Битва за Арракис

Темнота перед глазами Эттана постепенно рассеялась, но поначалу юноша никак не мог понять, что с ним происходит и где он находится. Его взору предстало что-то зеленое — кажется, ковер в зале, было похоже на то, что он лежал на боку, но первая же попытка шевельнуться, чтобы сменить позу, отозвалась такой чудовищной болью в груди, что у него снова потемнело в глазах. Он закашлялся, и на губах выступила кровь; в памяти сразу всплыла недавняя ссора с Эленаром. Проклятье, если бы он вышел из своей комнаты на полчаса позже или не вышел бы вообще… Что с мамой? Если бы он был в состоянии хоть как-то ей помочь… но с такой раной у него самого нет никаких шансов. Он не мог не то что пошевелиться или тем более встать, но даже сделать мало-мальски глубокий вдох; на улице было еще светло, и Эттан понимал, что до вечера попросту не доживет, потому что у него не получится ни встать, ни позвать на помощь, и это было самым мерзким в его ситуации — ему оставалось лишь медленно умирать, смирившись со своим бессилием и беспомощностью. В комнате послышались чьи-то шаги — некто мягко ступал по ковру. Эттан не видел этого человека, но догадывался, что им наверняка может быть Эленар — решил проверить, сдох ли наконец его ненавистный сводный братец или пока еще нет. Он слегка шевельнул рукой, прислушался: неизвестный остановился, немного потоптался на месте, потом ушел. Юноша, не зная, как отвлечься от собственной боли и нарастающего мучительного удушья и мысленно молясь о том, чтобы снова потерять сознание и ничего не чувствовать, стал вспоминать редкие мгновения счастья, которые ему довелось пережить за все время своего недолгого и не особо радостного существования в этом мире. Вот он еще совсем маленький, и мама поет ему колыбельную на своем родном языке… Надолго его не хватило — его сознание вновь милосердно застлала кровавая пелена, позволившая ему хоть немного передохнуть, но, очнувшись вновь, он услышал незнакомые голоса. Сил поднять или повернуть голову, чтобы рассмотреть этих людей, у него не было, но он смог понять, что они говорят на имперском галахском и один из них, кажется, ссорился с Фондилем Коррино. — Да ты совсем мозгами съехал, долбоеб, — возмущался неизвестный, — забыл, с кем говоришь, шакалий выблядок? Я сын барона Харконнена и брат будущего барона! Эттан через силу шевельнулся и краем глаза успел увидеть, как Харконнен сжал кулак, размахнулся и со всей силы ударил наглого Коррино по лицу, попав, кажется, по носу или в переносицу. Было похоже на то, что он, ощутив бешеный гнев, вложил в это единственное движение всю свою ярость и ненависть — раздался хруст, и Фондиль мешком рухнул на пол к ногам незваных гостей, из сломанного носа на дорогой шерстяной ковер, предмет гордости Дома Коррино, ручьем хлынула кровь. — Ты его убил?! — восторженно спросил один из его спутников. — Вот это шикарный удар! — Не убил, — тот пнул Фондиля ногой, — но будет знать, как оскорблять мою семью, уебок вафельный! Ишь чего выдумал — что я типа как не сын барона! А теперь мы получим от моего отца хорошее вознаграждение, а заодно поглумимся и повеселимся — возьмем этого уродца в заложники, а потом посмотрим на рожу шакала! Его товарищ вытащил пистолет с глушителем и наставил его на лежащего на полу полубесчувственного Эттана. Тот мысленно даже обрадовался — сейчас все закончится, конечно, жаль, что так, но все лучше… — Этого в расход, одним Ордосом меньше. — Ты что, охуел? — возмутился тот, что ударил Фондиля. — Гансенг тебе за него башку прострелит, я защищать не буду. Берем в заложники обоих, повеселимся от души. На-барон Ксенар, который стоял чуть поодаль, только пожал плечами. — Мы его живым вряд ли довезем, но попробовать можно. У кого есть… хотя ладно, попортим шакалу интерьер. Мы все, конечно, не медики, — рассуждал он вслух, — но кое-что я в этом понимаю. Ребята, есть у кого пакетик или нечто наподобие? Его брат скептически хмыкнул. — Не разделяю намерений Мори, но стоит ли стараться? — Вон, — окликнул на-барона его товарищ, что минуту назад наставлял на Эттана оружие, — вы туда гляньте. — Опаньки, — радостно заулыбался тот. — Клееночка! Ашиар Коррино