— Хочешь историю?
Пять загрузок прошлого сохранения. Три из пяти недель без изменений, исключая разные намеки по типу: «Аккуратней с диваном» и ответного: «Ты следишь за мной, киддо?» Конечно, это не в счет. Две других я провела за тренировками, а также за попытками под надуманным предлогом вломиться в их дом под вечер и быть совершенно непредсказуемой. Папирус сказал, что не ожидал меня видеть, чего не было в прошлые разы. Санс не успел испачкать диван, хотя не хотел казаться удивленным. Однако моя цель оказалась достигнутой — я начала его читать. Флауи проболтался, как ресеты действуют на него самого. И успешно сделал он это, когда пришел в лес Сноудина высказывать свое возмущение, смешанное с втаптываем (у него все еще нет ног, и это забавно) моего достоинства в грязь и банальными оскорблениями. Я даже не пыталась платить тем же, пока он физически не стремился причинить мне вред. Страх пробивал его цветочное тело до корней, когда он меня видел, но оттого Флауи все не прекращал лезть на рожон, и либо старался победить этим свою боязнь, либо старался составить мой психологический портрет. Либо снова пытался манипулировать — я не все вычленяла из его нервной болтовни. Может — все сразу. Его сознание откатывалось в то время и место положение его тела на момент моего сохранения. То же самое, что со мной самой. — Зачем ты сбрасываешь просто так, идиотка?! Ты не можешь так поступать! — Я делаю это уже пятый раз, — легко пожимаю плечами. Он может считать это местью «идиотки», чье имя он, похоже, даже не потрудился запомнить. — Да и ты разве лучше? — этот цветок в сумме пытал их всех многие годы. Скелет помнит и это? Черт возьми. Флауи не ответил. Совесть взыграла? Какая разница. Только после сбрасывая до точки сохранения, по окончанию эксперимента, где я рассказываю Сансу правду о перезапусках и смотрю на его реакцию, уже уверенная, что он как минимум в состоянии запомнить произошедшее по причине сильной эмоциональной встряски, гнева, что-то идет не так. Двигаясь в разрез со своими убеждениями, словно назло своему прошлому миру, я снова и снова откатываю время. Но уже не из прихоти. Андайн приходит даже в руины. Даже в руинах я ее убиваю. Мне плевать, что чувствует по этому поводу Ториэль, по крайней мере, первые несколько раз, я даже имею ресурсы спокойствия и невозмутимости скрыть пропажу героини от Монстренка, но внезапно обнаруживается ожидание этой рыбной девочки с отпуска Папирусом… Санс действительно думает, что он не догадался бы в тот же момент, как увидел меня? — Ты же знаешь, где Андайн, да, человек? — он серьезен, мы стоим на том же месте, где дрались прошлый раз. Белый снег кружил вокруг, пока я высвобождала огромное количество энергии. Душа холодного мятного цвета зависла под диафрагмой, согревая, подготавливаясь к бою, старый-новый плащ был распахнут. Снег таял под сандалиями, но чакра по привычке не давала утопать, и я стояла на талой воде. И что я должна была ответить? — Знаю, — легко качая головой, я тихо говорю это, еле перебивая ветер, который здесь рождает разность температур. Дальше только повсеместные лужи и водопады. Побег всегда был выходом. Но любые действия влекут последствия, я уже давно не ученица академии, чтобы прятаться от неприятностей за спиной учителей или юбкой воспитательницы в детдоме (когда это помогало от тех задир?). Я в состоянии принять ответственность. — Я убила ее. Даже если он меня возненавидит. Они, случаем, с Ториэль не дальние родственники? Только вот у скелетов не самые теплые и мягкие объятия. — Человек, ты не можешь убивать всех, кто угрожает тебе, — но я могу, — есть иные способы! Великий Папирус демонстрирует один из них прямо сейчас! — его голос был скрипучим и несколько натужным. Это можно было назвать преодолением. Он правда не собирается пронзить меня костями насквозь, используя пощаду как ловушку? Глупец. — Человек. Обещай… обещай, что больше никому не причинишь вред, — ему действительно было больно слышать правду. И прощать убийцу своего учителя. Но Хоши попросил бы то же самое. Они так похожи. — Что я должна делать? — как я могу обещать подобное? Несмотря на то, что обещания ничего не значат, мои поступки будут вновь и вновь причинять ему боль. — Просто не делай никому больно. Легко сказать, являясь монстром, Папирус. Мне все равно на всех этих «никому». Но мне, к сожалению, не все равно на него. — Назови мое имя. И я дам тебе клятву. Так я заточила себя в собственной временной петле. Загрузить прошлое сохранение было действительно проще, чем изголяться и снова искать слабые места в той броне. И чем чаще я ее оглядывала, тем ярче понимала: Андайн можно было только убить. В отличие от скелетов, воин осознавала: я давно не ребенок.***
