Драмиона. Сборник колдографий

      Устало откидываюсь на спинку неудобного стула и потираю ноющие виски. В последнее время на меня свалилось слишком много бумажек, будь то папки с неразобранными историями болезней или договоры о поставках новых лекарств. Взглядом рыскаю по комнате в поисках чего-нибудь, что отвлечёт меня от этой рутины, и краем глаза замечаю уголок ярко-оранжевой папки, погребённой под грудой документов. Легко извлекаю её на свет, раскрываю и оказываюсь в плену полубезумных карих глаз, смотрящих на меня с прикреплённой фотографии. Одна из моих пациенток… Нет, не так — моя любимая пациентка. Моя загадка, над которой я бьюсь вот уже целый месяц и никак не могу нащупать ниточки к ключу от неё.       Её привезли из школы-интерната для молодых особ с жалобой на то, что девочка в одно утро истошно закричала и не поддавалась никаким увещеваниям. А после она начала говорить сама с собой, произнося никому не понятные фразы, судорожно хватаясь за голову и чуть ли не вырывая у себя волосы. Я бы даже и не взглянул на эту пациентку, если бы мне не сообщили, что двое наших лучших докторов не могут понять, что с ней. Часть симптомов напрямую свидетельствовала о простом раздвоении личности, но тот факт, что девушка могла вспомнить любой момент из своей жизни и то, что приступам не предшествовали другие, менее заметные, не давал нам права поставить этот диагноз. Поэтому я и взял эту больную под своё крыло.       Я очень много дней провёл в беседах с ней. В определённые часы её «второе я» впадало в дрёму, и я мог беспрепятственно расспрашивать девушку о её детстве, учёбе у миссис Рочестер и её хобби. Мы даже иногда касались политики и истории, после чего мирный разговор перетекал в жаркие дебаты.       В сотый раз перечитывая её историю болезни, я всё больше убеждался, что эта девушка с пронзительными карими глазами очень сильно отличается от всех женщин, с которыми мне довелось познакомиться. Она достаточно начитана и не только теми дешёвыми дамскими романами со слезливым финалом, а знакома с довольно серьёзной литературой. Она остра на язык, но в то же время очень добродушна и, видимо, эти наши беседы также доставляют ей удовольствие, как и мне.       К сожалению, время наших споров всегда было ограничено — когда я меньше всего ждал этого, на сцене появлялась другая сущность моей кареглазки. Поначалу, я не сразу мог заметить перемену в её поведении, но потом мой взгляд уже сам собой стал отмечать сиюминутное остекление её взгляда, участившееся дыхание и дрожь в руках. Последним сигналом становились, конечно, её разговоры.       Бледно-розовые губы начинали еле заметно шевелиться, а звуки её голоса не сразу долетали до меня. Бессвязные речи невозможно было остановить никакими уговорами, а разобрать, какая из сущностей в какое время говорит — и того сложнее. Ключом к разгадке становились её тонкие ладони, которые то ласково поглаживали саму девушку по голове, то яростно впивались в плечи, обнимая себя. Глаза тоже выдавали её, но они упорно прятались от меня за плотным занавесом каштановых волос.       Первые три дня при малейших признаках бунтарства в комнату влетал перепуганный до чёртиков медбрат со смирительной рубашкой наперевес. К счастью, мне быстро удалось убедить сотрудников, что эта мера совершенно лишняя и что мне не грозит остаться с расцарапанным лицом.       Несмотря на её вполне спокойное поведение, мне так и не удалось продвинуться вперёд ни на шаг к разгадке её состояния. Поэтому я и загрузил себя рутиной, работая без продыху вот уже четыре дня подряд, чтобы хоть немного отвлечься от этого. Сейчас, вглядываясь в лицо Гермионы Грейнджер, меня снова начинает тянуть в её комнату, чтобы услышать тихий голос, погрузится с головой в рассуждения о какой-нибудь чепухе, просто чтобы растормошить и её, и себя.       Решено. Я вскакиваю со стула, не обращая внимания на лёгкое головокружение, и буквально выбегаю из опостылевшего мне кабинета. Через пять минут, а может даже быстрее, я оказываюсь перед дверью в её палату, но немного нерешительно смотрю в маленькое окошко в двери — а вдруг, она меня больше не ждёт?       Похоже, она и вправду обиделась на моё долгое отсутствие, потому что в течение вот уже десяти минут я не слышу от неё ни единого звука. Она просто, как и всегда, сидит на полу, обняв свои тонкие колени и рисуя на полу невидимые узоры. Пытаюсь отвлечь и заново расположить её к себе, рассказывая о том, как моя горничная снова забыла добавить пол-ложки сахара в мой утренний чай. Пока я распинаюсь о некомпетентности нынешних слуг, моя кареглазка чуть выпрямляется и снова тянется ко мне, как подсолнух к солнцу.       — А я не люблю чай с сахаром, — тихо перебивает меня, но я уже привык. Она слабо улыбается своим мыслям, всё так же глядя в пол. — И она тоже. Я уже давно поняла, что она — это я, но всё никак не могу привыкнуть к тому, что может быть настолько похожий на меня человек. Мы словно…       — Близнецы? — контакт установлен — Гермиона поднимает голову, но её каштановые кудри всё ещё скрывают пол её лица.       — Да, вы правы. Почти близнецы, но всё же не совсем… — тень грусти пробегает по её лицу едва заметной рябью. — Доктор, я так хочу ей помочь, но совершенно ничего не могу сделать. За последние пару дней она всё вспомнила и теперь находится в какой-то апатии. Она не появлялась со вчерашнего дня…       — Так может другая ты просто ушла? Вдруг ты просто не почувствовала, как она покинула тебя?       — Нет, — Гермиона мотает головой, её каштановые кудряшки забавно прыгают по плечам, придавая ей вид несогласного со всем ребёнка. — Она здесь, я уверена, — карегазка задумчиво кусает губы, поглядывая на меня, будто решая, поведать мне свои мысли или нет. — Доктор, а вы верите в волшебство?       Вот чёрт. Неужели у неё начинается замутнение рассудка без постоянных бесед в реальности? Я облизываю вмиг пересохшие губы и сглатываю подступивший ком. Сейчас нужно очень аккуратно подобрать слова, иначе крах всем моим стараниям.       — Смотря, что ты подразумеваешь под этим словом, — вижу, что в её глазах загорается интерес. Отлично. — Я верю в удачу и фортуну, которые сопутствуют многим людям. Также я всегда считал, что появление новой жизни — чудо. Но если говорить о магии и феях…       Она смеётся надо мной — тихонько хихикает, уткнувшись подбородком в колено с озорством посматривая на меня. А потом начинается её рассказ о другом мире, откуда пришла её другая сущность. Реальности, где многие люди обладают магией, творя ею невероятные вещи, о которых я даже и не задумывался. Да и кто в здравом уме может помыслить о полётах на мётлах, перемещениях через всю страну в мгновение ока и возможности с помощью палочки совершать невероятные вещи.       А потом Гермиона уводит повествование в сторону жизни её «второго я» и с печалью в глазах поясняет сложившуюся ситуацию:       — Тот день начался как обычно, но во время завтрака она поняла, что не помнит, как встречалась той ночью с тем, кто обещал её спасти. И тогда она сломалась. Её горе порушило все барьеры, выпуская меня наружу. И вот уже целый месяц она понемногу умирает душой, не веря в освобождение, — пальцы её руки снова что-то чертят на полу, а глаза лукаво выглядывают из-за кудрей. — Вы похожи на него. Даже внешне. Быть может, поэтому я попала к вам в качестве пациентки? Он пытается спасти её, а вы — меня…       Я постепенно теряю нить её повествования, запутавшись в бесконечных местоимениях — имён Гермиона предпочитает не называть. Внезапно я понимаю, что в палате стало очень тихо. Моя пациентка снова вся в напряжении, руки судорожно сжимают прелестную головку, а губы снова что-то шепчут. Быть может «вторая она» дала о себе знать? Я никогда так не ошибался.       — У него получилось, — ещё шёпот такой тихий, что я практически не слышу, что она произносит.       — Гермиона, о чём ты? У кого получилось?       Она поднимает взгляд, и у меня пропадает дар речи — я столько лет пробыл в окружении сумасшедших людей, что эти глаза, светящиеся чистейшим восторгом и ярчайшей радостью, повергают меня в ступор.       — У него получилось, — из её карих омутов брызнули слёзы счастья, а улыбка озарила лицо. — Они снова вместе! Теперь она будет счастлива! Что, я больше не сумасшедшая? — и моя пациентка заливается неудержимым хохотом.       Смех Гермионы отражается от стен, наполняя всё помещение своей радостью и безудержным весельем. Из её глаз текут слёз, а я не могу оторвать взгляда от этого завораживающего зрелища, чувствуя, что завидую этой девушке, которая никогда и не была сумасшедшей. Эта прелестная шатенка, сгибающаяся от смеха истинной умалишённой, сейчас от всего сердца радуется за ту, чью душу приютила в своём теле, которую утешала долгое время, пытаясь помочь ей обрести надежду на возвращение домой.       — Доктор Малфой, всё в порядке? — один из медбратов с тревогой смотрит на разыгравшуюся перед ним сцену. Он весь подобрался, готовый в любой момент скрутить буйную красавицу.       — Всё прекрасно. Похоже, пора готовить пациентку к выписке.       А сам не могу оторвать от неё взгляд, начиная по-дурацки ухмыляться, радуясь за неё. Быть может она права, и мне действительно было предназначено ей помочь?