Девушка из Берлина: Вдова военного преступника

Глава 11 Агенты ОСС отвели нам отдельную комнату в одном из нетронутых частных домов в американском секторе Берлина, который мы должны были делить с ещё несколькими сотрудниками американской разведки. Их начальник, агент Фостер, постучал в дверь моей спальни почти сразу после того, как меня привезли из тюрьмы, и хотел было представиться, но я в тот момент была крайне далека от желания поддерживать светскую беседу. - Миссис Фридманн? Я - агент Фостер, и я хотел бы... - Убирайтесь отсюда и оставьте меня в покое! - После событий последних пары недель вся моя внутренняя выдержка и самоконтроль распались наконец, как только что распалась на части вся моя страна. - Мне нечего больше вам сказать! Дайте мне хоть минуту побыть одной! Я видеть никого из вас больше не могу! И я требую, чтобы мне сообщили наконец, что вы сделали с моим мужем! Куда вы его отослали? Агент Фостер, казалось, уже не раз сталкивался с подобной реакцией, потому как он только спокойно поправил тонкую оправу очков у себя на носу и спокойно ответил: - Ваш супруг находится сейчас в нашем военном госпитале, где наши врачи осматривают его рану. Вполне возможно они решат оставить его там на пару дней. Уверяю вас, вам совершенно не о чем беспокоиться. Тем более в вашем деликатном положении беспокоиться крайне нежелательно. Высокий агент улыбнулся, кивнув на мой живот, но его вежливый тон меня только ещё больше разозлил. - Нежелательно?! Беспокоиться, говорите, нежелательно?! Наверное, поэтому со мной тут обращаются, как с последним преступником-рецидивистом; поэтому ваш сержант угрожал мне тюрьмой, а потом и вовсе расправой; наверное, поэтому он мне волосы откромсал своим ножом, потому что не хотел меня волновать, верно?! Это так вы обращаетесь с людьми, которые делали всё возможное и невозможное, только чтобы вам помочь?! Да если бы я только знала, что вы все окажетесь такими мерзавцами, я бы и вовсе с вами дел не стала иметь, бездушные вы выродки! Ненавижу вас всех!!! Выплеснув все свои накопившиеся эмоции на ни в чём не повинного агента, я закрыла лицо руками и разрыдалась, чувствуя себя ужасно преданной, так незаслуженно оскорблённой и совершенно беспомощной. Агент Фостер присел на краешек кровати рядом со мной и осторожно протянул мне свой платок. - Я прекрасно понимаю ваши чувства, миссис Фридманн, - начал он своим спокойным голосом, но с неподдельным в нём сочувствием. - И поверьте, я искренне сожалею, что сержант МакМахон оказался вашим первым впечатлением от ОСС. Я вообще-то зашёл принести свои глубочайшие извинения за его крайне недопустимое поведение и заверить вас, что никто и никогда больше не посмеет с вами обращаться подобным образом. Уверяю вас, мы высоко ценим все услуги, оказанные нашему отделу вами и вашим супругом, и сделаем всё возможное, чтобы сделать ваше прибывание здесь до момента вашего отъезда в Соединённые Штаты как можно более приятным. Могу ли я для вас что-нибудь сделать? Не раздумывайте дважды, прежде чем спросить меня о чём бы то ни было; я всегда буду рад вам помочь. - Просто оставьте меня одну, пожалуйста. - Конечно, миссис Фридманн. Я буду внизу, если вам что-либо потребуется. Улыбающийся Генрих показался в дверях днём позже, правда, придерживаясь одной рукой за косяк, но хотя бы на своих ногах. Я тут же бросилась обнять его и прорыдала у него на здоровом плече как мне казалось несколько часов. Он уже узнал о МакМахоне и его методах допроса от агента Фостера, как он сам объяснил мне позже, и не уставал повторять, что всё теперь было позади, что мы были в надёжных руках, и что ничего плохого больше с нами никогда не случится. Я заплакала ещё сильнее, потому что знала, что эти его слова были ложью, как бы мне не хотелось верить в обратное. - И перестань оплакивать свою косу. - Генрих с улыбкой заправил неровно обрезанные пряди волос мне за ухо. - Это всего-навсего волосы. Они так быстро отрастут, что ты и не заметишь. Да как же мне было ему объяснить, что плакала я вовсе не из-за волос, а из-за того, что эта самая коса вполне возможно поможет им арестовать моего Эрни. "Ну почему он не бежал тогда в Южную Америку с Отто, когда ещё был шанс? Почему не хотел спасти себя," продолжала я мучить себя одними и теми же вопросами, вытирая нескончаемые слёзы с глаз. Чудесная майская погода за окном только ещё больше меня угнетала, словно издеваясь над моим отчаянным состоянием своими весело щебечущими птицами, тёплыми лучами солнца и расцветшими деревьями, каким-то образом пережившими все эти бесконечные бомбежки и пулемётный огонь. Только вот сейчас эта свойственная одной природе победа жизни над смертью была попросту отвратительна мне в своём непоколебимом, гордом величии, потому что где-то совсем рядом кто-то выслеживал Эрнста, чтобы убить его. Американцы слушали внизу свой джаз, в