Пересечения

      Текло время. Темная пустота сверху не давала отсчитывать дни. Ловя снежинки на ресницы, я разглядывала что-то там, откуда падал снег. В сумме, судя по календарю телефона, я тут уже четыре месяца: пролетел день рождения и иные праздники, которые я изредка отмечала с коллегами.       Мне двадцать два. Красивое число. Может именно его означает УР?       Санс окликнул меня, когда я проходила мимо одного из его наблюдательных пунктов.       — Малая, у меня есть к тебе несколько вопросов.       Остановившись, я уставилась в заснеженную землю, концентрируясь на голубом пятне толстовки скелета периферийным зрением, пытаясь почуять, какую из степеней опасностей несет его голос. А он нес. Ни у кого из монстров не было этой тонкой угрозы сквозь самый обычный тон. Но на самом деле возведенная в абсолют уверенность говорила, что если смогу избежать его первой атаки, смогу и подстроиться. Не победить, так выжить.       — У меня тоже. И, если не возражаешь, я прямо сейчас спрошу, продаются ли здесь где-то сигареты, — ровный тон, присущий моему голосу, потеплел, усталая улыбка делала мое лицо более живым; я смотрела на него, как на остальных здесь. Страха не существовало. Шиноби легко приспосабливаются, я не исключение. Каждое нападение, вызванное моим неизвестным происхождением, перестало быть проблемой: слухи о моей необычайной силе, способной ломать кости дружелюбного, но достаточно сильного Папируса, быстро разлетелись если не по всему подземелью, то по Сноудину. Однако я не уверена, что дети, даже их родители, знали, что я человек. Они людей в глаза не видели, а я вне работы умело пряталась. В основном — от скелетов. Но были и самоуверенные глупцы, не представляющие, что я вообще могу причинять вред.       Это было не так. Но я ограничивалась разносом их атак, страшным взглядом и угрозами сопряженными с давлением ки. Мило, что уже это для них было настоящей жестокостью.       Он на секунду застыл, потом усмехнулся, пожал плечами и вытащил прямо из-под стойки пачку. На упаковке что-то похожее на собаку, но я, ловя, не разглядываю, только пуская сканирующий импульс, — запечатываю, получая уведомление о попадании в инвентарь.       — Ты довольно долго тут бродишь. Не знаешь, куда идти дальше?       — Нет, — я поджала губы, в тайне от самой себя ища на его закостенелом лице понимание, — мне удалось пройти дальше. Но там нет снега.       — О? Разве люди не должны любить тепло? — может, он и впрямь был удивлен. Неужели живет так долго, что знает о людях больше того, о чем пишут легенды? Когда-то монстры жили на поверхности.       — Возможно, гражданские. Но шиноби… — я вздохнула, подняв голову туда, где должно было быть небо. — Я выросла в подобных краях, в похожем климате, — что-то промелькнуло перед глазами, но я прогнала наваждение. Тут не было репрессий и крови. — В дань памяти я собираюсь остаться здесь. Нет смысла идти вперед.       — Вот как… — он испустил то ли безнадежный, то ли устало-облегченный вздох, прикрыв обе глазницы. — Малая, хочешь сходить к Гриллби?       Я непонимающе и внимательно глянула на него, а он в ответ открыто смотрел мне в глаза, рассматривая, ждал утвердительного ответа.       Вспомнив, что я могу подавать невербальные сигналы и не умереть из-за этого, я пожала плечами:       — Веди.       И на протянутую руку я аккуратно прощупываю его рукав. «Ты все еще подозрительный». Все еще не доверяю. Не обманывайся моей улыбкой.       Эти манипуляции его напрягают. И это все еще забавно.       Короткий путь, да?       Монохромная темнота и один шаг в совершенно другую локацию.       Он присаживается на, по-видимому, привычное место и ждет меня, застывшую у входа, возвращающую утраченный слух и ощущение земли под собой. Я не замечаю, когда он успел устроиться там.       Отличается от шуншина, но, наверное, разрывы в пространстве лучше расщепления на атомы?       — Хах, косточки в твоих ногах не ослабли, — кажется, ему искренне смешно.       — Больше я так не пойду, — хмуро заверила его, стараясь искоренить рвущуюся жажду не убить, так покалечить. Но вряд ли он вообще подозревает, насколько отвратительно мне быть дезориентированной.       — Так что у тебя за вопросы? — сделав заказ, кажется, за нас двоих, попутно убедив меня, что местные гамбургеры очень вкусны (коверкаю, он не забыл скаламбурить), скелет выжидающе и нарочито расслабленно посмотрел на меня. Мне вновь удалось заострить внимание на точках, обозначающих чужие зрачки.       Прежде чем ответить, я поманила почти ушедшего Гриллби мягким «прости» и попросила чего-нибудь покрепче. Хотя, зная этого огненного человека и то, как часто Санс-шутник проводит здесь свое время, с него станется принести мне горячий чай на «согревающее» и кофе без молока на упомянутое «покрепче», но попытка не пытка.       Проследив траекторию передвижения бармена, задумчиво подала голос:       — Это должна спрашивать я, раз уж ты меня позвал, — и развернулась корпусом к нему, ожидая заказа и не упуская возможность рассматривать его снова и снова.       Его шея (шейные позвонки?) выглядит… весьма уязвимой.       Он лениво пожал плечами, пряча за этим дрожь узнавания моего интересующегося взгляда, оставляя мне возможность не иначе как говорить самой с собой. Я поплыла по предоставленному течению:       — Что же… помимо искреннего непонимания того, как монстры размножаются, — он удержался от падения со стула, в то время как я вспоминала, что же еще упустила. — Мне нужно приблизительное понимание, кто еще, кроме твоего брата, может захотеть меня угробить. Ну и учебник по вашей анатомии, естественно.       Стоило произнести подобное, как он уцепился за один единственный пункт:       — Я же говорил, мой бро не причинил бы вреда, — подавшись на меня вперед, спокойно разжевывал мне эту истину в последней инстанции, слабо жестикулируя свободной рукой. Второй он все еще держался за барную стойку.       — Кому ты это рассказываешь… — вырвался шепот с раздраженной интонацией. Продолжил громче: — Думаешь, попади он мне в сердце, я бы долго прожила? — оскалившись, грозно гляжу на него исподлобья. — Но в одном ты прав: намеренно он бы меня не убил. Слишком добрый. Почему только все забывают про несчастные случаи? — с чередой вдохов-выдохов я отвернулась, успокаивая вспыхнувший темперамент. Краем глаза я продолжала следить за монстром, чтобы не упустить какое-либо жизненно важное для меня телодвижение.       С моей точки зрения, ему говорить это было несусветной глупостью, прежде всего потому, что такими вещами вроде как не шутят. Но я все время забываю, что они тут умирают разве что от старости.       — Этого не произошло, — он с легкостью отмахнулся от информации, принимая от повара свой гамбургер.       Плохо понимаю его язык жестов. Тот будто бы становится разборчивым только тогда, когда скелет сам хочет этого. Целый блок знаний, что я когда-то получила и исследовала в человеческом обществе, провалился в… трещину высокой горы? О да.       — Ему повезло в этом, — вышло на грани слышимости, словно текущая далеко река, и я прикрыла глаза. Если бы Папирус меня убил… это вряд ли бы произошло, находясь на грани я бы срочно начала себя лечить, а этот наивный глупец вряд ли бы стал меня добивать… Но что-то подобное меня бы очень сильно разозлило.       Пощадила бы я его?       Время замерло, по спине прошел холодок от неожиданно сухой тишины, что даже не звенела. Я резко обернулась, осматриваясь в помещении. Никто. Никто не двигался. Огонь Гриллби статично замер, приглушаясь залившей все тьмой.       Зрительный фокус привычно напрягся, я медленно повернулась к устроившему это Сансу, что тихонько посмеивался над моей реакцией, сверкая глазами. Но, увидев мой горящий медчакрой взгляд, он замолчал и, словно в контраст, убрал зрачки.       — Ты знаешь? Мой бро повсюду ходит, пытаясь встретиться с тобой, но ты ускользаешь. Он очень расстроен, что ты не приняла приглашение… — его голос был необычайно низким, и именно сейчас я понимала, что вот — то, что он прячет за этой непонятной маской лени. У него есть сила, способная взять контроль над течением времени. Это было что-то новое на моей практике, так что я даже могла признаться себе в том, что напугана. — К тому же, на месте вашей битвы я нашел кое-что, чего там не должно было быть, — и из другого рукава худи, что я не ощупывала, он вытаскивает мой кунай. Тупой, начинающий ржаветь, оставленный там на неопределенное количество времени моим подавленным состоянием.       Я забираю его, задумчиво проводя по лезвию подушечками пальцев. Задвигаю все чувства насчет поведения скелета, и, вздыхая с примесью спокойствия, отвечаю:       — Спасибо. У вас совершенно нет оружейных магазинов. Каждый нож на счету, — расходник пропал в отдельной печати. На самом деле, такой кунай сейчас только в помойку, но он был мне дорог по некоторым причинам. Он еще с тех времен, когда я никого не потеряла. Это… подарок.       — То есть ты не отрицаешь, что это твое, — он сделал паузу, — грязный убийца? — его глаз вспыхнул всего на секунду, но этого было достаточно, чтобы я поняла важную вещь.       Он знает, на что я способна.       Но он быстро продолжил, напустив в голос дружелюбия:       — В любом слу…       — Вау, — я перебиваю, смотря на него во все глаза, пока моя натянутая фальшивая улыбка дрожит. — Что же… Не думай, что тебе удастся перевести все в шутку. Я запомню это, — конечно же, это угроза. При том ответная.       И он проникается этим насквозь. Забавно, но этот страх все еще взаимен.       — Скольких монстров ты убила? — его голос хриплый, но не холодный и не давящий. Это похоже на злость с примесью отчаяния. Это чувство в совокупности… и есть беспомощность… Для меня оно почти забыто. Это похоже на вопрос, который он честно хотел задать все это время. Я буквально могла слышать, как потрескивает чакра вокруг него. Чакра, которую здесь называли Магией. — Твой УР… — он оборвал конец фразы, словно это и так давало объяснение всему, словно продолжение не было обязательным для понимания.       И словно мне что-то говорят, в то время как идешь ко дну. Я слышала его слова, но не понимала смысл.       — Хоть бы кто мне объяснил, что это значит, — на лице моем отражались откровенные непонимание и раздражение от того, что он мне говорил и как себя со мной вел. Лицемерный обманщик, думающий, что скрыв страх, сможет его перебороть. Чем-то похожий на меня.       Мне не ясно. Мне не понятно, что все это значит. Все эти его слова и слова Флауи. Этот цветок мне даже чем-то напоминал сидящего рядом скелета. Он тоже боялся меня, и после того случая с гендзюцу, в котором я его убила, всегда избегал меня. А я просто не особо искала встречи.       — Ха… ха-ха-ха, — нервно, неправдоподобно. — Ты до сих пор не знаешь, верно? Какая досада.       Я помрачнела, не в силах заставить себя его поторопить.       — Уровень Расправы.       Он уходит, злой, но беспомощный. Ничто не пытается его остановить. Время возвращается рывками. Гриллби не выглядит растерянным, когда просит заплатить только за себя.       Я смеюсь.       И хочу сбросить этот разговор.       Время затекло за шиворот, потом в кости. Страхом.

***

      Флауи не мог бежать. За отсутствием у него ног это звучит слишком иронично, чтобы я скрывала смешок.       — Выпусти меня!       Под землей его корни прощупывают каждую стену активированного четырехгранного барьера. Они двигаются резко и, под землей-то, весьма значительно напоминают мне о первом правиле: не недооценивай.       — Нет. Для чего, ты думаешь, я здесь?       — Просто хочешь посмотреть, как я мучаюсь?! Мерзкий человек! — предвзято скривился он. Не то, что бы я ожидала иного.       — Для того, чтобы наслаждаться чьими-то страданиями, нужно не знать, что этот кто-то не может их испытывать. У тебя ведь нет так называемой здесь Души. Кто в здравом уме станет оскорблять или бить кофемолку?       — Еще лучше! Теперь я просто вещь в твоих глазах?! Не стерплю! — шипяще уведомил он меня, заставляя уклоняться от своих атак.       