A Case Of You

Эта панихида — сплошной фарс. Черное на черном, белым обрамляет, розовые лепестки тлеют на палящем луизианском солнце, а крышка гроба блестит так, что присутствующие неловко ерзают на стуле, поправляя солнцезащитные очки. Кэролайн мутит, во рту привкус горечи, которая вот-вот рванет из желудка, ее качает туда-сюда, и внезапно она со злостью впечатывает каблук в мраморный пол. Все оборачиваются, и она смело встречает растерянные взгляды. С вызовом, со жгучей яростью, от которой ее глаза темнеют, а сетка вен прорезает скулы. На улице не становится легче: пахнет битумом, тиной вод Миссисипи и сырой землей. Кэролайн резко оборачивается, смотрит на безразличные лица рабочих, капающих очередную могилу. Рык сам собой рвется из горла, но слез нет, хотя внутри все горит. Клаус заслуживает большего. Запаха страха, дрожащих рук, каплей пота на лбах тех, кто провожает неуязвимого первородного в последний путь. Вопроса в глазах: неужели все закончилось? Клаус заслуживает большего. Искренних слез, стенаний, криков и нежелания отпускать, кинуть последнюю горсть земли. Вопроса в глазах: неужели он больше не пообещает всего мира? Кэролайн жалеет, что не курит. Отстранённо понимает, что сигарета хорошо бы смотрелась среди всего этого фарса. Людей, которые его не знали, родственников, которые предавали, церкви, которая отвергала таких, как они. Королевство осталось без короля, и оно умирает, а все на что способны поданные — лживые вздохи да притворные сожаления. Она думает, что надо бы пойти в Бойню, где Хоуп уже второй день лежит без сна, пытаясь оплакать отца, которого почти не знала, но ноги сами несут ее в самый центр Бурбон-стрит, и Кэролайн долго-долго стоит там, осматриваясь по сторонам, пытаясь уловить все то, что Клаус пытался ей показать. Вспоминает их последний поцелуй, — а может быть первый? -и ярость накрывает ее с головой, когда ее язык вспоминает его вкус. Терпкий, яркий, опасный. Разве это справедливо? Ей хочется спросить это у воды, ветра и солнца, но она все еще стоит неподвижно. Молодая, прекрасная и… живая. Звонок телефона разрезает вакуум, а нож подтаявший ломоть масла. Слеза бежит по ее щеки, и Кэролайн вдавливает ее в кожу скул с такой силой, что течет кровь. Внутри пусто, вокруг Новый Орлеан, и все это слишком поздно, чтобы быть правдой. — Да, — выдыхает она в трубку таким тоном, будто пытается выпустить наружу всех призраков прошлого. — Не оплакивай меня слишком сильно, love, а то я могу подумать, что ты скучаешь по Злому Серому Волку. И мир внезапно вновь играет красками, и пульсирует, и Кэролайн чувствует, что она жива: раздраженная, злая, счастливая, молодая, бессмертная и готовая исследовать весь этот новый мир. Кэролайн так много хочет ему сказать, объяснить слезы, страх, ненависть, непонимание, собственную молодость и все те ошибки, которые они совершали. Но вместо этого она лишь смеется, прижимая телефон ближе к уху, будто может почувствовать его горячее дыхание: — Ненавижу тебя, Майклсон. И Клаус улыбается, потому что это лучшее признание в любви, которое ему доводилось слышать за тысячу лет. Они улыбаются.