Санс жмется к стене, устраиваясь поудобнее в углу, стараясь как можно более незаметно сделать вид, что это он не от меня, сидящей рядом на этом матрасе, что заменял футон, отдаляется. Я молчу, пустым уставшим взором пялясь в противоположную стену, и почти не дышу, вслушиваясь поочередно то в возню в ванной, то в метель за окном. — Ты собираешься спать, киддо? Я устал до мозга костей, — он смеется над своим же каламбуром, купируя отсутствие моей реакции. — Да, — односложно чеканю, моргая, но не сводя взгляд с точки на стене. Много… воды утекло. Я успела почти полностью уничтожить их популяцию, потому что мне банально снесло крышу от всего этого дерьма, лишь под конец возвращая обратно. Папирус наверняка чувствовал себя жутко в значительно опустевшем подземелье, но избегать младшего скелета было слишком просто. В отличие от его брата. Санс ждал меня в Зале Суда, чтобы… наверное, в конце он сделал совсем не то, что хотел в первое время: — Я знаю, ты не хотела вредить никому из нас… изначально. Но твои же убеждения, да? поставили тебя в такое положение. — Мы будем драться? — между моих пальцев мелькают сюрикены — самое то для средней дистанции, — в то время как меня совсем не интересует эта болтовня. Эвакуация монстров позволила мне совсем не скрывать чакру, а значит и не испытывать нужду в разогреве перед боем. Та королевская ученая… Альфис. Я предложила ей издать срочный указ о ненападении на меня, который мигом бы все решил, но, запинаясь, она лишь натравила на меня своего робота. Исход был предрешен. Моя челка не мешала обзору, но свет, проходящий сквозь мозаичное стекло окон, падал весьма зловеще. Или мой вид в целом более не вызывал доверия, я не представляю. — Я не рискну, я не могу оставить Папируса, — он прикрывает глазницы и тяжело вздыхает. — Послушай, человек. Ты проделала огромную… работу, добираясь сюда. Я понимаю, ты ощущаешь себя в шаге от цели… но прошу. Подари нам счастливый конец. — Какой такой счастливый конец? Там, где я умираю, жертвуя собой? — тогда я ощущала лишь бесконечную горечь, что нельзя было сдержать в тюрьме своих мыслей. На лице это тоже отображалось. На деле меня типично не интересовал ответ и реакция в целом. Выплеснуть злобу, затем обогнуть его. Они хотят на поверхность? А я не хочу умирать. Победит тот, кто сильнее. Все просто. — Не этот конец. Есть другой способ. Подружись с каждым из монстров, и тогда мы не захотим тебе вредить. Абсурд. — Не умею. Я разучилась давным-давно, Санс, — это вообще первый раз, когда я назвала его по имени. Хотя больше не «не умею», а не хочу. — Просто пропусти меня. Не вынуждай, как это делали они. А ведь кто-то так не хотел бросать своего брата. Скелет вздрогнул и замер, прежде чем выдать: — Что, если я дам тебе обещание? И так малый запас терпения примитивно исчерпал себя, и, с моим тихим безнадежным вздохом, в него полетели восемь звезд. У него легкое уклонение. Монстры не используют печати для техник, только изредка — жестикуляцию, но и этого достаточно, чтобы выбить себе преимущество во времени. Я в контраст могла, конечно, использовать медицинские ниндзюцу, что вызубрила в подкорку и что больше не требовали печатей, но половина из них разрушит подземелье, а другая действена только на ближней дистанции, которая мне с его костями категорически не подходила, поскольку чем ближе я была к их владельцу, тем выше была динамика их появления из той же земли. На расстоянии их магия имела свойство рассеиваться и слабеть. Малым исключением являлась Андайн, но она использовала водяные копья, которые вообще не из этого раздела. — Обещания ничего не