Подождав, пока это прекратиться, и он банально выдохнется (хотя приходилось предполагать, что этого может и не случиться), я сократила расстояние, строго взирая сверху.       — Ты не вещь, — смягчаясь, ответила. — Я говорила, мне не нужно твое дружелюбие. Для меня ты ценный источник информации.       Оценивая мое поведение, он, спустя секунду выдает:       — В этом мире убей или будь убит, — его выражение лица выражало концентрированное отвращение, выражая все его отношение ко мне и созданной мною ситуации, либо к собственным словам, в чем я все-таки сомневалась. — Сделай это вновь, раз можешь, но я ничего не скажу тебе, — однако не было похоже, что он так просто готов был отступить. Похоже на обманный ход.       Я качаю головой:       — Ты словно глупый маленький мальчишка, не понимающий, что вокруг него не только черно-белые вещи, — я опустилась рядом, тихо шепча: — Различай серые тона, — первоначально это была сколько-то издевательская ухмылка, но затем… почему нет? Он и вправду мог быть ребенком, брошенным в центр кровавой бойни. Как когда-то мы. — К тому же… Ты же понимаешь, что на самом деле я никогда не убивала тебя? Это была лишь иллюзия.       Коридор, соединяющий лес и Руины, был гораздо теплее, просто потому, что здесь не было снега. Из-под огромной двери задувал холодный воздух, создавая мерный шум, ватой заглушающий гневные тирады цветка, но на плащ сесть было в самый раз. Ловя острые лепестки голыми руками, я ждала, пока ему надоест. И, в общем-то, медитировала, чтобы понять, пролезло ли что-то в мою голову, раз я увидела что-то кроме «ошибки». Вполне могло, но я не видела отличий. Они были, но не проявлялись.       Флауи рвануло, как забитую взрывпечатями бочку: он послушно и едко разразился горькой правдой и обвинениями, окуная меня с головой в ушат с дерьмом даже без благого мата.       Я вызвала меню. Моя кнопка сброса, ранее принадлежащая цветку, висела слишком близко.       — Тебя не должно было здесь быть. Не человек с зеленой душой.       — Я не понимаю.       — Обычно приходят решительные.       — Я исключение?       — Ты мусор, — он закрыл глаза, сгибаясь в стебле, будто сутулясь, шепча слова с поразительной для бездушного отдачей: — Лишь жалкое ответвление.

***

      Еще неделю я трачу на раздумья. На определение правомерности. И на четкий ответ к вопросу: важна ли мораль?       Нет. *Рутинная жизнь наполняет вас спокойствием и ДОБРОТОЙ.       Я сохраняюсь и провожу эту неделю в расслабленном состоянии, не выходя на работу и общаясь с местными жителями, формируя четкую картину мира, где планирую провести остатки своей человеческой жизни.       — Гриллби-сан, — судя по слабо полыхнувшему пламени, он, обратив на меня внимание, не особо понял, для чего я прилепила суффикс к его имени; мой менталитет тут вообще мало кому понятен, — вы содержите единственный паб в этом поселении… и не имеете никаких юридических проблем, я правильно понимаю?       Он пожимает плечами, еле заметно кивает, предпочитая оставаться немногословным.       — Значит ли это, что по определенным причинам здесь просто не существует антимонопольного законодательства? Или же… ваши кулинарные шедевры просто вне конкуренции? — потом флиртую уже откровенно, слабо улыбаясь. Я вновь учусь просто жить, а не воевать ради существования. Общаться с кем-то, кто нравится, а не с кем приказали. Выражать симпатию не из корыстных побуждений. То была не моя специальность, но несколько раз приходилось ложиться в чужую постель ради деревни.       Ради долга. Вынужденная необходимость.       На войне тоже нет выбора. Только вопрос: доживешь до завтра?       Да/нет?       Нет.       Мужчина издает смешок и жестикулирует, удивляя меня. Птица рядом объясняет, что Сноудин не настолько большой, чтобы ему нужен был еще один паб. Таким образом, даже если бы кто-то попытался войти на рынок, ему бы вряд ли хватило репутации и опыта (которые были у Гриллби — получил от отца), а неудачи потенциального заведения быстро бы отвадили посетителей. Прекрасная сила слухов.       