Жертва

Особой радости от нашей незапланированной встречи Эркин не проявил. Я медленно подошёл, втайне надеясь, что его показная безразличная улыбка всего лишь признак стеснения. Обольщал себя напрасными надеждами, явственно видя в его мрачном взгляде, положении тела, кислом голосе отчуждённость и настороженность. Он внимательно наблюдал за моим приближением и искал, нечто только ему известное, и не находил. Отчего начинал чрезвычайно волноваться. Будто сомневался, не узнавал. А сам был именно таким, как я и ожидал: выше, мощнее, взрослее и жёстче. Стал мужчиной, в отличие от меня, который до сих пор видел в зеркале сопливого юнца. «Как странно, — подумалось вдруг. — Ведь у него не было шрама над бровью ранее, а я видел его в своих снах. И стрижка… Как смог домыслить я, что он обрежет свои чудесные кудри, вызывавшие всеобщее восхищение?» — Его Светлость Князь Ульфхам уведомил меня, что ты ничего не помнишь, — Эркин внезапно поднялся на ноги и обошёл кресло таким образом, чтобы оно встало высоким заграждением между нами. — Это так? Я насупился, смекая, что Льёт настойчиво продолжает настаивать на своей идиотской версии. Теперь этот подлец решил уведомить мою семью, чтобы у них докучных спросов не возникало по поводу моего бесследного исчезновения. — Всё помню, не слушай моего супруга, — угрюмо потупился в пол, пытаясь хоть каким-нибудь образом замять скользкую тему. — Эркин, как твои родители поживают? — Ты потешаешься? — воскликнул брат возмущённо. — Как они после высшего суда поживают? Это я у тебя должен осведомляться, как они там кирками размахивают. Достаточно ли камня вырабатывают, чтоб в столице дороги было чем мостить? — Так, ты ответ тёти Лии не доставил? — оторопело бухнулся я на длинную кушетку, массируя виски. Голова враз потяжелела. В ушах зашумела кровь. Громкий стук сердца давил на барабанные перепонки. В последнее время головная боль стала не просто частой гостьей, а скорее полноправной хозяйкой. Она не исчезала полностью после приёма выданных лекарем микстур, а лишь слегка унималась, недовольно сворачиваясь в районе затылка. И выжидала удобного момента, чтобы снова, как сейчас, попытаться взломать мой череп. Будто горемычная узница, мечтающая о заветной свободе. Эркин сел рядышком, участливо наблюдая за мной. Лёгкая улыбка заиграла на его полных, тёмно-розовых губах. Почему-то подумалось, что он немедля хлобыстнёт меня. Не меняя приветливого выражения лица. Врежет кулаком и будет любоваться на текущую кровь. Оттого я дёрнулся, когда брат протянул руку, дотронулся моей головы и позволил прижаться к своему широкому, надёжному плечу, рассеянно перебирая пальцами мои волосы. От этой ласки мне стало спокойно и хорошо, улетучились из памяти странные видения. Я боялся шевельнуться, поэтому полулежал в неудобной позе и млел от счастья. — Эркин, я так скучал по тебе! — Всё-таки не помнишь! Кстати, — брат неожиданно резко отстранился. Пришлось усесться прямо и изобразить готовность внимать. — А это правда, что ты умеешь читать мысли? — Нет, не умею, — я понимающе улыбнулся, с содроганием представив ситуацию, в которой некто прокрадывается в мой разум и бесцеремонно проглядывает содержимое. — Я могу слышать чужие эмоции и память о них, за счёт чего выстраиваю некое подобие запечатлённых в памяти картин. Как бы пропускаю через себя, целиком погружаюсь, ставлю себя на место участника событий. Это нелегко объяснить, я и сам не во всём разбираюсь. — Чего-то я не помню у тебя таковских умений. Ты же не лазил в моей голове, когда мы жили под одной крышей? Эркин опасливо поёжился, и я постарался как можно быстрее его успокоить, не желая разрушать хрупкие, доверительные отношения: — Не переживай, родная кровь не читается.

