Девушка из Берлина: Вдова военного преступника

Мне не верилось, что я снова ступила на немецкую землю. Всё вокруг казалось таким знакомым, но в то же время таким сюрреалистическим, что я никак не могла отделаться от ощущения, что вот-вот проснусь у себя в квартире, в Нью-Йорке, рядом с Генрихом. Но Генрих в этот раз нас не сопровождал, только агент Фостер. Я поудобнее перехватила спящего сына и последовала за американцем в предоставленную нам ОСС машину. Не помню, сколько времени у нас занял путь от военного аэродрома до тюрьмы, где союзники держали самых важных военных преступников; всё, о чем я думала, так это о том, что я вот-вот снова увижу его, моего Эрни. - Вы в порядке? - агент Фостер протянул мне платок с обеспокоенным видом. Я кивнула и поспешила вытереть слёзы. Американцы и их "порядок." Как я могла быть в порядке? "Вы собираетесь убить самого дорогого мне человека; нет, я совсем даже не в порядке!" Я поборола желание бросить ему в ответ обидную реплику. Это же в конце концов была не его вина; он хотя бы устроил мне это последнее свидание... При этой мысли я снова чуть не расплакалась. - Миссис Розенберг, если вы не очень хорошо себя чувствуете, мы можем не ездить туда... - Нет, нет, всё хорошо, правда. - Я набрала полную грудь воздуха, стараясь взять свои эмоции под контроль. - Просто переволновалась. В самом здании тюрьмы меня отправили в отдельную комнату, где женщина-военный полицейский обыскала меня с тщательностью, которая при других обстоятельствах вызвала бы у меня приступ смеха. Но когда она начала проверять одежду моего сына, я не выдержала и взорвалась. - Какого чёрта вы делаете с моим ребёнком?! - Вы могли поместить яд в складки его одежды, - ровным тоном ответила она, не поведя и бровью. - Вы в конец рехнулись?! Чтобы он случайно его нашёл и проглотил?! - От вас, нацистов, всё, что угодно можно ожидать; мы не раз в этом убеждались. Гёббельсы собственноручно отравили всех своих детей, так чем вы от них отличаетесь? Откуда мне знать, что вы не планируете совершить самоубийство с вашим этим...кем вы там друг другу приходитесь? Мой долг это предотвратить. - Никакая я не нацистка, и никогда не была! Да я ненавидела их всех больше, чем вы! - Это поэтому у вас ребёнок с одним из их главарей? - Довольно уже! - я силой вытянула Эрни у неё из рук и принялась демонстративно приводить в порядок его одежду. - А я и так уже закончила, - безразлично пожала плечами она. - Можете идти. Когда я вошла в комнату, где меня ждал агент Фостер, нервы мои были туже натянутой струны. Я так долго ждала и одновременно так сильно боялась этого свидания, что не знала, чего от него ждать. Радостное волнение вперемешку с необъяснимым страхом перехватывали дыхание, и я никак не могла решить, хотелось ли мне, чтобы агент Фостер и его люди из ОСС шли быстрее по длинному коридору, или же чтобы они замедлили шаг, потому как я и представить себе не могла, как поведу себя когда увижу его. Комната, в которую они меня проводили, была пуста, и я невольно вздохнула с облегчением; так у меня хотя бы было несколько минут, чтобы собраться с духом. Двое агентов заняли позиции по обе стороны стола, за который меня усадили - должно быть, они не покинут своего поста в течение всего нашего свидания, но и к этому я была готова. Естественно, ОСС не стало бы рисковать и оставлять нас наедине. А что если мы, "нацисты психованые," и в самом деле решим задушить собственного ребёнка, а потом и друг друга? Интересно, они хоть сами-то себя слышали, когда высказали подобные теории? Заметив моё неровное дыхание, малыш Эрни обнял меня за шею обеими ручками и начал пристально вглядываться в моё лицо, будто пытаясь понять, что же такое происходило с его мамочкой. Я выдавила из себя вымученную улыбку. - Ты скоро увидишь твоего папу, Эрни. - Папа, - повторил он и вопросительно склонил голову. Он уже привык, что я всегда показывала ему фото отца, когда упоминала его имя, но сейчас у меня никакой фотографии не было. - Ещё пару минут, малыш. Я начала причёсывать его мягкие волосы на одну сторону, пропуская пальцы сквозь тёмные завитки, когда дверь