Я колеблюсь, пытаюсь найти середину между неизведанной здешней моделью поведения и вызубренным этикетом. Просто благодарю повара и его переводчика, по привычке качая головой, обозначая поклон, перед тем, как выйти.       Вечерний, или скорее все же ночной город, — это так странно — был очень умиротворенным. Часами можно было наблюдать за падающим снегом. Ночью мало кто бродил здесь. В это время суток никогда не нападали. Может, конечно, моя репутация говорила сама за себя. Но навсегда отпечаталось в мыслях чувство свободы, и осталось странным.       Темно, пора прятаться в дом… Разве это преграда? Разве так можно?       Мое убийство может освободить их. Но…       Монстры действительно были другими. Их сердцу, казалось, не была ведома подлость. Лишь злость и тоска, вызванная тьмой подземелья, заставляющая желать освобождение и моей души. А я… А меня все сильнее интересовало, знают они хотя бы само слово.       Но я не всегда давала им знать, кто стоит перед ними. Скрыть чакру было достаточным, чтобы они гадали, что я за монстр такой. Мое описание прекратило быть точным, как только я прикупила одежду, а людей многие по-прежнему в глаза не видели.       Сбросы давали огромную свободу моей фантазии. Однако перед бездумными экспериментами над мыслящими существами, я должна была узнать кое-что важное, кое-что, что беспокоило меня в своеобразной манере. В долгосрочной перспективе. Но к этому я собиралась вернуться в очередное воскресение.       Мне не хотелось резко сокращать их численность. И поэтому мое поведение в какой-то мере могло называться гуманным.       Вопреки стереотипам, шиноби являлись людьми, лучше всех знающими ценность жизни. По моим подсчётам, только в Сноудине на пике рабочего дня находилось не больше полсотни монстров. Было рано говорить о общем количестве в подземелье, я не прошла дальше вечной мерзлоты, но их численность населения в любом случае была меньше человеческой. Логично — им не нужно воевать, а следовательно, и растить пушечное мясо. Забота не о количестве, а о качестве закономерна. Да и подземелье не обещает быть огромным. Если оно и вправду под горой, то я смогу бегом преодолеть его где-то за пять часов. Цепь гор — другой разговор, конечно.       В любом случае, участившееся смерти монстров будут означать фактическое вымирание, уж слишком небольшой прирост у них. Нечто новое, неизвестное и пока неизведанное может просто превратиться в прах. Не могу позволить этому случиться.       Библиотека дала мне некоторую информацию о анатомии монстров, их истории, которая все же больше походила на мифологию — странно, что Рикудо Сеннина не приплели. Пыльные книги находили место рядом, по кирпичику закрывая меня информацией и неустойчивыми башнями твердых переплетов от внешнего мира.       Тем не менее, сами монстры считали, что они состоят из чистой энергии, и это объективно было невозможным для меня и моей системы знаний. Поэтому, поймав Монстренка и поставив смирно, я пришла к выводу, что это… несколько не так. Как показало сканирование техникой Мистической руки, в их телах не было внутренних органов. Вообще. Зато была та самая душа, — достаточно мощный очаг, чтобы соперничать с моим, — содержащая в себе просто огромное количество ин. Непропорциональное количество. Настолько, что вся ян, что только была, уходила на построение их физической оболочки. И их Магии, конечно же. Она создавалась ими в тех же пропорциях энергий просто потому, что иных вариантов особо не было.       Это значило, что монстры от и до состояли из своей Магии. В них почти не было физической материи. И именно поэтому они рассыпались в прах, пока ян шиноби сгорала энергией, даря перед смертью то самое второе дыхание. Хотя еще предстояло понять, куда девалась в случае их смертей ин. В случае человеческой смерти обычно еще можно было фиксировать остатки чакры в теле многие дни. А что же с монстрами?       Это все объясняло форму атак Папируса. Иронично. А вот огненные шары Ториэль значили, что монстры вполне имели стихийные предрасположенности. И, раз это работает без ручных печатей, огромный контроль.