значат, — с ледяным спокойствием во взгляде я проследила за его перемещением «коротким путем», предоставляя время сделать ход. Смогли-таки монстры выработать привычку. — Может быть, для тебя, — упрек нельзя прочесть на лице, но в сожалеющем тоне он прослеживается. — Я тоже не раз нарушал, — он стоит, буквально ничего не делая, засунув в карманы руки, и спустя секунды я вновь атакую. Упрекал он не меня. — Но тем не менее, — снова уклонился, — они для меня весьма весомы. Снова пропускает ход. Я пускаю туман. Ждет рассеивания. Снова пропускает ход. Снова молчит. Снова выжидает. — Скелет, — то, как я называю их в отместку за «человека». — В этой ситуации нет исхода с пощадой. Умираешь либо ты, либо я. Ты ничего не можешь мне предложить, — прекрасно вижу, что, если подойду ближе, его тело вне зависимости от его желания в любом случае атакует. Щурю горящие холодным огнем глаза, поджав тонкие губы. — Не делай из меня дуру, — накладываю гендзюцу на местность, и клон, поставленный на место во время использования тумана, который до сих пор витает остатками влажности, подтверждает готовность, разрешаю минировать ее некоторыми печатями-ловушками. — Ты никогда не простишь меня за все эти жертвы. Я никогда не прощу вас. И следует атака, которую он не сразу замечает то ли из-за гендзюцу, то ли засмотревшись на меня: — Эй, возможно, в этой временной линии, — он видит, как мои брови вопросительно приподнимаются, — я действи… — и, сконцентрированный на моем лице, в неверующем замешательстве он замечает слишком поздно, как рядом вот-вот обрушится с семь десятков острых ножей. И расколотую, почти побелевшую душу водяного клона, подходящего обратно ко мне и в эту же секунду растекшегося водой по полу. К его несчастью, я перешла на кунаи до того, как он успел меня заинтересовать. — Стой! — мой крик. Шаг влево, шаг вправо — возможное попадание. Настоящих из этого шквала не больше тридцати. И ни один не направлен точно в него, в этом просто не было смысла, если я действительно хотела заставить его оттуда уйти с помощью иллюзий. Я прекрасно понимаю, что он не станет слушать меня. Это было бы абсурдно! Слушать врага, который атакует тебя… Но скелет лишь прикрывает голову руками. С одним очком здоровья ему бы это не помогло. — Обманка… — когда все кончилось, а весь пол вокруг был усеян расходниками как один похожими друг на друга, он неверующе осматривает себя. Совершенно целого. — Обманка, — подтверждаю. И, с секунду колеблясь, наконец подхожу. Там, где я убила надежду на лучшее, вновь взрастают ростки наивности. Я устала рвать эти сорняки. Мир шиноби так и не смог лишить эту землю плодородия. И мы говорим. Очевидно, Санс ощущает этот мир иначе. Его восприятие не ограничивается пространством и временем в моем понимании: он может видеть другие, как лично я их называла, временные плоскости (он исправил меня три раза, и мне легче было перенять его термин, нежели спорить). Управлять он ими не мог. — Я всего лишь наблюдатель. — Что заставило тебя выйти из роли на этот раз? — Косточку рядом с опорой нашей вселенной выбило из сустава, — он прикрыл глазницу, а его вечная улыбка заставила меня поморщиться. — Вправлять такое в поле очень больно, — для начала сделала вид, что не поняла метафору. — Цветок сказал, что я всего лишь ответвление. Мое появление — аномалия. Он хотел сказать что-то еще, но покачал головой. Даже не спросил, что за цветок. Я обдумываю и цепляюсь за соломинку предположения: — У тебя появилась надежда? — Не важно, — говорит как можно мягче, хотя чувствуется, что хотел оборвать. Я подозреваю, что он вполне мог попытаться. В смысле, управлять таймлайнами. Другое дело, что он такой один единственный, — у него нет предшественника, на опыт которого можно было бы опираться. Папирус совершенно не знаком с этими временными заморочками. Хорошим шиноби нельзя стать без такого же хорошего наставника. Он наконец обрисовывает мне смысл своих слов, разрывая вязкую тишину ожидания. Он никогда не говорил этого раньше, он не писал речей, такого сценария никогда не существовало. Решительного человека он только судил. — Ты хочешь сказать, что поведешь меня? — не то, что бы я не