снова открылась, и на пороге появился военный полицейский, а следом за ним - прикованный к его руке Эрнст. Я тут же вскочила на ноги и снова замерла. Сердце моё тоже замерло в груди, ни с того, ни с сего отказываясь качать кровь в заледеневшие за секунду конечности. Думаю, я и вовсе не дышала всё то время, пока полицейский снимал с Эрнста наручники; а затем он ухмыльнулся мне, совсем как раньше, и снова вернул меня к жизни. Я бросилась к нему, едва ли не сбив стоящего рядом агента с ног, обхватила что было сил за шею и принялась покрывать его лицо поцелуями, одновременно плача и истерически смеясь. А потом только плача, и всё потому, что это по моей вине он находился здесь сейчас; потому что это я взяла и сама всё испортила, и теперь его повесят - тоже из-за меня. - Ну перестань, перестань, родная, - Эрнст гладил мои волосы, крепко прижимая меня к груди и пытаясь успокоить, хоть и сам не мог сдержать слёз. - Ну посмотри, что ты наделала: напугала своего малыша. Я знала, что напугала его, не только своим плачем навзрыд, но и незнакомой обстановкой и всеми этими людьми вокруг, и вот малыш Эрни тоже начал реветь уже в голос, вместе со мной. Глотая слёзы, я протянула Эрнсту его сына, которого он наконец-то мог подержать на руках, в первый и последний раз в жизни. Я заметила, как сильно дрожали мои руки. - Неееет, не нужно плакать! - Эрнст наспех утёр рукавом лицо и улыбнулся сыну. - Ты же такой большой мальчик, а большие мальчики не плачут! Я знаю, знаю, это всё твоя мама, это она тебя напугала, да? Но плакать всё равно не надо, а то у тебя нос отпадёт. Смотри! Эрнст поднёс руку к лицу ребёнка, тронул его нос и просунул большой палец между указательным и средним, делая вид, что это был нос малыша. Трюк как ни странно сработал, и мальчик перестал кричать, стараясь понять, что такое только что произошло. Эрнст тем временем снова поднёс руку к его лицу, "приделывая нос" на место, и слегка ущипнул сына за кончик носа. - Видишь? Нос опять на месте. Но если начнёшь плакать, он снова отпадёт. Эрнст повторил трюк, только на этот раз любопытный малыш попытался ухватить "отвалившийся нос," чтобы поближе его разглядеть. На третий раз малыш Эрни уже вовсю хохотал, пребывая в полном восторге от новой забавной игры. А затем, совершенно неожиданно, он вдруг прижал обе ладошки к щекам отца и громко и внятно произнёс: - Папа! Я невольно прикрыла рот рукой от изумления, в то же время готовая расцеловать своего умничку-сына. Мне никак не верилось, что он смог узнать своего отца, которого видел раньше исключительно на фото. Эрнст, казалось, тоже был потрясён. - Он знает, кто я? - едва слышно прошептал он. Я кивнула, пытаясь совладать с новым приступом рыданий. - Да. Я поставила твою фотографию на столик рядом с его кроваткой. Он целует её каждый вечер перед сном. Но я никак не думала, что он узнает тебя... - Я с любовью отвела чёлку с глаз сына. - Да, малыш, всё верно. Это твой папа. Ты помнишь папу по фото, ja? - Ja. Papa. Ich liebe dich, Papa. Gute Nacht. Я рассмеялась сквозь слёзы. Мой сын только что произнёс фразу, которую он говорил каждую ночь папе на фото, прежде чем чмокнуть холодное стекло влажным ротиком. "Люблю тебя, папочка. Спокойной ночи." На идеальном немецком, хоть его родным языком и считался английский. - Ich liebe dich auch, Ernie, - Эрнст поцеловал обе ручки сына, а затем и его макушку. - Спасибо...Эмма. Он хотел было назвать меня Аннализой, но вовремя поправил себя, чтобы ненароком не скомпрометировать меня. Он всегда старался меня ото всех защитить, с самой первой нашей встречи: от Гестапо, от Гейдриха, от Ульриха Райнхарта, от Мюллера, от своего правительства, от американцев наконец... А я в ответ предала его самым подлым образом, сказав "нет," когда должна была кричать "да" изо всех сил. - Любимый, прости меня пожалуйста за всё! Я стиснула его обеими руками, прижимаясь к нему всем телом и только сейчас в ужасе замечая, что с ним сделала тюрьма: вместо сильного, крепкого тела, которое я так хорошо знала, я чувствовала кости, самые настоящие кости под тонким материалом рубашки, как будто он отбывал