Пересечения

      Не-совсем-я вышла. Вышла и остановилась вздохнуть. Медленно падающий, до тоскливого холодный снег запорошил седую макушку и челку, а я осталась стоять у тяжелой двери, смотря в место, где должно было виднеться небо, но там была лишь темная пустота; время, нитями проходящее сквозь стагнацию мыслей, потеряло значение; чернеющие голые деревья стояли тихо, наверное, давно уже будучи мертвыми — во всяком случае, я не решилась бы двигаться по ним верхними путями. Дорога вела в никуда, безнадежно заполняясь размытой тьмой вдали. Легкий плащ не выпускал тепло; я специально не скрывалась, потому свободно разгоняла энергию, которая и согревала меня, а заодно выдавала себя как среднего джоунина, ранг которого я теперь могла получить только посмертно. Бледно-зеленое свечение осколка слабо пробивалось из-под одежды, намечая путь, — он горел внутри меня, уже совсем родной, однако нецелый; я сделала несмелый шаг, чувствуя себя незнающей и абсолютно потерянной, но хорошо понимающей, что это можно исправить.       Кто бы не следовал за мной, он будет разочарован моим убийством. Я отошла достаточно далеко, но все еще не потеряла связь, передавая память и не теряя логичность поступков, в отличие от понимания, как следящий передвигается. Возможно, земля из-за холода и мягких сугробов не чувствовала его шаги. Но ту ветку, больше похожую на палку, сломали легко и быстро. У него могла быть высокая скорость и увесистое оружие.       — Человек. Разве ты не знаешь, как встречать новых приятелей? — слишком спокойный голос. Такой обычно встречался у ликвидаторов. У них четкая цель и отлаженные многолетними практиками методы. Только вряд ли они когда-нибудь стали бы распинаться подобным образом. — Повернись. Пожми мне руку, — медленно, я повиновалась, на ходу впадая в боевую медитацию, готовая атаковать, пуская по слабым каналам медицинскую чакру в глаза, чтобы лучше увидеть и запомнить лицо в темноте.       Его бледная тонкая рука дрогнула, едва заметно, в тот самый момент, когда мои светящиеся силой льдинки радужек, чем-то похожие на кошачьи, стали видны. Я еще несколько секунд внимательно смотрела на протянутую руку, затем бесцеремонно заглянула ему в лицо, не поднимая голову из-за низкого роста, рассмотрев-таки застывшее улыбающиеся выражение. Строение черепа?.. То, что это череп, я поняла только по пустым глазницам с огоньками, похожими на огоньки глаз Флауи, и отсутствию носа там, где должны быть хрящи, остальная голова была скрыта под капюшоном. Ранее мне часто приходилось видеть человеческий череп, более часто только кости из рваных ран, но его лицо разительно отличалось — неестественно пухлое и гладкое. Его тело было скрыто свободной одеждой, и я загорелась жадным желанием узнать, как выглядит его грудная клетка, потому что рука соответствовала человеческому строению: разветвлялась на пальцы у запястья.       Мои глаза, мигнув, когда я сморгнула, погасли; следуя интуитивному порыву, я вспомнила уроки психологии и напрягла нужные мышцы лица — улыбнулась как можно ближе к описанию в старых конспектах:       — В моих краях принято представляться по-другому, — промолвила учтивым тоном, вслушиваясь в ответную реакцию.       — Хах? И как же? — он сконфужено, но сразу убрал руку в карман, возможно, поняв, что я заподозрила что-то неладное в ней.       — Мое имя Мия. Прошу позаботиться обо мне, — я глубоко поклонилась, как по меркам этикета кланялись главам семей, в знак сильнейшего уважения. Из такого положения было почти невозможно отразить атаку. Это был тест.       — А, что ж… — это его в какой-то мере шокировало. И в результате он, даже не поклонившись, а, вроде как, слегка неуклюже присев, сказал нечто ответное и, несмотря на улыбку, в его голосе явно слышалось легкое беспокойство: — Я Санс. Санс Скелет. Позаботься и ты о нас, ок?       — Ты во множественном числе? — я ответила вопросом на вопрос, удивилась и подняла брови раньше, чем сама поняла, что он имеет в виду.       В принципе, это было очевидно: Ториэль говорила, что люди в целом живучие, и из-за этого — так считается — сильнее, чем монстры. Сила равно власть. Чтобы власть оставалась властной, ее должны бояться.       — Я о монстрах в целом. Так… — он пожал плечами и перекатился с пятки на носок, будучи одетым в тапочки, на что я не сразу обратила внимание. Смешные розовые тапочки. По-домашнему теплые.       Так странно.       Несмотря на это, он боится меня. Боится и за тех, кто ему дорог. Простая логическая цепочка. Простой вывод.       Я перебила:       — Нет, постой, теперь давай так, как у вас принято, — заинтересованная, я первая протянула ему руку.       С нуждой распахнуть полы плаща, тепло начало улетучиваться, растворяясь в морозном воздухе, заставляя чувствовать разность атмосферного давления. Слабо пульсирующий мятного цвета свет пробился наружу; монстр не увидел, как выглядит сейчас моя «душа», не увидел и мою военную экипировку в полном комплекте, но прокомментировал:       — Человек, не стоит ходить с душой нараспашку. Ты можешь стать жертвой… — он погасил огоньки в глазницах, так же копируя мои движения, вытягивая руку. Либо он собирается напасть, как я и планировала, либо он использует переносный смысл, прося не быть всей из себя такой приветливой. Пожалуй, не буду. Слишком большие эмоциональные потери. Чтобы быть такой, как Ториэль, нужно принести себя в жертву на благо других — это не то, что я воспитывала в себе всю сознательную жизнь.       — Хах, жертвой? Я надеюсь, в твоей руке не что-то смертельное, а иначе… — кожа коснулась прохладных костей. Раздался звук, которому я не сразу дала определение.       «Я заберу тебя с собой».       — Жертвой розыгрыша.       — Оу, — оригинал стояла за его спиной, с блестящими в темноте глазами, готовая нападать, и скрывающая свое присутствие почти полной остановкой потока энергии и подавлением ауры намерения убить. Плюс плаща именно в этом — не видно, что ты достаешь и как это вообще отражать — в ее же руках были парализующие печати. Все то время, пока я тянула со знакомством, она, используя тихий шаг, не оставляя следов на снегу, подобралась прямо к скелету, впоследствии резко обернувшемуся на ее удивленное восклицание, — это всего лишь розыгрыш… — пришлось неприлично долго вспоминать нужное слово, непонимающе смотря в его горящий левый глаз, — шутка? — между тем я действительно ожидала ядовитый кинжал, спрятанный в рукаве или сразу на ладони. В конце концов, не на своей шкуре, но во врачебной практике приходилось встречать. К слову, смертность крайне высокая в таких случаях: шиноби попросту стыдно обращаться с таким ранением, полученным по собственной глупости; доходят до нас стеснительные с опозданием, уже трупами. Не всегда ясно, приоритеты такие или и впрямь не знали, что отравлены.       Клон разрушился, выполнив прописанную в структуре задачу, оставшись на слабо протоптанной тропинке влажным снегом. Моя душа, прежде расколотая ради достижения равновесия и способности мыслить, восстановилась: сами по себе водяные клоны довольно тупы, только на отвлечение, простые поручения они и способны, имея лишь одну десятую личной силы оригинала. Их и в разведку не пустишь, как теневых, коими были знамениты коноховцы, те еще монополисты. Мои элементные клоны уступали им почти во всем, кроме, пожалуй, прочности, но альтернатив у меня не было: я понятия не имела, как делать «теней». Впрочем, прочность не помогла ей полностью спрятать свет души, исходящий прямо из тела (в то время как меня подсвечивало только во время боя). Возможно, если попытаться разделить поровну не только духовную, но и телесную составляющую, что-нибудь да получилось бы, но загвоздка в том, что, будучи медиком, я всегда отдельно манипулировала только ин, позволяя ян стихийно дополнять образующуюся медчакру в нужных пропорциях. А как ощущается отдельно ян я впервые почувствовала только благодаря Флауи. Но это ладно. А вот что характерно, обычно абсолютно любые клоны не способны поддерживать себя на больших расстояниях от оригинала, и если бы она отошла слишком далеко, недолго бы протянула. Чем больше расстояние, тем больше потеря информации. Последняя не вливается в голову, как изредка хотелось бы, а приходит письмом и муторной надобностью его перечитывать. Или нет, если тебе не интересно, что клон делал все это время. Это к чему: судя по всему, если я буду отпускать клонов с большой частью души на слишком большое расстояние, то теоретически могу терять нечто большее, чем просто информацию. Часть здоровья? Или часть себя? Но в общем, в целом, ничего не изменилось. То, что какая-то сила решила взять и выделить мою духовную часть в «душу», вообще ничего не поменяло. Она по-прежнему мешалась с телесной, лишь странным образом отмечая свое присутствие сердцем в солнечном сплетении, там, где находился мой очаг; чакра свободно текла по телу, притом с тем же количеством концентрации, без каких-либо ограничений по созданию техник — разве что «здоровье» уменьшалось, если удавалось доводить себя до истощения, но это как бы очевидно и нормально.       