Драмиона. Сборник колдографий

      Бывало ли у вас так, что порой вы, сами того не желая, вспоминаете школьные уроки? Вроде бы жизнь течёт вперёд, вы завалены повседневной рутиной, но одно событие может невольно вызвать в памяти голос преподавателя — иногда даже без лица — и голос этот нудно, а может, наоборот, с энтузиазмом напомнит о самом важном ингредиенте бодроперцового зелья или о движении палочки для заклинания левитации.       Я хотел просто испариться. Желал переместиться так далеко, что меня до самого утра не смогли бы найти даже знающие меня как облупленного Забини и Нотт, поэтому, трансгрессируя с крыльца дома, пытаясь не слушать голос за спиной и выбрасывая из головы вид горьких слёз на разрумянившихся щеках, я вспомнил «правило трёх н». Вспомнить-то вспомнил, но применить его не особо хотелось. Я стремительно крутанулся, не думая о неспешности совсем как на войне, когда была дорога доля секунды, во время которой до тебя мог долететь вражеский луч. Наплевал на нацеленность, потому что в голове был такой бардак, что ни одна картинка не формировалась в узнаваемый пейзаж. Пожалуй, от всего правила осталась только настойчивость, которая погнала меня прочь из дома. Настойчиво хотелось спрятаться от дорогого человека. Жизненно необходимо было побыть в скупом одиночестве.       Просто чудо, что меня не расщепило.       А ещё, знаете, жизнь, а точнее вечная заноза-судьба любит издеваться над людьми, испытывая их чувства и убеждения на прочность. Отправляет нас на развилку и ставит перед фактом: ты не знаешь, что ждёт в обоих направлениях, но почему-то должен сделать этот чёртов выбор. И в какой же стороне счастье, а где его нет? Или вдруг оба пути принесут несчастье, однако в одном вы умрёте в пустынном переулке и не узнаете, как далеко-далеко в опустевшем доме мать льёт по вам слёзы, а в другом — проживёте до старости, влача одинокую жизнь, всеми брошенные, не познавшие ни любви, ни семейного тепла? Если же оба принесут счастье, броситесь ли сломя голову по выбранной наугад тропке?       Я, правда, не люблю называть эти выборы развилками. Ты идёшь по дороге, и ничто не мешает вернуться назад по протоптанной, проверенной на прочность земле — лишь время останется потерянным на это возвращение, и сам выбор будет несколько иным, но ты же не знаешь — в лучшую или худшую сторону. Поэтому для меня выбор — обрыв.       Однажды он приснился мне. Я бродил в лесу, куда частенько убегал в детстве — до него минут десять идти от мэнора. Кажется, за мной погнался какой-то зверь. В панике оглядываясь назад, я петлял между деревьями, прорывался через заросли кустарника и в итоге чуть было не упал с обрыва, неожиданно возникшего передо мной. Противоположный край был не так уж далеко и в принципе, если бы я разбежался, то смог бы спокойно оказаться там, однако боялся сорваться вниз. Да и это «вниз» было расплывчато, потому что из-за густого сиреневого тумана, стелющегося под ногами и скрывающего дно пропасти, я не мог понять, как глубоко могу провалиться, но этот же туман мог скрыть меня от взора зверя, чьё дыхание неумолимо приближалось. Сделать простой шаг в неизвестность или приложить усилие, чтобы точно знать — ты проявил силу духа. Что я выбрал? Тогда — ничего, потому что сон оборвался, но позднее не единожды выходил на край обрыва. Не буду врать — я не всегда прыгал на ту сторону.       Так вот тот побег от разговора вывел меня к очередному обрыву. Трансгрессировал я неудачно и в итоге распластался на песке. Рядом шуршали морские волны, солёный воздух щекотал ноздри, а половинка луны слепила не хуже солнца. Может потому, что укоряла за этот побег. Секунду назад я думал о том, чтобы сбежать куда подальше, а теперь не хотел двигаться вообще. Пусть даже прилив усилится, и вода в какой-то момент накроет моё тело — плевать. Я получил свою тишину. Чёртову совершенно не успокаивающую, а только раздражающую тишину.       А вы когда-нибудь благодарили занозу-судьбу за её испытания? Говорили спасибо за презрение на лицах бывших друзей, хотя больше подойдёт слово подхалимов? Совершали ли смелый прыжок над пропастью, получая в награду на протянутую руку лишь новую вражду — тогда вы были рады? Кланялись ли в пол за отца, кричащего о предательстве семьи? Или радовались полученному в награду счастью настолько бурно, что забывали о простом слове «спасибо», думая — судьба всё поймёт и простит?       