Жертва

— Что-то случилось, Ваша Светлость? — храмовник всё же решился затронуть негласно замалчиваемую тему. — Может надо выговориться? Если не здесь, то позвольте напомнить, что есть духовный отец, у которого вы не были уже два года. — С чего вы взяли? У меня всё нормально, — я попытался легко улыбнуться, но и сам почувствовал, что сияющий, беззаботный вид не удался. — Да ну? Все в участке заметили, что ты меняешься не в лучшую сторону. Стал каким-то дёрганым, вспыльчивым, — подключился к разговору лейтенант Дарр. Он не любил недомолвок, поэтому всегда говорил, что думал. — Что происходит? Муж бьёт, изменяет? Или ты перед ним нечист? Я же вижу, что ты из дома бежишь сюда прятаться. Какие хитрецы, а я-то и не понял, с чего вдруг мои друзья заняли сегодня закрытую от основного зала комнату для, казалось бы, самого простого, будничного обеда. Да и обслуживал наш столик хозяин трактира самолично. Поговорить решили по душам с младшим коллегой. — Да ничего… — я замолчал, понимая, что вот он — мой шанс! Шанс хоть с кем-то поделиться наболевшим. Но не знал как это сделать. Я не мог открыть рот, будто что-то крепко держало мои зубы сомкнутыми. Глаза начало жечь, но глубокий вздох помог сдержать постыдную слабость. Мужчины отвели взоры, чтобы не смущать меня столь явным давлением. — Не могу. Я не могу об этом говорить. Не умею. — Ты обижен на супруга? — священник решил помочь, задав наводящий вопрос. — Я не понимаю на кого больше обижен: на него или на себя, — честно признался я и сам замер от неожиданности. Действительно, на кого? — Он совершил какой-нибудь поступок, который ты не можешь простить? — Раньше я думал, что не могу. Теперь понимаю, что всё сделанное им было правильно. Но когда вижу его, снова злюсь. — Ты привык винить его в своей злости? — Да, — этот простой разговор полностью успокоил меня. — Ты чувствуешь свою вину перед ним? — неожиданный поворот. Храмовники виртуозно умели как выбивать опору из-под ног, так и наводить на нужные мысли. — Да. — Осталось разобраться: в чём же ты виноват. Не торопись отвечать. Это не нам надо, а тебе. — От меня совет примешь? — Дарр усмехнулся своим мыслям и продолжил, когда убедился, что завладел моим вниманием. — Ты очень вспыльчивый и гневливый. Это не самая дурная черта для парня, если у него есть мозги. По моему мнению, твоя проблема в том, что ты не умеешь показывать свою злость и освобождаться от неё. Я не знаю твою жизнь, поэтому могу ошибаться, но думается мне, что кто-то отучил тебя проявлять нормальные эмоции. Жёстко отучил. Когда ты пытаешься проявить недовольство, то сам себя обрываешь, будто пугаешься своих чувств. И твоя злость сменяется на обиду оттого, что не можешь выплеснуть негатив. Потом ты ищешь виноватого или коришь самого себя. Адан, не будь бабой! Не плачь, не обижайся, а бей или забывай. Не можешь дать в морду — избей стену. Покричи. Сломай что-нибудь. Напейся, в конце-то концов. — Лейтенант, вы чему мальчика учите? — святой отец несколько деланно возмутился. — Ай, святой отец, — Дарр отмахнулся от друга. — Ничего пацан плохого не сделает, что я не понимаю с кем говорю? А если зарвётся, то мы рядом. — Кхм… Время! — я отвлёк мужчин от спора и они недоумённо уставились на меня. — Время обеда закончилось, может, пойдём работать? Лекари душ отложили свои скальпели, превратившись вновь в моих привычных друзей. Оставалось только удивляться, как хорошо они узнали меня за время совместной работы.

***

Очередным утром Льёт проснулся первым и разбудил меня лёгкими поглаживаниями по бедру. Его пальцы вырисовывали какой-то орнамент, и показалось, что когда они остановятся, то узор всё равно останется на коже. Я недовольно поморщился, не желая признавать то, насколько приятны были эти касания. Притворяться, будто всё ещё сплю — было глупо, поэтому слегка дёрнул ногой, как бы отгоняя муху. Муж намёк понял и оставил моё тело в покое. Тем более в комнату уже зашёл камердинер, чтобы приготовить одежду для своего господина. Когда риар закончил утренние процедуры омовения и покинул спальню, я чуть ли не бегом уединился в ванной, закрыв дверь на защёлку. Слава Богам, что Ульфхам не заметил результата своих шаловливых пальчиков. Я сел на колени, уперевшись одной рукой в пол, а другой сжал член и начал двигать вверх-вниз, чувствуя усиливающееся возбуждение. Полностью погрузиться в приятные ощущения мешали назойливые лучи утреннего солнца, проникающие сквозь витражное окно. Закрыл глаза и почему-то представил лицо Альфа, целующего мои губы. Да, именно эта картинка подвела к оргазму и я громко застонал, дёргая бёдрами и быстро толкаясь членом в кулак. Не отрывая мысленного взора от малахитовых глаз Рангвальда, выплеснулся горячим семенем и обессиленно повалился на каменный пол. Получилось! Довольная улыбка сползла с лица, как только разум вернулся из кратковременного отъезда. Малахитовые глаза Рангвальда? Рангвальда? У Рангвальда серые глаза! А зелёные… Я запретил себе вспоминать, произносить это имя. Поднялся на всё ещё подрагивающие от слабости ноги и умыл лицо, пытаясь смыть дурное видение. Казалось, что начинаю сходить с ума. Хотелось забыть, но он не отпускал — этот взгляд. Он был у меня в голове, по-хозяйски занимая всё пространство. Для него не было секретов, потайных уголков, запертых дверей. Он видел, знал, понимал всё. Я был нагим и беззащитным перед ним. Попытка убедить самого себя, что это всего лишь игра воображения, бездарно провалилась. И, напуганный всемогуществом этого взгляда, я разозлился: «Ненавижу!»