знала про обещание, данное им Ториэль и играющее здесь огромную роль, но это решение с его стороны сначала позабавило, затем заставило задуматься. — Да. Раз твои нервы сдают, я дам тебе подробную инструкцию… — Этого не достаточно, — тихо вклинилась я, мой взор все еще был подернут дымкой раздумий. — Хах? — Проделай этот путь со мной. У меня уже отпало всякое желание двигаться вперед. Что правда. Я не хочу идти к концу раз за разом. Это однажды почти свело меня с ума. Что будет во второй раз? — Тогда сбрось и оставайся, — логично предлагает он после недолгого молчания. — Это вынудит меня раз за разом умирать либо убивать Андайн каждую неделю. — Полный сброс даст тебе больше времени на разогрев косточек и решение этой задачи, — и вновь я останусь с ней один на один, скелет? Увидев мое стремительно хмурящееся лицо он сменил тему: — к тому же… разве ты можешь вернуться на точку сохранения в Вотерфоле? Я могла предположить, что он следил за мной после битвы с Папирусом, а потом просто сопоставил время, но возможность того, что он банально их видит не отпадала. — Я… не сохранялась нигде больше. У меня не получалось, — нехотя призналась, уперев руку в бок и встав более расслабленно. — В смысле? — Мне просто прописывает ошибку у каждого сохранения, Санс. Мы все еще держим дистанцию, правда, уже не такую чудовищную. Я подпираю собой колонну, он — центр зала. Это в достаточной мере показывает, как мы «доверяем» друг другу. — Малая… покажи свою душу. Удушающая просьба, если честно. Один раз эту душу неаккуратно сжать и можно отъехать на рисовые поля к прабабушке. Он спросил, почему она бледная. Я честно ответила, что зеленый — это доброта. Какая доброта в полусотне убитых. — Помоги мне все исправить, — и, стоя на одном колене, я вспоминала, как однажды точно так же уже присягала на верность чужому клану. Мое тело и мой разум не принадлежат ему, но у него моя преданность и доверие. Теперь же остается только укутать притворяющегося одеялом и попросить: — Вспомни, ладно? Ты нужен мне.***
Стоило понимать, почему Санс попросил меня показать душу. Нет, не потому что он сочетает в себе фетиш на детские прозвища и желание прикоснуться рукой к чужой душе (а именно это и было приблизительно равно сексу среди монстров), в общем, не потому что он чертов извращенец. Его вопрос вообще был вполне резонным в сложившейся ситуации, где он фактически сам попросил меня сбросить. Но так же надо понимать, что он либо не знал, либо напрочь упустил тот факт, что контроль над временными линиями изначально имеют только решительные люди. Я в их число не вхожу. Зато входит Чара. Странная пустая девчонка, полностью утратившая ян компоненту, а ин потратив на сохранение себя. У нее попросту не осталось свободных ресурсов на ту самую решительность, что должна была бы заполнять ее пустое сердце. Только слепой (или Санс) не заметил бы, что наши души разного цвета. И что, по идее, мы никак не совместимы. Но Чара оказалась… довольно… решительной, как, черт возьми, ни странно. Она стала ломать все блоки, что я бессознательно ставила ей на пути. И в конце концов смогла со мной связаться. — Приветствую. Она рассказала мне то, что я и так знала, а также предложила ту самую гипотезу, которой я следую по сей день. Чем зеленее моя душа, тем легче связь с Чарой, что и предоставляет мне возможность сохраниться. Возможность сброса она дарит мне в любой момент, потому что, следуя логике, со мной девочка всегда. А имеет ли она на меня хоть какое-то влияние — другой разговор. Я нахожу это палкой о двух концах. При таком раскладе мне легче убить с десяток монстров, тем самым перекрыв ей доступ к моим мыслям и воспоминаниям. Услышав это, она, как ни странно, не пришла в ужас. А лишь едко вывела, что коль мне не нужна ее помощь, она и не будет помогать. С той поры я мало что слышала от нее, хотя в любой момент могла обратиться за нужной информацией, которую она всегда предоставляла. Однажды я открыла интересный феномен — пофантазировав, можно было выйти и на другие варианты кнопок сброса. Удаление мира, например. Чара рассказывала об этом весьма неохотно. А без моей просьбы она вообще ничего не говорила о