Меня просто без особых усилий подстроили под правила этого мира. Зачем? А просто так. Должна ли вообще быть у высших сил логика?       Скелет очнулся после долгого рассмотрения меня, повернулся назад, где не обнаружил водяного клона, и погасил глаз, даже не спросив, что это было. Потом пошутил. Снова. И снова. Отшучивался, кажется, стараясь забыть о том, что я стою прямо перед ним. Я не смеялась, не была с душой нараспашку.       — Все монстры преисполнены надеждой, что когда-нибудь они выйдут на поверхность, — словно между прочим.       — А ты? — без интереса, просто свести фокус.       — Я не хотел бы чувствовать в этом одиноКОСТЬ.       — Хм, — криво усмехнулась, — я обделена этим чувством, не могу посмеяться, — прохладный голос пререкрыл раздражение от всех этих шуток, что мне уже довелось вытерпеть. Понимание странно отразилось на его лице, смесью из затруднения и страха, но он решил не провоцировать агрессию с моей стороны. — И вас я тоже не понимаю, — как вообще можно стремиться на поверхность, где до сих пор, я уверена, либо идет война, либо не могут разгрести ее последствия.       Мне уже все равно, кто там победил.       Непродолжительное молчание, сосредоточенное внимание; утекающее время, как повышенная влажность воздуха здесь, проходит сквозь пальцы и все ощущения.       — Ну, что ж, мы разные, — прикрыл он, улыбаясь, одну глазницу. Я задавила возмущение: «Как ты это делаешь?». Желание изучить его все росло. Интересно, это он так истинный смысл понял и имел в виду две расы или просто очередное высказывание о несхожести восприятий мыслящих существ?       Потом скелет вернулся к теме, непринужденно ввел меня в курс дела и попросил развлечь его брата. На мой отказ в его монологе не отводилось время. Затем, поняв, что я все равно мало что теперь скажу, в любом случае пойдя рядом, угрюмо замолчал, провожая сквозь странные ворота (пропустил меня вперед, умник). А потом коротко бросил: «туда», указав на лампу. Та была довольно невысокой и явно не подходила под мой рост. Я просканировала землю на наличие ловушек, сделала вывод: чисто. Укрывшись плащом с головой, чтобы покрыл тело, но в то же время не было холодно сидеть на голой земле, я сложила несколько печатей. Хенге обняло хрупкой иллюзией прозрачности, вынуждая замереть и не двигаться.       Концентрация, обособление от внешнего мира. Звон опадающих на плечи и голову снежинок, мутные отголоски спокойного голоса низкого скелета и резкого, в противоположность раздраженного голоса человека, которого я не увидела, закрыв глаза и замедлив системы жизнеобеспечения — искусственно задремав. Это состояние обычно помогает ускорить регенерацию, притом не уходя из реального мира, не рискуя пропустить удар. Тем более, что можно напрячь иные анализаторы, нежели зрение. Как я уже упоминала, в воздухе здесь тоже есть вода, а стоят они ни на чем ином, как на грешной земле. Скелет, кстати, и вправду был слишком легким. Не даром, наверное, что почти из воздуха состоит.       Конструкция сознания была в порядке, но я чувствовала, что что-то ежесекундно пыталось пробиться к моим мыслям и чувствам; незримое давление, неясное ощущение. И моя защита на одной силе воли.       От чего мне надо защитить себя?       — Хей, человек, можешь выходить, — молчание, затягивающая тишина леса и снегопада. — Эм… человек? — шаги, все громче. — Киддо? Где ты?       