то время как я лежала в своей кровати без малейшего желания пошевелить и пальцем. Не знаю даже, который сегодня был день, потому как они все давно слились для меня в один-бесконечный, когда агент Фостер снова постучал в мою дверь. - Миссис Фридманн? Как вы себя чувствуете сегодня? - Хорошо, - машинально отозвалась я. В своём угнетённом полузабытье, в котором я пребывала в последнее время, я вообще больше ничего не чувствовала. - Мне нужно, чтобы вы кое-что для меня подписали. - Да, конечно. Я заставила себя подняться с кровати и села на край. Агент Фостер последовал моему примеру и присел рядом, передавая мне бумаги, что держал в руках. - Вот ваш новый американский паспорт, миссис Фридманн... Или мне стоит вас теперь называть миссис Розенберг? Улыбка, игравшая у него на лице, была похожа на улыбку родителя, вручавшего ребёнку его первый рождественский подарок. - Решили официально сделать меня еврейкой? - я даже выдавила из себя вежливый смешок, изучая документ. - Да, вас и вашего супруга. Во всех официальных документах вы записаны как еврейские беженцы, всё это время жившие в Берлине по поддельным документам. Ваше новое имя - Эмма Розенберг, ваш возраст мы оставили тем же - двадцать пять... - Мне двадцать четыре. Мой день рождения в декабре, - поправила я его. - Всё верно, я просто имел в виду, что всю основную информацию мы оставили прежней, чтобы вам не пришлось запоминать уж слишком много ненужных деталей. Пожалуйста, поставьте свою подпись вот здесь, под вашей фотографией... Прекрасно. А теперь вот здесь, это ваша иммиграционная форма... Очень хорошо. И ещё подпишите также вот этот документ. Это соглашение с ОСС о неразглашении информации. Я могу оставить вам его прочитать, но вкратце здесь говорится о том, что вы ни с какими гражданскими лицами в будущем не станете делиться вашими связями с нашим офисом. Ваш муж по прежнему будет работать на нас в Нью-Йорке, но как вы должно быть понимаете, всё это должно храниться в строжайшем секрете. - Конечно, я всё понимаю. - Я поставила свою подпись под документом, где он мне указал. - Вот и всё. - Агент Фостер снова улыбнулся, но с места не поднялся, а только прочистил горло, намеренно медленно убирая документы в папку, с которой пришёл. - Вам что-нибудь ещё от меня нужно? - спросила я, заметив его несколько нервное состояние, крайне ему несвойственное. - Да, хм... - Он облизнул губы и отвёл взгляд, словно не находя в себе сил смотреть мне прямо в глаза. - Я подумал, вы хотели бы узнать... Генерала Кальтенбруннера сегодня арестовали. Я думала, что давно уже приготовила себя к тому, чтобы в ближайшее время услышать эту фразу от кого-то из них, но как оказалось, что я себя явно переоценила. Лёгкие вдруг наотрез отказались принимать в себя воздух. - Вы в порядке? - агент Фостер озабоченно тронул моё плечо. Я только закачала головой, не в силах произнести хотя бы что-то внятное. "Всё теперь позади... Ничего плохого больше не случится... Мне больше не о чем беспокоиться..." Они все лгали мне всё это время. А теперь они убьют моего Эрнста, а меня в это время будут отвлекать радужными обещаниями новой беззаботной жизни, как плачущего ребёнка конфетой. - Давайте-ка я принесу вам воды. Я молча посмотрела на стакан, что он для меня налил и наконец подняла на него глаза. - Что вы собираетесь с ним сделать? - Ничего. Он предстанет перед международным военным трибуналом вместе с остальными военными преступниками. - О, Господи! Тот человек сейчас с ним! - я в ужасе закрыла себе рот рукой, вспомнив жестокую ухмылку сержанта МакМахона и его безжалостное упорство, с которым он выслеживал Эрнста. Агент Фостер объяснил мне раньше, что эта одержимость сержанта была ничем иным, как личной вендеттой: его брата расстреляли в лагере для военнопленных согласно одному из указов, принятых в конце сорок четвёртого. "Указ Пуля," предписывающий расстреливать всех союзных парашютистов, сбитых над нашей территорией, был инициативой Гиммлера, против которой Эрнст не раз высказывал свои протесты, но американский сержант никак этого знать, естественно, не мог, и соответсвенно винил в смерти брата того, кто в его понятии был в его смерти повинен - шефа РСХА, а не Рейхсфюрера Гиммлера. - Не волнуйтесь, МакМахон ничего ему не сделает. - Откуда вам знать?! - Мы же не Гестапо, мы людей не мучаем. Только вот я ему не верила. Ни единому слову. Слишком много раз мне тут уже лгали, и я окончательно потеряла веру в их искренность. - Вы всё лжёте! Вы его замучаете и убьёте, я же знаю! Я забилась в самый дальний угол кровати и свернулась в клубок, спрятав лицо в подушке. Даже совместные усилия агента Фостера и Генриха, только что вернувшегося из госпиталя после перевязки, не смогли остановить моей истерики. У меня так безумно болело сердце, что я даже не заметила физической боли; позже тем днём у меня начались роды.