A Case Of You

30 мая 1431 года. Никлаусу знаком удушливый, тошнотворный запах плоти, пожираемой огнем. Сколько раз за его бесконечную жизнь ему приходилось видеть подобное? Сколько раз он чувствовал ледяное дыхание смерти, пробивающееся сквозь адское пламя костров инквизиции? Там, в центре площади, среди сухих ветвей дуба и осины, среди едкого дыма и нескончаемой боли, что отделяет кости от кожи… Там, где жизнь обрывается, утекает сквозь пальцы, словно расплавленное железо нагрудных крестов, оставляя о себе лишь напоминание, тихий отголосок среди ярких снопов искр. Эхо истошного крика боли и отчаяния, что отражается от мрачных стен крепости и витает бесплодным призраком надо палачами, которые перед заутреней развеивают прах и золу над мутными водами Сены. Там, в этом проклятом месте, возвышаясь над толпой словно ангел, спустившийся с небес, чтобы покарать служителей Господа, что заливают землю Франции кровью невинных, стоит она. Орлеанская дева, которая принесла в страну мир, сражаясь как лев против англичан-захватчиков. Дочь обедневших дворян, командующая французской армией, советница короля. Еретичка, вероотступница и идолопоклонница. И сегодня она сгорит. Никлаус улыбается, смотрит прямо в голубые глаза Кэролайн, которая будто парит над толпой любопытных зевак, что пришли поглазеть на казнь той, что спасла их жизни. Она стоит гордо и прямо, подбородок упрямо задран вверх, а взгляд не выражает и толики страха перед собственной смертью. Упрямая, дерзкая, храбрая девчонка. Кардинал Бофорт зачитывает приговор, облизывая пухлую нижнюю губу в нетерпении. Он много работал, чтобы наконец-то покончить с этой девицей, возомнившей себя неприкосновенной. И Никлаус продолжает улыбаться, переводя взгляд на этого жалкого, больного подагрой старика, который даже не представляет, что уже сегодня ночью его сердце будет вырвано из груди и отброшено в горшок, куда его преосвященство справлял нужду. О, Никлаус не пожалеет ни его любовницу, ни маленьких ублюдков, которых они наплодили. Окропит их грязной кровью дорогу от Руана до Парижа, чтобы король знал, что он идет за ним. Никлаус улыбается безумно, а глаза его горят янтарным блеском, что предвещает расплату и месть всем, кто посмел отправить его ангела в адское пламя. И когда Кэролайн привязывают к столбу, а палач обливает дрова маслом, она улыбается ему в ответ. Нежно и покорно, скорбно и тепло. И адская боль в груди бессмертного становится настолько невыносимой, что ему хочется упасть на колени и вырвать собственное сердце, чтобы не видеть, как Кэролайн будет гореть. Но Никлаус улыбается. * * * — Они отправят тебя на костер, — шипит он, яростно вцепившись пальцами в ее подбородок. — Я не могу этого допустить. В полумраке темницы Кэролайн выглядит еще более бледной и беззащитной. Бесплотный призрак, который по злой насмешке судьбы пробрался в его бессмертное сердце и навсегда поселился там, мучая его непрекращающимися кошмарами о конечности жизни возлюбленной. Об острие ножа, по которому она ходит каждый день, не желая оступаться от своей веры и молить англичан о пощаде. И если бы Никлаус мог внушить ей, то Орлеанская дева уже давно бы была надежно укрыта за высокими стенами его замка. Но от Кэролайн исходит тонкий аромат вербены, а ее судьи надёжно защищены амулетами. И от собственного бессилия, от гнета неизбежности у Никлауса будто бы ломается каждая кость в теле. — Значит так суждено, — спокойно отзывается Кэролайн. Ее нежное прикосновение отдается тугой болью рваной раны где-то в груди, но Никлаус не умолим. Он хватает ее за горло, толкает к стене, сжимает тонкую шейку так сильно, что ее пухлые губы синеют, а сама она обхватывает его запястья тонкими пальцами, пытаясь освободиться. — Я лучше сам придушу тебя прямо здесь, — рычит он, чувствуя ее гулкий пульс под своими ладонями, — чем потеряю в пламени костра. Кэролайн задыхается, но молчит, успокаивающе поглаживая его руки. Смотрит прямо в душу, туда, где навечно будет запечатлено ее лицо, но не желает сдаваться, хоть из глаз текут горькие слезы. Раз, два, три. Раскаленной лавой сжигая его темную душу. — Слышишь меня? — орет Никлаус, хватает ее еще крепче и впечатывает в стену, чувствует как по его пальцам течет теплая кровь, как зверь внутри бьется