Толща воды уходит, я выныриваю на поверхность реальности из непродолжительной медитации, помогающей прочистить мозги. Ходят слухи, что у джинчуурики, которые заточают в себе огромную силу, помогающую выигрывать войны, имеются целые катакомбы в их подсознании. У меня, как и у любого другого шиноби, полагаю, все проще: темное пространство с тонкими разноцветными нитями. Каждая нить отвечала за что-то свое. За что — не знаю, не специализируюсь на этом, но если в очередном узле запуталось что-то чужеродное — это точно не длань небес, скорее уж вражеское гендзюцу. Убирать самому такое напрямую тоже опасно. Кто знает: какая из очередных нитей отвечает за функцию вегетативной нервной системы. Сейчас же все было в порядке. Как обычно.       И я спокойно сняла невидимую ткань с головы, смотря на озирающегося и кажущегося обеспокоенным скелета:       — Хей, — перенимаю некоторые его слова. От моего, словно висящего в воздухе бюста, он отшатнулся как припадочный. И это несмотря на то, что на прозрачных сейчас плечах были маленькие сугробы. Может, этот Санс подслеповатый. Но меня учили не недооценивать. — Не думала, что так напугаю тебя. Прости, не специально, — без всякой искры сожаления в голосе я сбросила иллюзию и встала, стряхивая снег, поправляя одежду.       — Хах, хороший розыгрыш, человек, — похвалил он, расслабленно забирая костлявые руки в карманы, внимательно наблюдая за моими действиями. — Несмотря ни на что.       — И в мыслях не было, — через плечо, направляясь по свежим следам, все еще ожидая удара в спину.       Этот день будет долгим.

***

      Я возненавидела Папируса в ту же секунду, как поняла, что он собой представляет, не заглядывая в еще более темные дебри психологии. Заносчивость, прячущая низкую самооценку, эгоизм, скачущий до непонятной заботы и обратно. Это его поведение заставляло жгуче чесаться мои запястья, вызывало фантомные боли по всему телу и безудержную неуместную ненависть, застилающую глаза.       Граница Сноудина оказалась непредсказуемо близко. Казалось, я вообще только-только вышла из Руин, а теперь ухожу из не менее тесного города. Это раздражало. Тут тоже слишком мало места.       Ненависть. Ко всему вокруг. Я вдруг почувствовала, что если не войду в лес и не покалечу пару деревьев, то сорвусь на первого встречного-поперечного. Да на того же Санса, который только и знал, что подтрунивать и говорить, как безопасен его брат. О да.       Я знаю.       — Человек! Я, Великий Папирус, обязательно поймаю тебя и стану знаменитым! Стану капитаном Королевской Стражи! — и он вытянул меня на бой, отдав инициативу. Я вызвала окно статистики. Ками, он умрет с одного удара.       — Скелет. Отойди, — это все, на что меня хватило после череды совершенно не вредящих синих атак.       — Великий Папирус не сдается!       Но его уверенность стерта в порошок: ломая каждую кость, летящую в меня, буквально голыми руками, испуская чудовищное КИ, я смотрела ему в глазницы исподлобья тем самым взглядом, видящим все слабые места, вынуждая отступать шаг за шагом.       Я, правда, хотела сломать его. Может, не в прямом смысле, но…       В эту секунду я понятия не имела, как так получилось, что он обнял меня, а я даже не сопротивлялась.       Метель глушила звуки, закладывало ветром уши. Глотая снег и хрипы, я не могла заплакать. Как давно это было?       Мой кунай за его спиной дрожал и вот-вот грозился быть выбитым из рук обычной непогодой. Необходимо было замахнуться и просто воткнуть железо прямо между его позвонков, но… Моя хватка ослабла. Моя уверенность ослабла. Я ослабла. Дрожащими губами я зашептала наполненные желчью слова:       — Ненавижу тебя. Так ненавижу, — и, стуча зубами от судорог в груди, я заехала кулаком куда-то в броню, не оставляя даже следа, чисто символически, скованная. И обняла, оседающая, уткнувшись лбом куда-то в грудь. Кунай выпал, пропадая в большом сугробе.       Я, правда, хотела ненавидеть его. Просто за то, что он заставлял меня вспоминать то, что так сильно причиняло боль.       — Я, Великий Папирус, верил и верю в тебя, человек!       «Умоляю, заткнись».       Я ухожу.       Пустоту в мыслях ничем не описать. Шаг за шагом ландшафт сменялся, ноги утопали в лужах талой воды. Хотелось кричать. Но мир получил упрямое молчание.       Звезда поманила светом, и я, словно неодушевленный мотылек, послушно прикоснулась к неосязаемому источнику, в надежде получить хотя бы суррогат тепла себе в грудную клетку. *Выигранный без применения насилия бой наполняет Вас ДОБРОТОЙ.       Щелчок. Прямо в груди.       Какой же все-таки бред творится вокруг.