реальном мире. Она не прокомментировала и тот пикантный даже по моим меркам момент с Гриллби, который и заставил меня подсуетиться и узнать о репродуктивной культуре монстров больше. Да… горячий парень, с которым не следовало использовать язык. Это заставило меня изголяться в соответствии со своей извращенной фантазией и попотеть. Каламбуры, все же, когда они не на тему костей, кажутся не такими уж и раздражающими. Я ухмыляюсь, выходя из комнаты скелета. Много воды утекло. Я привыкла к тому, что мне всегда единолично приходиться отвечать за свои поступки и что ошибки редко когда можно исправить. Но произошедшее, как ни странно, заставляет чувствовать меня… легче. Кто-то поможет мне. Кто-то взвалит эту ношу наравне со мной. Оттого у меня получается улыбнуться. Прямо как в детстве. Сбегать, что ли, сохраниться? Потому что этот мир наполняет меня ДОБРОТОЙ.***
Подступала тьма, находя на меня неохотно, словно под прессом внешних факторов. Снег тихонько шелестел под ботинками, попадая на оголенные пальцы носов специальной обуви, тут же превращаясь в такую родную воду. Мне не было холодно — сгусток чакры проводил каналы по всему моему телу: от солнечного сплетения до самых кончиков пальцев. Природа замерла в ледяном ожидании конца, который я, согласно выводящейся статистике, должна бы устроить в промежутке «эта ночь — следующий день». Всего в Сноудине и прилегающему к нему лесу я насчитала четыре звезды сохранения. Но было бы очень утомительно уходить далеко, поэтому я направилась к ближайшей, висевшей прямо рядом с домами в самом притихшем городе. У монстров были свои биоритмы из-за постоянной темноты с редкими проблесками магии в воздухе и отражающего ее свет снега. Папирусу, чтобы выспаться, было достаточно пяти часов, Сансу — больше, Ториэль почти не спала, дремля у камина. Последнюю я собиралась снова навестить, если все выйдет согласно плану. Кажется, к ней я все-таки привязалась, вопреки личным предубеждениям. Ну ничего. Приятно думать, что у тебя есть куда вернуться, к кому вернуться. Даже если этот кто-то не человек. Эти мысли наполняют разум и ощущения грубой силы по телу отчаянной легкостью и теплом, отличающимся от телесного. Доброта. Да неужто. Этой звезды, висящей посреди пространства, словно что-то инородное, на самом деле не существует, она есть только как сгусток постоянно рассеивающейся и вновь себя восполняющей чакры, и потому ее невозможно коснуться, и потому она постоянно сверкает. Но свечение столь мягкое, что не способно осветить даже снег вокруг, который и так отражал свет вечерних фонарей и тех рассеянных огоньков пресловутой магии. Вокруг глубокая ночь, и лишь моя фигура отбрасывает расплывчатые тени, застыв и словно ожидая. — Не делай этого. Да, чего-то подобного и ожидая. Флауи мрачно впился в меня своим демоническим взглядом, стремительно понимая, что я захочу пояснения к его словам. Послушно отдернув руку от света, я повернулась лицом к цветку, будучи впервые за долгое время не прочь с кем-то поболтать. — Что не так, Флауи? — больше вопросительной интонации в голосе, и я уже выгляжу в его глазах непонимающей в большей мере, чем напускно холодной. Он позволяет себе разжевать ситуацию в привычной и даже присущей ему манере: — Наивная маленькая девочка поверила доброму скелету… как мило! — его голос тонок, и звенит в ушах, хотя мы оба понимаем, что этот концерт не продлиться вечно. — Он помнит перезапуски, а значит совершенно точно захочет помогать тебе… — его лицо искажается: — Так ты думаешь? Идиотка. — В этом ты прав, — не уточняю, в чем, вновь обращая взгляд к свету, наслаждаясь этим минорным спокойствием, тихим падением снега к плечам. Этот контраст опасности от цветка и абсолютного спокойствия рядом с иллюзорной звездой вводит в диссонанс. И больше хочется стремиться к свету. — Что?.. — это сбивает его с толку ненадолго; лишь на миг он может терять контроль, затем успешно его себе возвращая. И на этот раз снисходительно поясняю здесь именно я: — Санс помнит перезапуски и обещал помочь мне, — я повторяю его слова, словно наивно не вижу подоплеки; огни моих глаз очерчивают траекторию дороги во тьме, и я начинаю движение