заключение в Дахау, а не в Нюрнберге. Казалось, что он похудел килограмм на тридцать, а то и больше. Я поспешила спрятать лицо у него на плече, чтобы наш сын не заметил бы снова моих слёз. - Прости, прости меня, родной! - повторяла я между судорожными всхлипами. - Это всё моя вина; я должна была тогда согласиться, нужно было поехать с тобой... Как я только могла тебя отпустить тогда? - Не говори так, любимая. Это вовсе не твоя вина. Ты совершенно ни в чём не виновата. - Мягко перебил меня он, попеременно целуя то мои волосы, то волосы сына. - Ты всё тогда сделала правильно. У нас никогда бы не было нормального будущего - ты была абсолютно права, когда говорила об этом. Наш сын такого не заслуживает. Нам бы пришлось всю жизнь скрываться, шарахаться от каждой тени, постоянно переезжать с места на место, постоянно жить, оглядываясь через плечо - это было бы просто жалкое существование. Это было крайне эгоистично с моей стороны даже предложить тебе подобное. Я бы никогда не пожелал такой жизни ни тебе, ни нашему сыну. - Нет же, я ошибалась, я во всём ошибалась! Я просто сама этого не понимала тогда, вот и напридумывала себе каких-то глупых аргументов, только все эти аргументы в конечном счёте ничего не значили, когда я поняла, что навсегда лишусь самого дорогого мне человека! Я не понимала тогда, как сильно я тебя на самом деле любила; не понимала, что жить без тебя не смогу... - Ну конечно, сможешь. - Его тёплая улыбка не смогла скрыть грусти в его измученных глазах, и то, что он старался меня успокоить, когда самому было в тысячу раз хуже, разбивало мне сердце на миллион осколков. - Ты научишься жить без меня, вот увидишь. Погорюешь немного, а затем привыкнешь. У тебя же есть Эрни; у тебя будет ещё очень много детей в будущем, и я наверняка знаю, что Ген...Германн будет им отличным отцом. Он очень тебя любит, и ты всё сделала верно, оставшись с ним. Вы будете очень счастливы вместе, вот увидишь. Пройдёт несколько лет и однажды, когда будете гулять в Центральном Парке с вашими пятью детьми, ты вспомнишь мои слова и улыбнёшься. Поймёшь, что я был прав. - Нет! - я отчаянно трясла головой, цепляясь за одежду, что свободно висела на его исхудавшей фигуре, будто стараясь уцепиться за хоть какую-то последнюю соломинку, в то время как неумолимый поток судьбы уже тянул его прочь от меня. - Я не смогу... И не хочу без тебя... Мне никто кроме тебя не нужен! Не хочу я никакого парка, не хочу "нормальной" жизни, только тебя одного хочу, и не важно, где бы мы были - да хоть в землянке посреди леса - мне было бы всё равно, потому что ты был бы рядом! Надо было сказать это тогда тебе, надо было каждый день повторять, как сильно я тебя люблю, и что ты на самом деле для меня значишь! Если бы только можно было всё вернуть назад, я бы считала каждый день, каждую минуту, проведённую с тобой, самой большой драгоценностью в мире! Я бы осталась с тобой и плевать на всё; никогда бы тебя больше не отпустила! Эрни, любимый мой Эрни, я люблю тебя больше самой жизни, я хочу остаться здесь с тобой, в этой тюрьме, в твоей камере; да хоть на полу у входа буду спать, как собака, если они меня внутрь не пустят, только бы рядом с тобой, милый мой, хороший, ангел мой, хочу остаться с тобой до конца, до самой последней минуты, а потом пусть вешают вместе! Выплеснув всё, что так давно копилось в истерзанной душе, я в голос разрыдалась у него на плече. Эрнст прижал меня ещё крепче к себе, изо всех сил стиснув моё плечо. Он тоже никак не хотел меня отпускать. - Не говори так, любимая. Я же сдался этим оболдуям, чтобы хоть ты могла жить нормальной жизнью. А ты теперь на эшафот со мной собралась? Он всё ещё пытался шутить, чтобы приободрить меня хоть немного, но я уже смертельной хваткой вцепилась в его шею, твёрдо для себя решив, что им придётся силой меня от него оттаскивать, но сама я его отпускать не собиралась. - Я никуда не пойду. Останусь здесь с тобой. - Ты же знаешь, что это невозможно. Ты только больнее нам обоим делаешь... - Но я так сильно тебя люблю! - Знаю, что любишь. И я тебя люблю, больше жизни. Пообещай, пожалуйста, что будешь