Ярость

      Олимп никогда не был тем местом, куда Арес любил возвращаться и причин тому было не счесть. Он не любил говорить о них, не любил думать. Олимпа больше нет. Его семьи больше нет. И это не изменить. А он захотел бы, если б смог?.. Вряд ли.       А может быть весь этот сон и есть его наказание — кара за убийство семьи? Но он не убивал олимпийцев! В конце концов бог войны много раз предупреждал их, но они не слушали. Они никогда его не слушали.       И вот теперь, всматриваясь в светлый, чарующий своей обманчивой бесконечностью коридор Олимпа, он… вспоминал. Не хотел. Сопротивлялся. Ненавидел. Но вспоминал.       Вот Зевс — вечно в делах, по уши в проблемах, всегда готовый руководить, приказывать и наказывать. Гера — Царица Олимпа. Ее едва ли можно было назвать матерью. Неизменно злая и надменная, она не любила Ареса. Впрочем, она не любила никого из своих детей. Не став для бога войны примером любящей матери, она стала примером женщины всей душой умеющей ненавидеть. Но Арес не мог винить в этом ее. Бесконечные интрижки Зевса со смертными могли довести кого угодно, и много позже он научился ненавидеть за них отца. Правда ненависть оказалась взаимной. Почему? Для бога войны это всегда было загадкой — уравнением, где любая попытка решения неотвратимо вела или к жестокому наказанию или к горькому тупику. Шло время. Арес научился игнорировать и ярую ненависть отца, и неиссякаемую жажду мести матери, и злые насмешки братьев и сестер в свой адрес. Он научился не замечать их — «не принимать близко с сердцу», как сказала бы Габриэль. Да, блондиночка умела подбирать нужные, а главное — правильные слова… Ну и что? Зато он играл ими! Рассказал бы он Габриэль о своем прошлом? Нет. Скорее в Тартаре пойдет снег, чем он решится на такое! Она поняла бы…, но он не расскажет. Никогда не расскажет. А рассказал бы ее подруге? Нет. Их отношения едва ли можно назвать доверительными. Зена бы и слушать не стала! А поняла бы?.. Возможно…, но он не расскажет. Хотел бы, но нет. Она в любом случае не поверит. Скажет — игра, очередная ловушка. И будет права. Она не узнает. Никогда не узнает. А он промолчит… просто потому, что так будет лучше. Для всех.       С самого рождения его ненавидел весь Олимп. Только теперь — тысячелетия спустя Арес понял, как так вышло. Боги — глупцы. А Зевс всегда выставлял на показ свои «теплые чувства» к нему. Вовсе и не удивительно, что не прошло и дня с момента его рождения, как по всему дворцу небесному поползли всевозможные слухи о нем и о его «ужасных намерениях» относительно всего олимпийского населения. Сначала было больно, ну, а потом захват, уничтожение, свержение семейки и все в этом духе показалось ему неплохой идеей.       Афродита была единственной из всех, кто относился к нему по человечески. Он любил сестру, но розовые бантики, разноцветные ленточки, увы, никогда не интересовали бога войны.       Арес любил оружие. Острое и холодное лезвие верного меча, невероятный узор на древке копья, власть заведомо опасного кинжала — бессильного против бога, но от этого не менее чарующего — вот, что будоражило его кровь. Вот то, что всегда было способно зажечь неукротимое пламя его глаз. Уже к 12 годам он научился ценить мастерство Гефеста, а в 13 сумел ощутить насколько по-разному сверкал меч при свете дня и при сиянии луны. Правда было кое-что общее в блеске смертельной стали. Кое-что — независимое от времени суток или от источника света. Не важно «где». Не важно «когда». Не важно «почему». Меч всегда источал ярость. Неукротимую, манящую, сладкую и жестокую ярость. Юный бог войны смог оценить и это. Битва стала его страстью, оружие — силой, а победа, едва не ставшая поражением — опасностью.       Однако, так было не всегда. В его жизни был очень странный промежуток времени, воспоминаний о котором не было. Точнее, они были, но… он в них не верил. Как будто эти события происходили не с ним, словно он наблюдал себя со стороны. Он не задумывался об этом раньше, но теперь… Он сам не понял, почему вдруг решил вернуться к этим воспоминаниям. … Продолжение следует.