Девушка из Берлина: Вдова военного преступника

- Поздравляю! У вас здоровенький красавец-малыш! - Улыбающийся военный врач, одетый в униформу под белым халатом, вручил мне мой драгоценный свёрток, завёрнутый в одеяло. Глядя в большие, серьёзные глаза моего новорожденного сына, я поймала себя на том, что по-настоящему улыбалась впервые за долгое время. У меня дыхание перехватило, как только я увидела эту миниатюрную копию человека, которого я любила больше всего на свете, и я даже рада была, что от меня малышу, похоже, не досталось ни чёрточки. - Уже знаете, как назовёте? - поинтересовался доктор. - Да. - Я недоверчиво потрогала крохотную ручку ребёнка. - Эрни. Эрнст Фердинанд. - Да ему президентом суждено стать в один день, с таким-то именем! - добродушно пошутил врач. - Я скажу вашему главному, чтобы выписал ему свидетельство о рождении. - Спасибо, - машинально отозвалась я, не в силах оторвать взгляд от своего новорожденного. - Мне позвать вашего мужа? - Да, конечно. Генрих, всё это время прождавший у двери и вскакивающий каждый раз, как доктор оставлял меня на своего ассистента и выходил в коридор, чтобы выкурить сигарету, нерешительно переминался на пороге, пока военврач не подтолкнул его легонько в мою сторону. - Не бойтесь так, это же просто ребёнок. Он вас не укусит, - подшутил доктор над его нерешительностью. Генрих смущённо улыбнулся, подошёл наконец к кровати и осторожно опустился на край. Он наклонился ближе ко мне и слегка отодвинул кромку одеялка, в которое был завёрнут малыш. - Господи ты боже мой! - расхохотался он, когда доктор и его помощник снова вышли в коридор на перекур, оставив нас одних. - Да он просто копия своего отца! Невероятно! - Да, это точно. - Я с любовью отодвинула тёмные волосики малыша у него со лба. - Можно мне его подержать? - спросил Генрих, сильно меня этим, по правде сказать, удивив. - Как твоё плечо? - Уже почти совсем зажило. Не волнуйся, я его не уроню! Я выразительно на него глянула, в ответ на что он снова рассмеялся, но затем всё же медленно передала ему ребёнка. Он очень осторожно его взял и сразу же заулыбался. - Он такой серьёзный... У меня такое ощущение, будто я снова присутствую на встрече с шефом РСХА, и я ему явно не нравлюсь. Я рассмеялась, искренне, впервые за несколько недель. - Он же ещё совсем маленький! Новорожденные не умеют улыбаться. - И тем не менее мне кажется, что он меня явно недолюбливает. - Продолжал в шутку настаивать Генрих скорее всего потому, что увидел меня улыбающейся и захотел меня ещё больше развеселить. - Видала, как он на меня глянул? Его отец на меня частенько такие же взгляды бросал! Говорю тебе, не нравлюсь я ему! - Никаких "взглядов" дети бросать не умеют, глупый! Ай! - Я невольно схватилась за кольнувший от смеха живот. - Этот очень даже умеет! Ты только посмотри на него! Точь в точь как его папочка, говорю тебе! Агент Фостер появился в дверях вместе с доктором и тут же поспешил к Генриху, всё ещё державшему малыша Эрни на руках. - Примите мои самые искренние поздравления! - Американец с любопытством заглянул в детское одеялко. - Сын, я слышал? - Да, - ответил за меня Генрих с гордостью в голосе. - Замечательно! Вот, помню, когда я только взял своего первенца на руки, я совершенно растерялся и никак не мог понять, что мне делать. Так и проходил сам не свой несколько недель подряд, пока не привык к мысли, что нас теперь было трое, а не двое, как раньше. Даже не верится, что тому карапузу уже двенадцать! - Двенадцать? - спросили мы с Генрихом в один голос. - Да. У меня их четверо. Все мальчишки. - Американец говорил с таким искренним энтузиазмом и радостью, что мне невольно стало стыдно за то, как я вела себя с ним всё это время. В конце концов, он-то как раз был хорошим человеком, хоть я и наотрез отказывалась это вначале признать. - Я выпишу вашему малышу американское свидетельство о рождении, потому как он был рождён уже в американской оккупационной зоне; так он сразу же станет гражданином нашей страны. А когда вы будете достаточно хорошо себя чувствовать для перелёта, я впишу его в ваш паспорт, и вы трое будете абсолютно свободны. Идёт? - Да. Спасибо вам за всё, - снова ответили мы вместе с Генрихом. Это свидетельство о рождении доставило мне кое-какие проблемы вначале, потому как я хотела вписать туда фамилию Эрнста вместе со своей новой. Агент Фостер явно медлил, прежде чем это сделать. - Миссис Розенберг, - он завёл привычку звать меня моим новым фальшивым именем сразу после того, как выдал мне мой новый паспорт. - Хоть я и прекрасно понимаю ваше желание дать ребёнку имя его отца вместе с вашим, но не думаете ли вы, что у него из-за этого проблемы в будущем возникнут? - Почему у него должны возникнуть какие-то проблемы? - нахмурилась я. - Вы же должны понимать, что после всего, в чём обвиняют вашего...