о железные стены клетки, расшибая плоть, давясь раскаленным воздухом. Отпускает ее на миг, чтобы разорвать зубами собственное запястье, а потом приставить к ее губам, вынудить сделать глоток. — Пей, Кэролайн! Орлеанская дева молчит, сползая вниз по холодной каменной стене, поджимает под себя босые ноги и закрывает лицо руками. Его ярость всепоглощающе холодна, она бьет наотмашь, когда он склоняется над ней и с силой впечатывает кулак в стену: - Пей! — умоляет, приказывает, стонет, кричит. В темноте темницы, в оглушительно ярком свете, исходящем от нее. Отчаянно, с болью, с всепоглощающей любовью, на которую способен лишь тот, кто был вечно одинок во тьме своей бесконечно долгой жизни. — Нет, — тихо отвечает Кэролайн, прижимается холодной щекой к его ладони. — Я люблю тебя, мой маршал. Но даже ради тебя не предам свою веру, — в ее голосе стойкость и уверенность, а в душе — иссушенные поля в огне. — А сейчас уходи. Никлаус кричит во всю мощь своих легких, желая обрести прежнюю силу, вырвать ее холодное сердце, избавиться от навязчивой слабости, что делает его жизнь невозможной без нее. Он никогда не обратит ее против воли. Будет смотреть, как она горит в пламени своей никчемной веры. Раз, два, три. Плоть отделяется от костей. И больше нет Орлеанской девы. Его тысячелетия впереди смоют эту жалкую любовь к упрямой девчонке, что уничтожила его душу. На площади палачи готовят помост, и Никлаус стоит перед ним до самых сумерек. До боли в глазах смотрит на проклятое место. И думает, что добавит свою кровь в вино Кэролайн, когда ей принесут последний ужин перед казнью. «Она возненавидит тебя», — тихо и отчаянно шепчет подсознание. «Она будет жить», — сквозь зубы отвечает Никлаус, зная, что в любом случае потеряет ее навсегда. Чаши весов застыли в хрупком балансе, ожидая его решения. Раз, два, три. Колом в мертвое сердце. В любом случае Никлаус потеряет свою Кэролайн навсегда. В любом случае маршал увидит, как горит его Орлеанская дева. * * * Пламя костра вьется у ее ног, словно морские волны, окрашенные закатным солнцем в яркий оранжево-красные цвет, ласкают кожу. Толпа замирает в ожидании крика боли, предсмертного стона, но Кэролайн молчит и смотрит в глаза своего волка, своего Никлауса, представляя, что прохладная водяная гладь принимает ее в свои объятия. Никлаус знает аромат плоти, пожираемой огнем. Он улыбается, когда снопы искр взмывают вверх, а пламя обхватывает подол льняной рубахи, пожирая ткань, но пока не трогая белоснежную кожу. И эта улыбка похожа на боевой шрам, хоть и бесконечно долгие войны не оставили ни одного следа на его теле. — Пропустите! — где-то позади слышится отчаянный оклик Ребекки, которая бежит сквозь толпу к плахе, отчаянно цепляется за видение белокурой девушки, что пожирает огонь. — Дайте пройти! Сестра кричит и плачет, прижимая руки ко рту, а потом сползает на грязную мостовую, цепляясь за брата. Но Никлаус не смотрит на Ребекку. Его взгляд прикован к тому месту, где жизнь обрывается, утекает сквозь пальцы, словно расплавленное железо нагрудных крестов, оставляя о себе лишь напоминание, тихий отголосок среди ярких снопов искр. И слышит тихий шепот Кэролайн. Она зовет его. Словно последнее бесплотное признание в любви, растворяющееся в сизом едком дыме. Последнее в этой короткой жизни. — Скажи, что ты напоил ее своей кровью, — глаза Ребекки полны слез, а голос совсем осип от ужаса. — Ник, умоляю, скажи, что она обратится! Кэролайн горит, а лицо Никлаус похоже на посмертную маску безумца. На боевой шрам, что никогда не появится на его теле, хоть и всю жизнь он провел в войнах. Он не может отвезти взгляд от пожираемой огнем нежной плоти, к которой он так любил прикасаться украдкой, скользить пальцами по нежному изгибу плеча, словно невзначай, помогая Кэролайн надевать громоздкие доспехи. — Ник! — в безумии шепчет Ребекка, пытаясь подняться с холодной земли, цепляясь за его руки. — Ты напоил ее своей кровью? Она бессмертна? Ответь мне! Крик сестры растворяется в гулком негодовании толпы, пытающейся прорваться к своей спасительнице, охваченной пламенем. Раз, два, три. Гулкими ударами сердца к новой жизни. Маршал смотрит, как горит его Орлеанская дева. Никлаус чувствует, как теряет свою Кэролайн навсегда. Он улыбается.