очень любил роскошь и повелел накрыть все столы во дворце дорогими красивыми скатертями, но во избежание порчи мебели приказал своим слугам заказать клеенку поприличнее и постелить ее на все столы под скатерти — мало ли, вдруг кто по недомыслию поставит на стол горячее или что-то прольет. Недолго думая, Ксенар достал боевой нож и отхватил от клеенки кусок нужного размера; его брат стоял рядом со странным выражением лица. — Норэт, что с тобой? — встрепенулся на-барон. — Кажется, я об мерзкий ебальник шакаленыша руку повредил, запястье после удара болит, согнуть руку толком не могу, — ответил тот. — Один вред от Коррино, — вздохнул еще один из его спутников и, тоже достав нож, отрезал солидный кусок теперь уже от занавески. Ксенар, опустившись на колени рядом с Эттаном, осторожно приподнял того с пола; юноша тихо застонал сквозь стиснутые зубы, давясь кровью и судорожно хватая губами воздух. — Так, потерпи немного, — попытался успокоить его на-барон, — сейчас попробую хоть что-нибудь сделать. Он аккуратно прижал к ране клеенку. — Это чтобы воздух не поступал внутрь и не сдавливал легкое, оно у тебя и без того чем-то острым пробито. Джостен, давай сюда занавеску. Ксенар туго перебинтовал Эттану грудную клетку обрывками занавески; к своему удивлению, тот почувствовал, что дышать ему стало немного легче. — Доберемся до корабля, вколю тебе что-нибудь из походной аптечки, а пока терпи и постарайся не пищать, — попросил он юношу. Тот слабо кивнул, и тут в зале появился новый гость — четверо из пяти Харконненов разом схватились за оружие. — Не стреляйте, я вам не враг, — Эттан узнал голос Фарад’на Коррино. — Уходите скорее отсюда. Я устроил ложную общую тревогу и отозвал всю охрану. Это даст вам минут двадцать. Заберите его с собой, — он указал на Эттана, — ему здесь жизни никто не даст, пусть если и умрет, так хоть на свободе. Норэт Харконнен выпрямился и с тревогой посмотрел на Фарад’на, продолжая сжимать оружие в здоровой руке. — Может, тогда и ты с нами? Ты же теперь предатель, уж кому жизни не будет, так это тебе. Фарад’н отрицательно покачал головой. — Уходите. Тут есть камера, но она не записывает звук, только изображение. Я как-нибудь отмотаюсь. Скажу, что попытался вам помешать, но вы угрожали мне оружием. Он отступил назад, как будто бы в страхе; Харконнены по-прежнему держали его на прицеле. Тем временем Ксенар осторожно поднял на руки Эттана, его приятель Джостен — все еще бесчувственного Фондиля Коррино, для пущей надежности как следует связав его другим куском занавески; остальные прикрывали отход. Нужно было успеть добраться до того места, где они спрятали корабль, пока не опомнилась охрана, и попробовать убраться с Кайтэйна — последнее было самой сложной задачей. — Принц Фарад’н, — окликнул его напоследок Ксенар. — Не называйте меня так, на-барон. Никакой я не принц и не хочу им быть, — печально ответил тот. * Эттан снова провалился в черноту — ему было слишком дурно, он с большим трудом мог дышать, а когда пришел в себя, то поначалу не понял, где находится и куда попал: ему еще ни разу не доводилось путешествовать на космическом корабле или ином летающем транспорте. В следующий момент до него все же дошло, что это похоже на пассажирский или грузовой отсек судна, который ему доводилось видеть на картинках в книгах. Вот как ему довелось отправиться в первое в своей жизни путешествие — похоже, что оно станет и последним. Он увидел над собой уже знакомое лицо — теперь он знал, что это на-барон Харконнен, пусть и не мог никак вспомнить его имя. — Кажется, очнулся, — это был еще один незнакомый голос. — Надеюсь, вы… Фраза оборвалась — у Эттана возникло ощущение, будто этот человек хотел что-то сказать, но не просто потерял нить разговора, а поймал себя на неуместной мысли и решил ее не озвучивать. — Надеюсь, мы отсюда выберемся, — отозвался на-барон. — Выберетесь, причем без труда, — ответил его собеседник. — А как ты сам думаешь, зря мы все, что ли, настраиваем против шакала Гильдию? Не всю, конечно, но хоть часть — вот лично я не люблю Фаррана Икс, но он мне с этим будь здоров помог. Давайте, готовьтесь, и мы вылетаем. Юноша почувствовал, как