Я закрыл глаза, погружаясь в себя. Справа шумело море, мои пальцы бесцельно скользили по шершавому ещё не потерявшему дневного тепла песку, порой зачёрпывая горсть, поднимая в воздух и давая ей высыпаться, словно это были мои песочные часы. Часы без тикающих в ушах секунд и назойливых цифр.       Дикий рой слов жужжал в голове, не желая собраться в единую мысль — в решение, которое надо принять сегодня, потому что потом сам зверь столкнёт меня в пропасть, а мне останется бежать в бездне, искать противоположную стену и карабкаться по ней, надеясь, что ещё не всё потеряно. Этой ночью зверь решил дать мне шанс.       — Хэй, у тебя всё нормально?       Я медленно открыл глаза и увидел склонившийся надо мной силуэт. Прищурился.       — Нормально, — проскрипел я. Голос так и остался хриплым, во рту пересохло. — Тебе-то какое дело?       Незнакомец присел на корточки, позволяя луне на миг ослепить меня. Я поморгал, прогоняя слёзы, и принялся рассматривать парня.       — Никакого, — ответил он. — Я вообще сначала подумал, что ты уснул — не сразу заметил, как ты рукой по песку водишь. Чего тут разлёгся?       — Тебе же никакого дела до меня нет, — я набрал в кулак горсть песка и смотрел, как он тонкой струйкой — песчинка за песчинкой стекает на землю. Намекал парню, что он тут лишний.       Незнакомец хмыкнул, почесал в затылке и снова заговорил:       — Слушай, я не знаю, почему ты так далеко забрёл, но так получилось, что разлёгся ты возле нашего места для ночных посиделок, — он выразительно посмотрел на меня, намекая, наверное, на то, что я лишний. Как оказалось, я ошибся. — До города идти и идти, так что мы можем чуть позже тебя подвезти…       Я хотел уже отказаться, потому что в их помощи не особо нуждался, но нас отвлёк чей-то голос:       — Дэйв, куда ты жидкость для розжига дел?       — В багажнике же! Ищи внимательнее, могла закатиться, — Дэйв — тот, что разговаривал со мной — убежал к своим друзьям.       Обречённо выдохнув, я сел на песке и осмотрелся. Метрах в двухстах от места моего прибытия трое людей укладывали ветки в конус для костра, ещё одного я заметил в свете фар небольшого фургона, припаркованного на обочине дороги — туда нетерпеливо бежал Дэйв. Даже странно, что я их не услышал, слишком глубоко погрузился в себя. А может и правда чуть не уснул.       Одна из фигур у кучи хвороста выпрямилась, и я понял, что это девушка, чьи длинные волосы растрепал внезапно налетевший с моря ветер. Она что-то сказала друзьям и пошла в мою сторону.       — Присоединишься к нам? — она тепло улыбнулась мне. Знаете, бывают такие люди: невзрачные на первый взгляд, но стоит им улыбнуться, как вы сразу же проникаетесь к ним симпатией и невольно хотите улыбнуться в ответ. Такой была эта девушка. — Ночи ещё холодные, а ты в одной футболке. Погреешься… Я Эмили.       — Драко, — ответил я, продолжая сидеть на песке, хотя новый порыв ветра вызвал дрожь в теле. — Спасибо за приглашение, но, думаю, я буду только лишним.       — Ну смотри, — она пошла обратно к друзьям, которые, похоже, начинали разжигать костёр. А потом добавила: — Прогонять не будем.       Ветер усилился, и сквозь его завывание я услышал смех этих ребят. Огонь быстро разгорелся, пытаясь дотянуться языками до неба. Я невольно потёр руки, желая согреть их и прогнать мурашки, но не вышло. Можно было бы воспользоваться волшебством, однако колдовать даже в темноте и так близко от магглов не особо тянуло.       А вот костёр манил. Своим светом, напоминающим о камине и уютной гостиной в доме, об ароматной выпечке и вечно мёрзнущей Гермионе, которую я укутывал в плед как ребёнка, когда она засыпала с книгой.       И пока я сидел, продолжая мёрзнуть, кто-то из парней достал гитару и затянул старую балладу о дружбе. Решив всё же воспользоваться гостеприимством людей, которых никогда больше не увижу, я поднялся на ноги и пошёл к костру. Никто из них не выказал удивления — только кивнули и продолжили слушать песню.       Дэйв, оказавшийся ближе ко мне, шёпотом представил остальную троицу, но их имена сразу вылетели из головы. Я протянул руки к рыжему костру и, не мигая, смотрел на танец огня. Не зря говорят, что на него можно смотреть вечно. Я не замечал ни того, как замолкала гитара, а потом снова начинала петь в унисон то с Дэйвом, то ещё с кем-нибудь, ни того, что в какой-то момент остался только треск огня и шум волн, а голоса стихли, да и у огня я остался наедине со второй девушкой — остальные, судя по звукам, ушли купаться. Девушка же, пытаясь разговорить меня, подсела поближе, иногда прислонялась ко мне плечом, всячески флиртовала, не догадываясь, что мне в общем-то плевать на эти попытки.       