хм... Отца вашего ребёнка, и после того, как он предстанет перед Международным Военным Трибуналом, его имя не будет чем-то, с чем люди захотят иметь хоть какое-то дело в будущем. - Эрнст ни в чём не виновен, кроме того, что вынужден был следовать приказам своего командира, как я вам уже миллион раз объясняла. Он всегда действовал согласно указам Гиммлера, и смог открыто противостоять ему только в самом конце войны. Всё, в чём его обвиняют - это вина Гиммлера, за которую Гиммлер должен нести ответственность и наказание, а не Эрнст. - Это едва ли будет возможно доказать в суде, особенно учитывая высокий ранг и должность генерала Кальтенбруннера. Никто никогда не поверит, что он не обладал никакой исполнительной властью над РСХА и Гестапо. - Мюллер всегда стоял во главе Гестапо. Эрнст в четвёртый отдел и вовсе носа не показывал. - Но ни Мюллера, ни Гиммлера пока, к сожалению, не удалось поймать. - А что насчёт Борманна? Он может подтвердить, что Эрнст не нёс никакой ответственности за приказы, изданные Рейхсфюрером. Они даже сотрудничали в конце войны, чтобы установить контакты с Красным Крестом в апреле... - Борманна тоже пока найти не удалось. - Американец опустил глаза. - Просто запишите фамилию Эрнста в сертификат, ладно? Мне дела нет, что весь мир решил обвинить его во всех смертных грехах; я-то знаю, что он невиновен. К тому же, мой сын заслуживает того, чтобы знать своего отца, и я более чем уверена, что когда он вырастет, он будет очень даже им гордиться. Агент Фостер снял очки в тонкой оправе и слегка потёр переносицу, обдумывая мои слова. - Вот что я вам скажу, миссис Розенберг. Я запишу фамилию генерала Кальтенбруннера вместе с вашей в свидетельство о рождении, но в паспорт ваш я её вписывать пока не стану. Таким образом, когда ваш сын подрастёт, он сможет сам решить, брать ему двойную фамилию или нет. Как вам такой компромисс? - По-моему, довольно честный, - ответила я, довольная и такой маленькой победой. Менее чем через минуту, когда чернила едва обсохли на бумаге, я не могла скрыть сияющей улыбки, показывая моему сыну его первый официальный документ. - Видишь? Это твоё имя, солнышко, вот здесь. Эрнст Фердинанд Розенберг-Кальтенбруннер. Красиво, правда? Позже тем вечером, после обеда, который мы как всегда делили с другими агентами ОСС, также живущими в одном с нами доме, мы с Генрихом играли в шахматы у нас в спальне - в игру, интерес к которой пробудил в моём муже Миша, тайком играя с ним партии вдали от глаз своих командиров. Вдруг Генрих неожиданно рассмеялся посреди партии. - Знаешь, я ведь и не придал этому большого значения, когда увидел сегодня свидетельство о рождении Эрни, но сейчас меня вдруг осенило. Ты помнишь, что сказал нам Эрнст, когда мы чуть не врезались в его машину в день нашей свадьбы? - Нет, не помню. А что он сказал? - Он сказал, что простит нас только в том случае, если мы назовём в честь него нашего первенца. - О, господи! - я невольно прикрыла рот рукой. - Ты прав! Он действительно это сказал! - Вот же хитрец какой, а? - Генрих старался не смеяться слишком громко, чтобы не разбудить малыша. - И как он только узнал? Я откинулась в кресле, предаваясь воспоминаниям после слов Генриха: Эрнст, такой невыносимо высокомерный вначале, ухмыляется презрительно моему извиняющемуся мужу, но затем вдруг сбрасывает эту нарочито холодную маску и тепло мне улыбается, осторожно пожимая мою руку, пока Генрих представляет нас друг другу. Я будто бы снова почувствовала его тёплые пальцы слегка сжимающие мои, когда он наклонился ко мне и в шутку пожурил за то, что я "отвлекала водителя"; снова ощутила запах его одеколона и сигарет, тех крепких, которые я поначалу терпеть не могла, и без запаха которых не представляла себе больше жизни. Я бы всё отдала, только чтобы снова дотронуться до него, хотя бы на секунду... - Генрих, ты думаешь, ему удастся из всего этого выбраться? - Эрнст - чертовски хороший юрист, и ещё более хороший конспиратор. Если уж ему удалось Мюллера, Гиммлера и Шелленберга обставить, то этот военный трибунал для него будет раз плюнуть. Я такого хитреца как он ещё не встречал, - Генрих добавил с улыбкой. - Не волнуйся за него; союзники взялись за него только потому, что Гиммлера с Мюллером ещё не поймали. А как их схватят, так Эрнст им станет уже неинтересен. Приговорят его, скорее всего, годам к пяти за то, что являлся членом "криминального правительства," и выпустят за хорошее поведение через два с половиной. Вот увидишь. - Не знаю я, Генрих. Они такие ужасные вещи о нём пишут в газетах. Ты видел, что они написали, как только поймали его? "Американцы арестовали палача, отправившего миллионы в газовые камеры"? Да Эрнст вообще никакого отношения к газовым камерам не имел! Лагеря вообще не были в его юрисдикции, а в юрисдикции Поля! Они его ещё, кстати, не поймали? Генрих отрицательно покачал головой. - Дай им ещё времени, любимая. Они их всех скоро переловят. Я кивнула несколько раз, немного успокоенная словами мужа. Всё же он был очень умным человеком, и едва ли когда допускал ошибки. К тому же ничего лучше, кроме как верить ему, мне пока не оставалось.