руки на-барона быстро и ловко пристегивают его ремнями безопасности к раскладному креслу. — Ты как? — спросил Харконнен. — Держишься? Эттан не был уверен в том, что сможет ответить нечто вразумительное, но все же нашел силы разлепить покрытые запекшейся кровью губы. — Я же… вам… тут все… кровью закапаю… — он вспомнил, как в детстве нечаянно разбил чашку, порезался осколком и вымазал кровью обивку кресла; от Ашиара ему тогда влетело будь здоров. — А что, химчистку отменили? — с усмешкой возразил тот. — Джостен, где аптечка? Тот протянул на-барону ящичек. Ксенар какое-то время в нем копался, перебирая шприцы и баночки, потом нашел нужное. Тут к нему подошел Норэт — правая рука у него была замотана эластичным бинтом. — Ксенар, еще вот это, мама говорила, мне его в детстве кололи, чтобы дышать легче было, — пояснил он брату. — Мальчики, давайте быстрее и сами по местам, — поторопил их тот мужчина, что говорил раньше. — Нам уже взлетать пора. Сын Йире почувствовал, как пальцы Харконнена закатывают рукав его рубашки, а потом ощутил пару легких уколов — по сравнению с уже пережитым эта боль была едва ощутимой. — Держись, — Ксенар попытался немного его подбодрить. — Скоро мы будем у меня дома, там тебе помогут. Перед тем, как снова впасть в забытье, Эттан успел почувствовать, как запускаются двигатели корабля. * После поражения на Арракисе и беседы с бароном Харконненом герцог Ордос был не просто в ярости — он вряд ли смог бы найти хоть в одном известном ему языке слова для того, чтобы описать свое состояние в том момент. Не обращая внимания на то, что ментат и Экзекьютриксы дружно уговаривали его взять себя в руки, успокоиться и не творить невесть чего, а беседу отложить до лучших времен, он приказал Аэрнейлу незамедлительно явиться к нему. Едва главнокомандующий успел открыть рот для приветствия, как герцог накинулся на него с бранью. — Я даю своим людям поручения, — грозно начал он, — не для того, чтобы они их проваливали. Я все-таки надеялся, что мои приказы будут выполнены. Что мы имеем вместо этого? Мало того, что сражение с Домом Харконненов проиграно, так еще и мой советник у них в плену, а барон на основании этого считает возможным предъявлять мне претензии. Аэрнейл почувствовал себя неуютно и переступил с ноги на ногу. Ментат и Экзекьютриксы молча наблюдали за ним, сидя за круглым столом у противоположной стены. — Может, мне вообще подарить Харконненам Арракис, — Карно повысил голос, — как барон, собственно, и просил? — Я приношу свои извинения… — Они мне не нужны! Мне нужно дело! Конкретное дело и результат! Ордосский главнокомандующий попытался что-то сказать, чтобы объяснить герцогу сложившуюся ситуацию, но тот был явно не слишком настроен его слушать. — Даджера нам уже не вернуть, считай его покойником, но если ты еще кого-нибудь бросишь на растерзание Харконненам, я за себя не отвечаю! — Я его не бросал! — Хватит! Ты решил довести нас всех до беды?! — он был близок к тому, чтобы схватить со стола первый попавшийся предмет и швырнуть его в Аэрнейла. — Я сделаю все, что в моих силах… — Я тебя предупреждаю, — его глаза метали молнии, — если ты в ближайшее время все не исправишь, у тебя будут большие проблемы. Очень большие. Еще одно поражение — и я за себя не отвечаю. Одна из четверки Экзекьютриксов поднялась с места. — Ты не сможешь оправдаться. Аэрнейл отвернулся. — Мне не в чем оправдываться. Я ни в чем не виноват. Карно Ордос смерил своего помощника взглядом, полным гнева, бессильной злости и тщательно скрываемой боли. — Надеюсь, ты меня понял. Вон. Ордосы, будучи по характеру очень сдержанными, крайне плохо переносили сильные эмоции — после таких вспышек гнева они ощущали себя вымотанными и разбитыми, поэтому герцог, выпроводив вон своего главнокомандующего, попросту сполз по стене и без сил сел на пол, глядя перед собой пустым взглядом. Аэрнейл чувствовал себя не лучше: он быстрым шагом дошел до дома, не видя ничего и никого вокруг себя, и заперся в своей комнате, даже не поздоровавшись с женой. Рания сразу поняла, что у ее мужа стряслось что-то неладное, но вмешиваться и о чем-либо его расспрашивать не стала — захочет, сам все расскажет.