но даже тогда вокруг продолжали плавать цветные пятна и облака — плавать и покачиваться в такт сильным толчкам, с которыми Чонин неутомимо вколачивался в него снова и снова. Было хорошо. Настолько хорошо, что умереть не жалко. Потому ничего, что вдохнуть никак... Кёнсу вдохнул с хрипом спустя целую вечность и уже почти не ощутил боли на шее от нажатия сильными пальцами. Медленно открыл глаза и подставил губы, томно застонал. Он лежал под Чонином и таял от трения их тел друг о друга. Чонин входил в него с плавностью и неспешностью, позволял прочувствовать миг полной наполненности и ускользал, чтобы почти выйти из Кёнсу, потереться горячей головкой о растянутые края и всё так же плавно вновь натянуть на член. Они как будто не трахались, а дышали. Кёнсу вдыхал и выдыхал на мягких толчках — в такт с Чонином. Контраст с недавней страстью получался ошеломительным. Кёнсу почти привык к постоянному возбуждению на грани и лениво думал: когда ему всё-таки позволят кончить, пресловутую простату разнесёт в клочья. И чёрт бы с ней... "Ещё немного, Кёнсу-я..." Он не испытывал уверенности, что слышал это на самом деле. Только вздрогнул всем телом, когда Чонин отлепил пластырь и убрал одну иголку. Кончиками пальцев немного помассировал яички, и Кёнсу с хрипом выгнулся, раздвинув ноги ещё шире. Пальцы погладили края входа, скользнули внутрь, ощупывая стенки. Потом Чонин убрал пальцы и достал вторую иголку. Иглы завернул в пластырь, бросил на пол и вернулся к Кёнсу. Горячими ладонями огладил бока и живот, чтобы затем перевернуть безвольное и полностью лишённое сил тело. Упор на локти и колени — и лишь бы дрожащие от слабости конечности не разъехались в стороны. Кёнсу едва держался и сходил с ума от желания кончить прямо сейчас. Ладонью надавили на поясницу. Кёнсу послушно прогнулся и оттопырил задницу, даже соблазнительно повилял, за что получил сильный шлепок ладонью по ягодице и зашипел от внезапной жгучей боли. Но так было даже лучше. Кёнсу вжался лицом в покрывало и глухо замычал, чтобы через миг мерно покачиваться от толчков на волнах удовольствия. Постепенно терялся в движении и плавился от быстрых касаний губ к шее и спине. Постанывал и жмурился, наплевав на синяки на бёдрах — под пальцами Чонина. Быстрее, ещё быстрее — разбег перед прыжком. Горячие руки Чонина скользили по его телу, крепко удерживали то за плечи, то за бока и неумолимо насаживали на член. Ускользнуть не позволяли, тянули и снова насаживали с твёрдостью. Кёнсу слабо поскуливал всякий раз, как Чонин пронзал его собой, жёстко пробивал членом, раскрывал до конца — на всю длину, и толкал всё ближе и ближе к бездне. Чтобы прыгнуть. Прыжок и падение слились воедино. Свободное парение до того самого чувства, когда тела будто нет, оно невесомо. Рывок сразу за все мышцы — и к чёрту мир с его пустотой. У Кёнсу были миллионы ярких красок, и даже воздух красился золотисто-жёлтым, а красным — горячий Чонин. От обилия цветов голова шла кругом — почти до потери сознания и топкого блаженства. Кёнсу прижимался спиной к груди Чонина и без конца гладил ладонь, что отогревала его живот. По щекам катилось горячее и солёное, пока Кёнсу учился заново дышать и чувствовать. Он просто упал. Вместе с Чонином. Крылья сплелись из удовольствия и зыбкого счастья. Несколько секунд в обмен на вечность. Яркие краски в обмен на серость и пустоту. Кёнсу казалось, что его сердце запустили впервые с момента его рождения в ту самую секунду, когда в него попала персональная ракета класса Кёнсу-Космос. Просто заметил он это только сейчас. Влюбился как простудился: подспудно, стремительно и внезапно, а уж потом полезли основные симптомы, зато мощно и во всей красе. Уж что-что, а подхватывать простуду Кёнсу всегда умел с шиком.