***

      В мире шиноби верили в перерождение. Не столь значимы были боги и духи, как сами люди, их поступки и сам факт перерождения: ты возвращаешься снова и снова. Много полемики разводилось среди гражданских: какой в этом смысл? Все равно ничего не помнишь. Чакровики такой дурью не маялись, о нас думали, мол, и так дел по горло. Не… совсем. Зачастую шиноби, в том числе я, помнили обрывки своих прошлых жизней (и чем сильнее развит твой очаг и духовная составляющая в частности, тем больше ты потенциально можешь вспомнить). В нашей социальной прослойке это превратилось во что-то обыденное. И редко кто-то считал, что прошлая жизнь была лучше — сказать это вслух значило обеспечить себе допрос с пристрастием (инструкция: сделать вид, что не помнишь, к какому клану или деревне принадлежал). Только зачастую, кого не спросишь, все жили в государствах которые либо уже, либо еще не существуют. Вот только о аналоге лимбо никто не предупреждал.       Нужно ли мне выйти? Хочу ли я выйти?       Орочимару из Конохи славился не только высокой ценой за голову, а также безумством в ней, но и тем, что изобрел и срубил немало денег за байду, которая выносила всех шиноби на раз-два. За это его тоже ненавидели, впрочем, но находились и те, кому приглянулось. Я смотрела в пустой стакан огненного виски, который еще недавно горел, и вспоминала, как много нужно было обычного алкоголя, чтобы просто затуманить мне разум. Несколько бутылок? Но оно все равно выветривалось слишком быстро — чуть разгонишь чакру. Однако это виски тяжело было назвать обычным, особенно после послевкусия в виде пламени. Я три раза спросила Гриллби, местного бармена, безопасно ли это. И после всего, сказать, что я пробовала подобное где-то еще, — нагло солгать.       Сзади зафиксировался всплеск активности посетителей, который и обнаружил новоприбывшего. Так рядом сел тот, кого я бы хотела видеть в последнюю очередь.       — Как дела, малая? — Санс привычно улыбался и мозолил этим глаза, потому я предпочла отвернуться. Мне не нравилось представлять, что он может иметь в рукаве, в плане того, что его брата нельзя назвать конченным слабаком. Идиотом — да, но не слабаком. А мелкий по росту не так прост. Вряд ли их уровни вообще можно сравнивать.       — «Малая»? Вам сколько лет, дядь? — иронично усмехнулась я, отчего-то вспоминая педофилов, и уже тише, весьма дружелюбно, между прочим, попросив стоящего перед нами бармена долить той «согревающей магической фигни».       — Разве это важно, хах? — он заказал себе гамбургер, ставя рядом с собой бутылку с кетчупом, как какой-то сок.       — Возраст определяет количество опыта, — негромко ответила я. Это, конечно, разные вещи со способностью мыслить и анализировать (что может быть и у десятилетних, таких не много, только вот говорят обычно о этих гениях громко), но, чтобы анализировать эффективно, нужно иметь сравнительную базу. Так уж мы устроены, что все познается в сравнении. — Но в твоем случае мне интересно, какое количество времени живет твой вид.       — Лады, — он подмигнул, оставляя мою искренность безответной, сразу продолжая: — Но разве тебе не рано пить такие напитки? — он всегда звучит столь издевательски?       Я демонстративно опустила в себя стакан и даже не сморщилась, направляя в него хмурый взгляд:       — Ты это сейчас серьезно? Мне за двадцать — редкость для моей профессии. Я почти прошла две войны, поседела на последней, а ты все норовишь назвать меня ребенком? Поразительная слепота, — и недооценка. Разочарованно хмыкнула, раздраженно зарываясь рукой в снежного цвета волосы, темнеющие у корней, — возможно, те еще вернут цвет, когда отрастут. Пустой стакан грустно сверкал от пламени все слышавшего бармена.       Да, наверное, сейчас я вела себя как ребенок, пытаясь что-то доказать и все такое. Просто… все эти заморочки с намеками на возраст из его уст обесценивали мои заслуги… В смысле, будто бы я хотела умирать? Конечно, нет. И от того, что это вообще ни во что не ставят… все кажется слишком бесполезным. Это ставит под сомнения мои действия.       