***

Ночью я благодарно прижался к супругу, решив на время забыть о нашей размолвке: — Спасибо, что привёз брата! — Не за что! Быть может, он поможет тебе не чувствовать себя брошенным, совершенно одиноким и перестать надумывать очередные глупости, — буркнул Льёт и повернулся спиной, демонстративно закрывая диалог. Но в меня, видимо, вселилась болтливая сойка, которой ужасно хотелось почирикать. Я коснулся белой мускулистой спины и начал водить по ней пальцами, легко скользя по позвоночнику вверх и вниз. Мурашки, вызванные этими прикосновениями, выглядели очень мило и зарождали желание прикоснуться губами к этой коже. Лизнуть. Поцеловать. — А как ты догадался? — Потому что, ты ревёшь по ночам и зовёшь его. Может, оставишь мою спину в покое? — глухо потребовал Ульфхам, дёрнув локтем. — Или снова стояк замучил? — Льёт, а ты хочешь меня? Он обернулся с таким видом, что я отпрянул и чуть не свалился с широкой кровати. Ульфхам хотел не трахаться, а убивать, судя по его горящему яростью взгляду. Муж подтянул меня к себе, навалился сверху: — Я-то хочу! А ты? — укусил за губу, отчего мой рот наполнился вкусом крови. — Ты уверен, что желаешь меня? Я долго рассматривал его осунувшееся лицо, запавшие от голода глаза: — Да! — Меня? Ты меня хочешь? Или попросту, чтоб тебя трахнули? — унизительный вопрос был задан весьма едким тоном. — Ты о чём? Конечно же, тебя! Ты же мой муж, — я не понимал возможных причин столь грубого отношения. Но тут же смущённо припомнил одну ночь, когда он долго ласкал меня ртом и услышал неожиданное: «Трахни меня, Альф!» Я покраснел под испытующим взором Ульфхама. Лёгкое возбуждение схлынуло, будто и не было. — Прости, я тогда оговорился. Супруг откатился на свои подушки, тяжело вздохнув: — Спи уж, недоразумение моё. Завтра продолжишь трепать мне нервы, а пока отдыхай, набирайся сил.