***

      Визит к Папирусу вышел таким… утомляющим. Скелет был слишком громким и раздражающим, и на подавление этих чувств уходило слишком много моей концентрации, сворачивающейся больным комком нервов где-то на диафрагме. Санс, не покидающий нас ни на секунду, притом все же периодически засыпающий на месте, подливал масло в огонь. И, пожалуй, нелюбовь к его каламбурам сплотила нас с, оказывается, младшим скелетом (о, я была так удивлена; Санс, кажется, зол).       Ассоциации-воспоминания-воспоминания. Подавленная тупая боль, мешающая вздохнуть. Ненависть. К нему, к себе. Этот наивный монстр отличается от нас. Может, потому что не рос в военной обстановке, где поднять тревогу могут в час ночи и ты должен быть готов защищать клан, деревню, их немыслимые, но всем понятные идеалы-лозунги. Может, тут должно прослеживаться влияние его брата.       — Человек! Ты собираешься остаться у нас на ночь! — Папирус не умел рассчитывать громкость. Это просто стоило принять.       Мое лицо дрогнуло в напряженном протесте, затем вновь замирая в маске контроля:       — Нет, не собираюсь. У меня есть, куда пойти, — я аккуратно встаю из-за стола, задвигаю за собой стул, бесцеремонно выходя с их кухни в гостиную.       Папирус вскакивает, расставляет руки, готовый остановить меня не иначе как объятьями. И в ответ я начинаю движение по комнате, не позволяя приблизиться слишком близко.       — Хех, малая, кажется, это не вопрос, — ленивый скелет просто наблюдает, выбрав опорой для тела дверной косяк. Возможно, с его точки зрения, это действительно выглядит безопасно и даже забавно.       Хмурюсь, в последний момент, дразняще-непринужденно уходя из-под рук младшего:       — Моя упорность в этом вопросе — последнее, что умрет. Мне пора, — одно молниеносное движение, и ноги моей тут не будет — выпрыгну в окно, даже успев его открыть. Скелет, в отличие от своих атак, физически не слишком быстрый.       И почему же я этого не делаю?       Меня парализует его голос:       — Пожалуйста! Человек! Я не хочу, чтобы ты пострадал, пробираясь по пустым улицам! Великий Папирус знает, как это страшно для таких, как ты! Останься и прими наше гостеприимство! — его голос еле заметно дрожит, а вместе с ним, в унисон, мои пальцы. На их кончиках холод заледеневшей крови. Чужая — вне, моя — внутри.       Это обнажает мое слабое место столь очевидно, что будь в моей печени болт, это было бы менее чудовищно. В голове начинается война, отбирая у меня самой контроль над телом.       — Хорошо, — приглушенно отвечаю я, отводя взгляд, встречая где-то внизу поражение. Эта ситуация была такой неоднозначной: я проиграла бы в любом случае, даже если бы выбрала сопротивление.       Мы боимся за других своими страхами… Флауи говорил, что иной человеческий ребенок не раз вырезал все подземелье, порой оставляя лишь Папируса и Санса. А порой — никого. Вот почему последний не пошел в свою комнату, как бы ни хотел спать.       Я предполагаю, что он помнит.       — Ага! Теперь ты согласился! Однако Великий Папирус должен сообщить тебе, что обивка нашего дивана… кхем-кхем, — выразительный взгляд на низкого скелета, — была испачкана. Поэтому незадолго до твоего прихода я, Великий Папирус…       — Постирал диван? — с священным страхом предположила я, уже видя некоторые последствия его действий для меня. Мое лицо необычно для меня самой исказилось. Это… было комичное выражение. Чтобы он понял меня. Это был намеренный невербальный знак, эмоциональность, которую я перестала использовать, как средство общения давным-давно. В самом деле, меня не могла напугать такая мелочь, не после смерти на войне.       — Нет! Только его обивку.       — Ками, Папирус, это был лексический прием… — мои губы дрогнули в намеке на улыбку, но лимит эмоций уже исчерпал себя, и я вернулась в исходную мертвую точку, тяжело вздохнув.       — Волненью нет, человек! — он упер руки в бока. — Также я успел навести относительный порядок в комнате своего брата! — горделиво поднял подбородок, обнажая свои шейные позвонки: я была ниже его на голову, а шарф он снял. — Так что сегодня можешь заночевать у него, — непринужденно сообщил он.       Этого не должно было произойти.       — Эй, Папс… — по лицу низкого скелета вообще тяжело что-то понимать (он прекрасный актер, особенно рядом со своим братом), а уж тем более — знать, о чем он думает.       Вдобавок мой голос громко перебивает:       — Что? — секундное замешательство сменяется на раздражение. — Папирус, — выделяю, — не надо, — мне тяжело сочетать в своей манере мягкость с едва уловимой угрозой: имя я еще произношу тихо, но вот дальше ки делает свое дело, часть фразы утопает в шепоте. Папирус совсем не чувствует этого давления. Санс в состоянии, похожее на шоковое, отшатывается, пока на черепе выступает пот.       Ладно. Вообще-то, степень влияния чужого ки на организм характеризуется опытом (и опытом сопротивления этому ки конкретно) и физической силой данного организма. Ну и количеством чакры, очагом, конечно же, на который и влияют вышеперечисленные характеристики. Но если у монстров слабая физическая сила, им остается купировать это ин компонентой. Значит ли это, что я недооценила Папируса?       (И переоценила Санса?)       — Папирус… У тебя высокие характеристики силы воли, не так ли?       В ответ он признается, что соблюдает режим дня и ходит на тренировки. Вся эта несерьезность начинает пугать. Словно затишье перед бурей.