Опыт равно сравнительная база. Равно правильное решение.       Все просто.       Вот только почему меня вообще волнует его мнение? Он даже не может оценить степень страха всех там присутствующих. Он не знает, каково это. Он не может осудить меня. Монстры вот уже кто знает сколько времени сидят тут взаперти, сменилось слишком много поколений, чтобы они помнили человеческую жестокость. Они разучились бояться.       Они… разучились бояться?       Слишком долгое молчание. Я шокировано свожу взгляд с блестящей поверхности барной стойки.       У Санса не горят глазницы.       — На поверхности… война?       Я зло усмехаюсь, смотрю снисходительно, но не могу выдержать и двух секунд — отворачиваюсь, кривя губы в отвращении к самой себе. Ведь мы в одной лодке. Даже порадоваться не получается, что не я одна теперь в этом дерьме тонуть буду. Безнадежность. Мне некуда возвращаться. А их вообще никто не ждет, таких добреньких и нуждающихся в собственной территории и части рынка. Вот весело-то — хотеть туда, где априори будет очень плохо.       — Каждое поколение. Добро пожаловать в мой мир.       Оставь надежды всяк туда входящий.       Единственное, что я чувствовала после всего этого — давящую на душу темную грусть.       Позволяю себе закрыть глаза. Ненадолго, ладно? Ненадолго я уйду в себя.

***

      Кручу в руке чудотворное устройство, что могло позволить мне связаться с любым чело… монстром в этом подземелье. Я не очень красиво распрощалась с Ториэль.       Был ли другой выход? Просто прокрасться?       Сообщение улетают одно за другим. «Я обещала, помнишь?» «Я приду». «Простишь ли ты меня?»       Между тем я привычно не ощущала вины. Безвозмездная доброта выгодна только тем, кому помогают, и это чертовски очевидно. Она поступит очень глупо, пустив меня к себе и, по сути, позволив мне и дальше паразитировать. Хотя в этом не будет ее вины. Уж слишком сильно уязвлена, чтобы просто замечать все мои манипуляции. Возможно, ей действительно будет проще верить, что я не оставлю ее в одиночестве. Что, конечно же, на самом деле не так.       Но она сделала это. Приняла, обняла и обогрела. Напоила чаем, пряча взгляд.       — Мне казалось, ты забыла обо мне.       — Ты незабываема, — скудная игра слов ради хорошего впечатления.       — Я знаю, тебе не нужна мать, но может… мы можем быть друзьями?       Теплая чашка опущена на стол. Уголок губ приподнялся вверх, когда я тяжело вздыхала.       — Именно этого я хотела все это время, — это было бы гораздо удобнее. Но нужно было сменить тему, чтобы не дать ей загрузить меня эмоциями по этому поводу: — Ты обдумала мои слова?       — Дитя, ты понимаешь, что создание еще одной армии будет означать раскол, а затем жертвы и дворцовый переворот?       Я надеялась, что когда-нибудь она начнет называть меня по имени.       — Раньше защитой упавших занималась только ты, так почему бы не найти единомышленников, которые будут разделять твои взгляды? Я одна из них. Это может и не выглядеть как армия.       — Сопротивление приказам моего бывшего мужа… будет означать предательство. Мне это прощалось, потому что… не важно, — прерывисто и грустно закончив, она поставила передо мной свой фирменный пирог.       Да, было бы очень глупо своими собственными силами развязать здесь еще одну войну. Но думала в этом направлении я все-таки не для защиты неких людей.       — Я могу поставить тут сигнальные контуры и защитные барьеры. Тебе не обязательно сидеть тут взаперти.       Эта женщина не достойна заточения.       Она качает головой:       — Мое затворничество — знак протеста. Но, кажется, даже это не способно изменить политику Азгора.       Клянусь, этот король будет единственным, кого я тут убью при первой возможности.