***

Безмятежного крепкого сна не получилось. Всю ночь я видел всякие кошмары, несколько раз просыпался в крепких объятьях супруга, он шептал мне что-то ласковое, нежное. Утирал слёзы и убаюкивал. К утру оба в такой степени измаялись, что поднялись ни свет ни заря. За завтраком старался припомнить, что же мне снилось. Но в голове царила невозмутимая, глухая пустота, в которой, как по невидимой водной глади кругами расходились мои безумные вопли. Выслушав мою очередную просьбу, Ульфхам проявил недовольство, но дозволил выгулять брата по Сияющему. Правда, сурово наказав телохранителю Винку глаз не спускать с нас и быть неизменно рядом, даже если Моей Светлости в отхожее место по нужде приспичит. Наша прогулка началась с посещения малоизвестного Храма Любви. Он был построен около двух тысяч лет назад двумя братьями, которые умудрились не только влюбиться в одну и ту же девушку, но и заполучить ответные чувства к обоим. Горемычная страдалица не смогла предпочесть из двух возлюбленных одного единственного и покончила жизнь самоубийством, когда постигла, что стала причиной братской розни. Молодые люди, скорбя по красавице, воздвигли Небесный Храм Любви и сами стали первыми священниками, отказавшись от надежды на семейное счастье и продолжение рода. На вид здание казалось совершенно непримечательным. Вытянутое в длину, невысокое, овальное сооружение из громоздких каменных блоков. Восемь низких дверей, расположенных по всем сторонам света, через которые можно было пройти только склонившись в поясе. Единственным внешним украшением служили густо рассаженные кустарники белой бугенвиллии, коя издалека смахивала на опустившееся на землю облако. Кровли не было вовсе, и, заходя в Храм, человек оказывался в странном колодце. Внутренние стены и пол были полностью покрыты зеркалами, оставляя для прихожан возможность передвигаться по узким дорожкам из скального камня с азуритовыми вкраплениями. Повсюду отражались небо и блуждающие люди. Считалось, что увидев лицо любимого человека в зеркалах этого Храма, можно было понять его истинные чувства к вопрошающему. К моему искреннему сожалению Эркин не пожелал зайти туда. Проявляя приличествующую вежливость к гостю, я не стал настаивать. Мы покинули это место, так и не насладившись им вдоволь. Немного побродив по центру, я упросил Винка отвезти нас к моему месту работы. Пусть Ульфхам и запретил пока туда возвращаться, всё же хотелось показать брату самое дорогое и важное для меня место. Кроме того, я планировал забрать кое-какие бумаги домой. Но Эркин опять попытался остаться в коляске и категорически отказывался пройти со мной внутрь, объяснив, что не желает портить себе радужное настроение грустными реалиями жизни, от которых не спрятаться в заведении, подобном этому пристанищу Порядка и Закона. Куда подевались его извечные любопытство и страсть к неизведанному, порой чреватому опасностями риску? Сокрушённо покачав головой, я отвёл брата в трактир, где собирался присоединиться к нему за обедом. И вернулся в суд. Повидаться с коллегами не удалось, так как лейтенант и святой отец уехали по делам. Прочие радостно приветствовали меня, но держали дистанцию, как и было положено вести себя с начальством. Винк тщательно осмотрел мой кабинет, после чего разрешил войти внутрь, сам оставшись у дверей в качестве охранника. Я быстро нашёл необходимое и собирался на выход, как столкнулся на пороге с пожилым уборщиком. Он безумно обрадовался встрече, я даже заподозрил, что старик специально прибежал, услышав о моём визите. — Ваша Светлость! Счастье-то какое, — запричитал он, схватив меня за руку. — А мы-то думали поначалу, что убили вас здесь. А вы живы, здоровы! — Кто убил, когда? — я растерянно улыбнулся, поражаясь странной фантазии местных сплетников. Стоило на работе не появиться, как чепуху надумали. — Так, недели три назад. Я ж когда ваши вещи тут рваные, в крови измазанные нашёл, так такой шум поднял, — заволновался уборщик, прижимая мою ладонь к своей впалой груди. — Святой отец всех успокоил, сказал, что вас к дохтуру увезли. Но я всё же переживал. С того вечера ни слуху от вас! Мне захотелось посмеяться над беспочвенными переживаниями. Но его воспоминания уже заполняли мой разум, вселяя испуг и чужую надежду на то, что не произошло ничего непоправимого. Стул, упавший на бок, на его спинке отпечаталась кровавая пятерня. На полу также размазанные и уже засохшие красные мазки, будто борьба здесь была, будто морду чью-то о пол валандали. Мерзкий, тяжёлый запах рвоты. У дивана штаны. Из них с мясом вырвана пуговица, неведомо куда закатившаяся. Смятый знакомый камзол с красной лентой. Старик на цыпочках идёт в уборную, с ужасом заприметив, что на ручке тоже кровь. Боится дверь открыть и увидеть труп. Решается только голову просунуть. Готов уже бежать, кричать о страшном преступлении, совершённом в таком, казалось бы, безопасном месте. А там — рубашка, изодранная в клочья. Некогда белая, а теперь утопленная в раковине, где вода странная, розовая, с отвратительным железным запахом боли. Я вырвал свою руку, чувствуя, что меня стошнит сейчас. Бегом ломанулся обратно в кабинет, в уборной при виде умывальника всё же не выдержал и выплеснул в ведро горечь, волной подступившую к горлу. Уборщик тактично не поплёлся за мной, но позвал Винка. Который принёс полотенце, и оттащил меня к дивану, где я рухнул, скрипя зубами от боли в голове. — Минутку здесь полежу, — прошептал, чтобы громкими звуками не причинять себе больших мучений. Телохранитель вывел уборщика из кабинета и как думалось ему — шёпотом высказал просьбу не беспокоить Мою Светлость, так как я ещё не отошёл от травмы. Мужчины так громко шушукались, что мои уши невольно поворачивали голову в сторону двери, пытаясь не пропустить ни словечка. Неконтролируемая реакция нормального человека, который обнаружил, что стал темой для беседы. Неприятная, не всегда полезная, но абсолютно естественная. Раздражённо поднялся на ноги. Выпил воды из графина и решил вернуться к брату, тем более что боль отступила, как только я выбросил из головы увиденное в чужих воспоминаниях, привычно проговаривая про себя песнопения из давно не читаемого молитвенника. Эркин не очень-то и скучал в трактире, найдя общий язык с постоянными клиентами. Мужчины трепали языками так бойко, что любая баба позавидовала бы. И даже возмутилась бы, что они осмелились столь виртуозно и нагло овладевать исконно женским ремеслом по перемыванию косточек всех мимо проходящих. Впрочем, мне обрадовались, засыпали кучей вопросов, совершенно не требуя ответа на них. Посидеть с братом вдвоём не удалось, но мы не сокрушались, весело проведя время в кругу простых, открытых людей. Понравилось, что Эркин совершенно не кичился своим аристократическим происхождением. Когда тарелки опустели и завсегдатаи стали расходиться, один из мужиков хлопнул брата по плечу: — Ну, ты заходи ещё! Нормальный же парень! Мы в прошлый раз о тебе не очень хорошо подумали, мол, зазнаёшься. Молчун такой угрюмый был, а ты молодец, оказывается! — Он в первый раз тут, Сэйр! — я улыбнулся, подзывая разносчицу. — Да? — мужик посмотрел на Эркина, почему-то растерявшего весь свой недавний задор. — Ты разве недели три назад здесь не сидел? — Нет, я не столичный! Пару дней как приехал, — сухо ответил брат. — Обознался, видать, — смущённо почесал затылок мужик и, попрощавшись, ушёл. — Может, всё же ты? — моя шутка не удалась, потому что Эркин психанул, громко стукнув кружкой о стол, и выскочил вон. Быстро расплатившись за еду, я выбежал вслед за братом, который уже сидел в коляске. — Ты чего? Шуток не понимаешь? — Тупые шутки… — пробурчал Эркин. Потом криво усмехнулся и попытался оправдаться. — Весь день колесим по городу. Шумно тут, пыльно. Голова болит. — У меня тоже, — до боли сжимая затылок, прошептал я. Какие-то неясные мысли тревожили, но не желали принимать доступную пониманию форму. Они походили на тени прошлого, на призраков, печально снующих по заброшенному, нежилому дому.