Хотя вру. Не совсем плевать.       Знаете это чувство: стоишь на краю обрыва, и тянет прыгнуть вниз? Там один лишь сиреневый туман, далёкое или близкое дно и неизвестность. И так просто сделать шаг туда. Чувствовали ли в этот момент истинное отвращение к самому себе, когда хочется ударить себя по голове так сильно, чтоб в ушах зазвенело и в груди всё сжалось в бессильной попытке оправдать самого себя, чтоб чистый воздух не желал проникать в лёгкие, и слёзы текли ручьём от осознания собственной ничтожности? Я чувствовал, потому что на мгновение захотел сделать шаг в пропасть, ведь непроглядный туман вдруг обвил всё тело, вселяя отупляющее безразличие. Женские руки — чужие руки — скользили по моим плечам, тело девушки вжималось в мою сгорбленную спину и её горячее дыхание согревало ухо, чуть хрипловатый голос обещал ночь забытья от реальности и просил потерпеть до того, как мы всей компанией вернёмся в город. Я занёс ногу над обрывом… И отступил.       Треснуло дерево, в воздух взметнулся сноп искр, словно подавая знак, что тут кому-то нужна помощь. Была нужна, но мне удалось оказать её самому себе.       Я мягко убрал чужие руки с плеч, отодвинулся от девушки, чьего имени так и не смог запомнить, поднялся и пошёл прочь от обжигающего внутренности костра вины. Шёл долго, пока до этого практически ясное небо не заволокли тучи, пряча бледный лик луны, а костёр и компанию не поглотила тьма ночи. Остановился и закрыл глаза. Перед глазами мгновенно появился фасад нашего дома: крыльцо под навесом, стол и плетёные стулья, на которых мы порой сидели, наслаждаясь грозой, широкая дорожка, по правую руку от которой росли яблоня и вишня, а по левую — газон с тремя клумбами. Нацеленность. Я достал палочку из кармана. Поглаживая древко большим пальцем почувствовал зуд волшебства во всём теле, слыша, как трещат искры на конце палочки. Настойчивость. И крутанулся — неспешно.       Как часто вы, за полночь возвращаясь домой, смотрите на свет в окнах? Шевелится ли в вас червячок разочарования, когда дом спит, просто потому, что вы сами просили вас не ждать? Или, наоборот, готовитесь к виду задремавшей у окна возлюбленной, которая хотела встретить с раскрытыми объятиями и тут же унестись на кухню, чтобы разогреть ужин? Второе случалось, наверное, почаще просто из-за привычки Гермионы читать допоздна. Находил я её в такие вечера не у окна, а в спальне с включённым ночником и выпавшей из рук книгой.       Сейчас свет горел только в гостиной, и на секунду мне показалось, что за занавесками мелькнула тень. Неужели столько времени простояла там?       Я распахнул дверь, стремительно пронёсся по коридору и вбежал в гостиную. Гермиона была там — сидела в кресле, укрыв ноги пледом, старательно отводила взгляд.       — Ждала? — спросил я самое простое, и Гермиона подняла на меня уже не такие красные глаза, какими они были, когда она плакала.       Я сделал свой ход, оставалось ждать ответ Гермионы.       — Да.       Этого слова, сказанного с выдохом облегчения, хватило мне, чтобы после чёртового прыжка над пропастью, встать и пойти вперёд.       Гермиона не плакала, когда я подошёл к креслу, опустился на колени перед ней и покаянно склонил голову, утыкаясь лбом в её колени. Я не говорил о том, что был неправ. За эти два часа мы остыли и вдруг поняли, насколько глупы были речи, сказанные в запале, насколько это пусто и мелочно перед возможной разлукой и незнанием судьбы любимого человека.       У вас бывает так, что перед каким-то важным разговором вы прокручиваете в голове возможные оправдания, пытаетесь собрать мысли в предложение, которым, возможно, в полной мере выразите свои чувства, или предполагаете, как на ваши слова отреагирует собеседник? В этот раз я так не делал, потому что слов нужно было немного. Точнее всего одно:       — Прости.       Обиды не уйдут, они сложатся в нашу общую копилку, но мы постараемся сделать так, чтобы она не тяжелела.       — Люблю тебя.       И неважно, кто первым это произнёс, потому что сердца кричали эту фразу в унисон. Вы когда-нибудь думали, что слышите мысли своей половинки?       Мы просидели так в полной тишине, пока каминные часы не пробили три часа ночи. Гермиона потянула меня за руку в спальню и, лёжа рядом с ней, слушая её успокоившееся дыхание, я почувствовал, что согрелся прямо как у костра, возле которого не мог полностью согреться раньше.       Знаете это чувство: стоишь на краю обрыва, и тянет прыгнуть вниз?.. У меня его нет. Только не когда на другом краю пропасти меня ждёт Гермиона.