***

      На самом деле, я не собиралась уходить дальше Сноудина. Мельтешащие на периферии скелеты раздражали, но я упрямо разведывала территорию, закладывала пути отступления на случай внештатных ситуаций.       В гостинице меня встретила в целом приветливая крольчиха с затруднением на лице.       — Я чувствую в тебе что-то темное. Но… не важно! Хочешь остаться на ночь?       — Неа, — я пожала плечами. У меня не было денег. Привычкой стало убегать даже от Фроггита, который предлагал ими поделиться. — Я хотела бы у вас тут работать. Мне нравятся здешние места, — остаться с ними.       Некоторые почти перестали вызывать меня на бой.       Иметь стабильный заработок казалось неплохой идеей в плане того, что Ториэль назвала недвижимость здесь достаточно дешевой.       Я пригляделась к ним, к монстрам: все, кто бы мне не встречался, имел проблемы только с доверием ко мне, но не страхом. В их книгах было написано, что люди жестоки, но монстры забыли в чем это выражается. И как на самом деле болезнен наш коронный удар в спину.       Но я устроилась тут, как ни странно. Крольчиха притерлась к моей мало эмоциональной натуре и даже несмотря на резиновое лицо и просто ледяную вежливость, пустила за регистрационную стойку. А еще я выполняла роль штатного аниматора.       Работа с детьми.       Такого я от себя не ожидала, если честно, но в каком-то из смыслов меня приперло к стенке, так что с утра мне платили родители детей, и я их, как собачек, которых тут и так было много, выгуливала — следила, развлекала безобидными играми. Ну и еще давала размеренные физические нагрузки. А потом решила понять, чем их еще можно занять, чтобы при этом не стало скучно. В библиотеке удалось отыскать описание базовой образовательной программы. Осталось доработать.       Так мой маленький мобильный детсад перерос в прецедент, я надеюсь, внесемейного наставничества. Магии детей в основном обучали родители, поскольку у монстров разных видов она была разная, в местной школе, однако же, давали нечто всем доступное и разносторонне простое. Такое, как базовое исцеление и атака.       — И что? Каков процент успевающих?       В разнобой мне сообщили, что для эффективных исцеляющих манипуляций нужна зеленая магия. Это показалось до жути знакомым и ироничным. Книги напористо утверждали, что люди ею не обладают.       Атаки, кстати, они отрабатывали вместо занятий физкультурой. Что потенциально означало, что ни один из монстров, если не специализируется на этом и не обучен обратному, не пойдет в ближний бой. Что безумно радовало — я специализировалась на средних и дальних расстояниях, и в ближний бой идти каждый раз было подобно пытке.       Монстренок, который единолично основал культ некой Андайн, на самом деле был инвалидом. Не только просто по человеческим мерам: я видела его родителей, у обоих были руки. Дестабилизация баланса вызывала чудовищную неуклюжесть, которая для каждого шиноби была бы фатальной.       У меня уже за рассмотрением веселящихся детей встал вопрос о деторождении. Те же скелеты вовсе не имеют внутренних органов, чтобы позволить паразитировать и развиваться еще одному представителю своего вида.       Я надеялась, что свыкнусь. И может быть поэтому взяла вышеупомянутого Монстренка себе в личные ученики.       — Будешь моим дипломным проектом? — с улыбкой потрепала его по голове. Кто вообще сказал, что после смерти нельзя развиваться дальше? Если смогу улучшить его жизнь, то просто в своих глазах автоматически получу A ранг ирьенина.       Личное ученичество в корне отличается от наставничества в команде и простого преподавания в академии, которое мне не раз пытались впихнуть, да я не согласилась. Личное ученичество означает крайнее доверие и наследование большинства техник, которые только можешь передать. В том числе те, что ученик не может выполнить по рациональным причинам. Такие техники записываются и отдаются до лучших времен. Только вот проблемка. Я ничего не знаю о телах монстров и их чакре. И можно ли это вообще как-то совместить.