Ярость

      Снова. Длинный… бесконечно длинный тоннель. Миллионы оттенков темных, мрачных цветов, вспышек, отсветов и красок один за другим мелькали перед глазами. Арес точно знал, что это — видение, галлюцинация, да что угодно…, но не реальность. Это и странно. Ни один сон не подвластен ни человеческому сознанию, ни даже сознанию олимпийцев. Однако этот — стал исключением. Бог войны не мог сопротивляться своему странному полету, не имел сил воспользоваться божественными возможностями, он вообще не мог контролировать ни ощущения, ни мысли.       Голоса… Они были повсюду, заполняя своим звучанием весь его предопределенный путь вниз. Когда бог войны прекратил свои тщетные попытки борьбы с неизбежным, голоса стали четче. Навязанный сон наконец-таки сумел найти общий язык с упрямыми мыслями и, объединившись с ними, сформировал в сознании олимпийца четкую цель: узнать, что от него хотят и, самое главное, кому это надо. Голоса же могли дать ответы… или еще больше запутать.       «Ты получил назад свою божественную сущность! Ты получил все, что хотел…!»       «Я не прошу тебя, я предупреждаю! Или ты дашь мне то, что я хочу, или все олимпийцы отправятся за головой твоей дочери!»       Голоса… Они были повсюду. Этот тоннель… — его жизнь. Картинки прошлого мелькали в непроглядном мраке. Одна сменяла другую, а эту теснила следующая.       «Арес, если ты сделаешь это, она никогда не полюбит тебя.»       Поток непрерывен и необратим. Миллионы моментов, о которых бог войны хотел забыть, вопреки его воле черным фейерверком взрывались в памяти, обжигая сознание. Везде темнота.       «Для тех, кто плывет по течению жизнь — лишь глупая шутка, а те, кто правят ее в свое русло, сами шутят над жизнью.»       Возможно…, но за злые шутки нужно платить.       Как долго длился мучительный полет, Арес не знал. Все его мысли, включая счет времени или любой другой отголосок здравого смысла, просто не могли нагнать бесконечный поток горьких воспоминаний.       «Что в нем такого, чего ты никогда не видел во мне?!»       «Зевс всегда любил вас больше…»       Все быстрее, и быстрее… с каждой секундой. Все мгновения долгой вечности одно за другим, одно за другим… это сводило сума.       «Я ничего не сделал! За что?!»       Каждое воспоминание делалось все более и более далеким. Он не помнил даже и половину из них.       «-Отец, я не сделал ничего плохого!»       «-Ты никогда не слушаешь, что тебе говорят!»       Тьма. Всюду лишь черный цвет. Всё в черном свете.

…

      Быстрее… еще быстрее. Стремительный полет обратил воспоминания в несущуюся с огромной скоростью цепь событий. Самое сложное — не потерять звенья. Человеческий разум никогда не смог бы уследить за каждой картинкой, но абсолютному безумию многое под силу.       Резкие смены черных тонов постепенно сошли на нет, уступая злополучный тоннель монотонному серому.       «Я не хочу! Нет! Пожалуйста! Отец!»       Арес не узнал своего голоса. Хотя, нет. Он помнил этот голос слишком хорошо, чтобы заставить себя узнать его. Бог войны не заметил, как его полет замедлился, а картинки жизни стали сменяться размереннее и спокойнее. Голоса, вымотавшие его, в раз стихли. Тишина оглушила своей неожиданностью. Еще секунда… и уже привычное продвижение вперед вовсе остановилось. Тоннель исчез, и Арес понял, что вокруг Олимп. Правда это был не совсем тот Олимп, который он помнил. Колонны, разбитые, поваленные после сумерек, стояли — гордые, величественные и холодные. Коридоры чисты и безупречны. Сумерек будто и вовсе не было.       Это было странное чувство. Арес не ощущал себя во сне физически. Он, словно сторонний наблюдатель, мог лишь смотреть. Только вот смотреть он может только то, что соизволит показать этот странный «сон». …