***

      Поразительно. Что я за куноичи, раз позволяю так из себя веревки вить?       Мы входим в комнату низкого скелета, оставленные его братом под очередным предлогом, в гробовой тишине.       — Спишь на полу.       Мне нравится, что он обнажил свою натуру и истинное отношение ко мне. И меня вполне устраивало, что в это же время он не показывал это при долговязом скелете. Санс был напряжен. То ли именно это он не умел скрывать, то ли это не делалось специально, чтобы предупредить: одно неверное движение — будет труп.       Только чей?       В ответ я хмыкаю. Он остается единственным монстром, который воспринимает меня всерьез. Это льстит и дарит ощущение возвращения в место, где у меня нет дома… Почему-то эта мысль кажется грустной. И в противовес всплывает ассоциация с Руинами. Мне действительно есть куда пойти, хах.       Комната, кстати, действительно прибрана, несмотря на валяющиеся всюду носки. На полу, по краю от ковра, не было пыли. Я приваливаюсь к стене, садясь в медитативную позу, и провожу рукой по мягкому ворсу вокруг, оставляя невидимую цепь рун на поверхности. Нечто защитное нулевого уровня, наверное, но сложные печати делать нужно явно не в таких условиях. Если он нападет, контур вспыхнет, как лампочка, и… ну, если я вдруг умру, ему надолго останется подарок в виде испорченного насквозь ковра.       Но проверять, вернусь ли я, умерев таким глупым способом, не хотелось.       В воздухе витает еле уловимый запах пыльных книг из библиотек, но их на том же полу не слишком много. Этот запах напоминает мне о кое-чем.       — Так где можно достать учебник по анатомии? — я проследила взглядом за снявшим синюю толстовку скелетом, который затем грузным мешком (с костями, да) повалился на свой матрац. Взвинтилось облако пыли, рассеиваясь в душном воздухе. За окном скулил ветер, но теплые батареи и прочные окна не пропускали прохладу. Скелет с минимальными энергозатратами и телодвижениями рыщет рукой где-то у стены и мощно кидает книгу в немягкой обложке в мою сторону.       И то ли я так сглупила, то ли сказалось долгое отсутствие тренировок, но мое запястье щелкает… Книга выбивает мне сустав кисти.       Уже давно не чувствовала боль — отключить ее стало занятием неожиданно более долгим, чем раньше. Книга покоится на коленях, пока я аккуратно вправляю все обратно. Санса, отвернувшегося к стене, происходящее совсем не заботит.       На повестке дня два вопроса: настолько ли монстры слабы физически, как я предположила? И могут ли скелеты безболезненно отрывать себе конечности в районе суставов, раз так обыденно реагируют на чужие травмы?       Мой пытливый взгляд наконец падает на учебник, который любопытно окрещен биологией за некий восьмой класс. Половина посвящена человеческой анатомии, упрощенной и в некотором смысле даже устаревшей, учебник был написан действительно давно… еще людьми, а вторая монстрам соответственно. Однако.       — Это эйдономия. Странно, что объединили под единым неправильным названием.       — Монстры отличаются от людей.       — Что не повод путать анатомию с морфологией, — своим тоном я ставила точку в этом зарождающемся споре.       И мне не ответили.       Монстры подразделялись на материальных и нематериальных — ко вторым шли всякие призраки и, хах, химические процессы: Гриллби весь представлял собой контролируемый процесс горения. К первым просто все остальные. Автоматическое обладание (целительной) магией, жизнедеятельность благодаря душе, — краткие отличия, не охватывая психические, которые, очевидно, были плохо изучены, раз о них были написаны те же сказки, что и про душу, якобы состоящую из доброты… Про эту же душу, в общем-то, тут рассказывали то, что и детишкам на первых курсах академии, только еще примитивнее, даже без разделения на составляющее. И это ставило под сомнение весь материал, что был мне предложен. Надо найти что-то серьезнее.       Санс не планировал спать этой ночью. Не один на один со мной. Его чакра опасно фонила, он намеренно тратил энергию на поддержание бодрости в ущерб организму. Мы поступаем так на длительных, особо тяжелых миссиях и обычно при этом выедаем все свои запасы стимуляторов. Скелету это не нужно.       В любом случае. Что мне стоило сделать, так это пойти и просушить их диван. Можно под прикрытием тренировки суйтона.