счастлива. - Нет, не могу... - я едва могла говорить из-за душащих меня рыданий. - Пожалуйста, пообещай. А лучше поклянись. Так я буду знать, что тебе придётся сдержать свою клятву, и смогу умереть спокойно. - Не говори этого, прошу тебя! - Поклянись. Ради меня. Пожалуйста. - Клянусь, - я заставила себя выговорить, хоть и чувствовала себя так, будто сердце только что вырвали живьём из грудной клетки. - Спасибо. Эрнст прижался губами к моему виску, мягко поглаживая мою спину. - Эмма? - он снова окликнул меня моим фальшивым именем. - Да? - Всегда хотел тебя спросить, да случая не представлялось. В твоей религии, во что вы верите... Есть ли у вас рай или ад? Его неожиданный вопрос застал меня врасплох, но как ни странно помог унять слёзы, переключив внимание на что-то другое. Я подняла на него глаза. - Нет. У нас есть что-то наподобие ада, но это временное место, где душа размышляет над содеянным в жизни. Затем она всё равно возвращается на землю - мы верим в реинкарнацию. Что касается рая...то мы верим в рай на земле: человек сам должен его для себя создать. Эрнст ухмыльнулся, как в старые времена. Если бы только он не был таким бледным и измученным... - В это я тоже верю. Ты сделала мою жизнь раем. - Он осторожно смахнул слезинки с моих ресниц. - А что там насчёт реинкарнации? - Каждый человек рождается множество раз. Когда душа готова, она возвращается на землю, чтобы начать новую жизнь. - Меня ваша теория о загробной жизни куда больше привлекает, чем христианская. Согласно моей религии, я бы попал прямиком в ад, а ты - в рай, и мы никогда бы больше не встретились. А я очень хочу снова тебя встретить, пусть и в следующей жизни. - Обязательно встретишь. Обещаю. - Волосы его были чуть длиннее, чем какими он их обычно носил, и я пропускала сквозь них пальцы, заставляя ощущение навсегда отпечататься в памяти. - Мы также верим в родственные души. В самом начале мужчина и женщина были одним целым, а затем бог разделил их на две половинки, в наказание, только я уже не помню за что. Но суть в том, что эти две души, когда они встречаются, узнают друг друга и будут безустанно стремиться быть вместе, какими бы ни были обстоятельства. Сама судьба будет постоянно подталкивать их друг к другу. - Как это было с нами? - Эрнст снова заулыбался. - Да. Прямо как с нами. - Я тоже улыбнулась в ответ. - Только не спеши выходить замуж в следующей жизни, пока не встретишь меня, договорились? - Договорились. Я буду ждать тебя одного. - Поцелуешь меня на прощание? Я кивнула, и он накрыл мои губы своими, как он часто делал раньше, только это раз будет последним. Мне было абсолютно всё равно, что агенты ОСС нас должно быть сейчас разглядывали, что агент Фостер неловко переминался с ноги на ногу неподалёку; я только старалась запечатлеть этот последний поцелуй у себя в памяти, его мягкие губы, щетину на щеке, запах его кожи, впервые не скрытый одеколоном и запахом сигарет, его руку, которой он обнимал меня, его ровное дыхание... А когда он отстранился от меня, мне показалось, что он мою душу забрал с собой с этим последним поцелуем. - Прощай, мой ангел, - шепнул он и с явной неохотой передал мне Эрни обратно на руки. - Мои два ангела. Я так вас обоих люблю. - Я тоже тебя люблю, родной мой. - Слеза сорвалась с его ресниц и скатилась по щеке, следуя контуру глубокого шрама у него на лице. Я прижилась губами к его влажной коже, в последний раз. - Прощай. Эрнст поцеловал сына на прощанье, велел ему быть хорошим мальчиком и никогда больше не плакать, а затем снова повторил, как сильно он его любил и пообещал всегда навещать его в его снах. - Папа, не уходи, - малыш проговорил, расстроенно хмурясь, пока агент ОСС заковывал Эрнста обратно в наручники. Приковав его к своему запястью, военный полицейский открыл дверь, позволив Эрнсту в последний раз обернуться и помахать нам на прощанье свободной рукой. - До встречи в следующей жизни, Эмма. - Я очень буду ждать, Эрнст. Он заговорщически мне подмигнул и вышел вслед за агентом из комнаты. Я молча стояла, уставившись в дверь, до конца не веря, что это был последний раз, когда я видела его живым.