***

После тренировки я пропустил мимо ушей привычно озвученное дворецким приглашение на завтрак, велев быстро запрячь коляску, и уехал на работу. Весь день я то бледнел, вспоминая дурацкое видение, то краснел от желания испытать наслаждение ещё раз. И презирал себя за слабость, распущенность и онанизм. Пусть Ульфхам и говорил, что нет ничего постыдного в самоудовлетворении, но я никогда не слышал, чтобы кто-либо другой подтвердил его слова. Вы, мой просвещённый читатель, конечно же, должны удивиться моему странному предубеждению в отношении сексуальных утех, ведь к тому моменту я был уже дважды соединён брачными узами, испытал на себе радости и горести постельных игрищ, а также прочитал в своё время несколько достаточно фривольных книг. Но проблема крылась не только в суровом воспитании, полученном в доме моих опекунов. Ответ был прост: я не любил себя, своё тело, свой характер. Не любил настолько, что не мог позволить себе роскошь чистой, незамутненной радости, наслаждения, счастья. Да, это было глупо, но это было именно так. Практически не общаясь со сверстниками, я и подумать не мог, что столь частое и легко вызываемое возбуждение является нормой для юношей моих лет. Наоборот, мысль о ненормальности всё больше укрепляла свои позиции, принуждая стыдиться и отрицать очевидное. Чем сильнее я желал сексуальной близости, тем грязнее и отвратительнее казался самому себе. Даже когда при встрече лейтенант протянул мне свою ладонь для рукопожатия, я смутился и не подал руки, солгав, что замарал ее о колесо, неудачно выбираясь из ландо. Мне показалось невозможным подать уважаемому мной человеку руку, испачканную результатом низменного удовлетворения. Конечно же, никаких материальных следов на ней не было, но глупые мысли не позволяли расслабиться.

***

— Что с тобой происходит? — спросил Льёт, когда мы встретились за ужином. Этот вопрос неожиданно рассмешил меня, показавшись неуместным и неискренним. — Какая вам разница? — нахамил я и вызывающе поднял подбородок, словно предлагал сцепиться языками в разговорной дуэли. — Что вы ко мне вечно придираетесь? — Правда? А мне казалось, что я дал тебе достаточно времени подумать, разобраться в себе, — фиктивный муж даже не утруждал себя обронить взгляд в мою сторону. — Только, к сожалению, не вижу никакого положительного сдвига. Тебе нужна помощь? — Не ваша, уж точно! — А чья? — Да что вы прицепились? Зачем вам надо знать, что я думаю или чувствую? Я ведь всего лишь вещь неразумная! — я подскочил с места, ожидая появления ехидной улыбки на лице супруга. Ждал повода, чтобы взорваться и врезать со всей дури, проверив свои успехи в изучении мордобоя под руководством его охранников. — Я люблю тебя, — рассеянно сказал Ульфхам, вертя в руках вилку. — А я вас ненавижу! — Знаю, — его тон был настолько спокоен, что моя ярость мгновенно схлынула, оставив лишь ноющую пустоту в груди. — Именно так тебе нравится думать. — Нравится? — повторил я, ожидая объяснения. — А разве нет? Так ведь проще, когда есть яркий чёрный герой романа, на которого можно свесить все свои неудачи, — Ульфхам усмехнулся, но бить его уже не хотелось. — И ты ждёшь, что я снова возьму хлыст в руки и сыграю роль злодея. А я не оправдываю твоих ожиданий. Так? Определись, пожалуйста, что ты хочешь, а потом уже устраивай истерики. Под конец тирады его голос заметно похолодел, выдавая раздражение. Что я мог сказать на правду, от которой становилось тошно на душе? Только сбежать. — Извините, я устал сегодня, поэтому несколько не собран. Позвольте удалиться? — Иди, мой трусливый малыш. Сладких снов!