***

      — Папирус. Почему мне кажется, что ты не просто перестирываешь?       Высокий скелет вздрогнул и замельтешил, опрокинув с соседней полки тюбики с зубной пастой, гелями для душа, и, зачем-то, шампунями. Все это скатилось в раковину.       Молча я наощупь подняла все бутылочки на место, в упор глядя на те самые зеленые наволочки, снятые с диванных подушек. Папирус стирал на совесть — на ткани в его руках не было даже намека на пятно, пока мыльная вода в тазу отдавала бурым оттенком и неприятно попахивала тошнотворной смесью порошка, пятновыводителя и, еле заметно, кетчупа.       — Что ты здесь делаешь, человек? — его голос звучал еще более взволнованно, чем когда он встретил меня и загорелся желанием поймать.       — Почему ты меня обманул?       Он клацнул челюстями и посмотрев на мое выражение лица с эфемерной надеждой, быстро вскоре улетучившейся, понял, что я не перестану ждать, а на его вопрос не обращу никакого внимания, не дав сменить тему.       «А у Санса получилось бы», — почему-то подумалось мне.       — Вы с моим братом… не поладили, — неуверенно начал он, не глядя мне в лицо, нервно выжимая наволочку. Я закрыла глаза, незаметно качая головой и почти не нуждаясь в комментариях. — Вы весь вечер злобно смотрели друг на друга. И я попросил Санса постараться исправить это.       Кажется, это выше его сил.       Может, старший и не знал, что диван в действительности сухой. Но он однозначно не мог отказать этому наивному существу. Одна ошибка за другой.       — Монстры отличаются от людей, — я повторяю это, словно действительно поверила чьему-то субъективному мнению, — ты понимаешь, что, если я действительно плохо отношусь к твоему брату, условия, в которые ты его поставил, могли быть для него смертельными? Даже если ты этого не понимал. Люди называют это предательством.       — Человек! Ты же у нас в гостях! У нас дома безопасно, мы не сражаемся друг с другом, так что…       — Простой пример. Даже если ты пригласишь на территорию своего государства армию страны, с которой у вас нейтралитет, это не будет значить, что, хорошенько поразмыслив, они не решат, что начать войну сейчас невыгодно. Они нападут. Они не пожалеют мирное население — это рабочий ресурс врагов, производящий питание, одежду. Это база: мораль не работает. Честь не работает. Предлог может быть любой, самый надуманный, — ровно и абсолютно равнодушно отскакивало от плитки в ванной. Я так давно не читала кому-то нотаций. Так давно не уговаривала себя не срываться на крик. Снова закрыв глаза и вздохнув, продолжила: — Я ценю твое доверие. Но со мной стоит быть начеку, ладно?       По его виду можно было сказать только то, что он действительно сильно расстроен, за нечто большее мой замылившийся, я хотела думать, от усталости взгляд не хотел цепляться. Не знаю, был ли он разочарован мною, или историей, что я привела в пример, или чем-то еще, но на некоторое время он действительно поник. А после, когда что-то пришло в его взбалмошную голову я перебила:       — Папирус. Иди спать. Уже поздно.       Добив его информацией о том, как мне хотелось бы сходить в душ, я удостоверилась, что дверь в его комнату прикрылась.       И я вдруг, закончив развешивать на сушку все эти наволочки, сформулировала все то, что всегда думала на этот счет. И что всегда хотела сказать уже мертвому другу.       «Ты не можешь предлагать милосердие каждому встречному». Это убьет тебя.       Протест простой истины защипал в носу, и я с беззвучным смехом задушила в себе его. Я закрыла поток, и лишь несколько капель успело вытечь через разрастающиеся трещины.       Смыв с лица водой сегодняшнюю утомленность и слезы, я вгляделась в зеркало. Там ничего не изменилось, только корни все же немного отросли черным. Но это волновало меня слишком неочевидно. На данный момент больше всего я ненавидела совсем иное, абстрактное, нежели седые волосы или дом скелетов. Даже не саму себя, свою правоту или неправоту.       Целый мир. Он заставил меня оступиться. Да так, что я не поняла, где именно.       Какая разница. Я просто сбегу. Снова. И снова. Под каким-нибудь предлогом.       Я хотела начать эксперимент непосредственно завтра с утра, но выспаться рядом с постоянно готовым к бою противником не получится. И теперь это не имеет смысла.       Я присаживаюсь на край ванны, сжимая края, и отпускаю все остальное, фальшиво усмехаясь в пустоту. Вызываю меню.       Я дала себе неделю.       Сброс.