к цветку, пугая его этим, почти заставляя спрятаться под землю, лишь за миг останавливаясь, — и он не скрывается. — Но его проблема в том, что если он пойдет на попятную, я просто снова сделаю все по-своему. Это невыгодно ему. — Невыгодно? Он просто сыграл на твоих чувствах! Сброс воскресил всех, и теперь ему просто нужно убить тебя! — слишком эмоционально для бездушного напоминает он, морщась от собственных слов. Вдох-выдох, моя беззлобная полуулыбка. Скелет абсолютно точно слабее меня. По крайней мере, в дальней и ближней дистанции. В ближней ему безопасно доступны только уклонения-перемещения, а в дальней, исчисляемой километрами, не доступно ничего. Средних я «просто» буду избегать. Рассматривая замолчавшего цветка, наконец решила что-то для себя. В воздухе разнеслось спокойствие с тихим порывом ветерка, срывая снежную пыль с дороги, со вздохом в грудную клетку пришло умиротворение и сладкая прохлада. Я не хотела вредить монстрам. Предложенный как вариант призраком геноцид меня тем более не привлекал: когда на твоих глазах истребляются твои друзья, просто потому, что они имеют генетические отличия, это не оставляет желание повторять нечто подобное с другими людьми или… монстрами. В любом случае, такой горький опыт не хотелось нести в массы. В моем мире убей или будь убита, но если есть очевидный другой вариант, то мне нравится идея использовать его с условием, что это не принесет мне самой вред. Но из двух зол все-таки выбирают меньшее: покуда они нападали, не отпуская меня, я продолжала отбиваться и убивать. — Чтобы я вновь могла вернуться? — грустно хмыкнула. — Ты не знаешь, сможешь ли ты вернуться после смерти. Ты ни разу не умирала, — как-то тихо подметил он, изменив с моей паузой настрой. Мы слишком близко, что дает ему необходимость улавливать каждое колебание моего настроения. И вновь прав. И вновь вздыхаю. — Да, давай поговорим об этом подробнее. Ты любишь кофе? Беспардонно сев рядом прямо в снег, я не прождала ни секунды, ни его ответа, как клон, отправленный ранее к Гриллби, принес нам две чашки, источающие пар. Я знаю будущее, я знаю то, что меня ожидает. Пора использовать свои знания в области психологии по назначению — мне не нужны лишние враги. — Я понимаю, почему ты хотел, чтобы я дошла тот путь до конца. Для действительно хорошей концовки нужно терпение и «второй раз», — в моем кофе много сахара, и я не морщусь. — Но мне нравится мысль о том, что в этом мире все будет зависеть от меня. К тому же, я не собираюсь полностью сбрасывать для перепрохождения: существует точка, на которую можно вернуться после конца и потом пойти чуть другим путем и достигнуть концовки, — большое количество информации, вываленной на него, я трамбую резким скачком с темы: — «Убей или будь убит» только в том случае, если ты руководствуешься этим принципом. — Это камень в мой огород, человек?! — правильно понимает мой намек цветок, и я спешу пойти на попятную. — И вообще, откуда!.. — Совсем чуть-чуть, — перебиваю, жутко улыбаясь. — Но мы же не просто так начинаем им руководствоваться, да? Все зависит от общества, в котором мы живем. — Ты стараешься запудрить мне мозги, — зло выплюнул он, смотря на быстро остывающую на морозе чашку, поставленную в снег перед ним. На меня, сидящую напротив, он не стремился не обращать внимания. Дергать за струны так приятно. Я приняла это свидетельством о том, что ему не безразличен мой посыл либо просто стало страшно: — Общество — постоянно развивающаяся сложная динамическая система. Здесь есть монстры, которые действительно готовы убить меня, а есть те, кто в жизни не смогут так поступить, несмотря на то, что я убийца. И пока есть последние, для нас все не так плохо. — Бред, — отрицает, не двигаясь. — Дай мне ответы. Я залпом допиваю кофе и ставлю чашку на блюдце. Рукой аккуратно стряхиваю тающий снег с волос. Мораль существует для того, чтобы гнуть ее под себя и заставлять подчиняться ей других, смотря кто ты в иерархии системы. Отречься тоже можно, но велик шанс потерять лицо. Я дарую мальчишке «прощение». И взамен он будет на моей стороне. — Чара рассказала мне, Азриэль. Наш разговор только начинается.***
Уйдя из дома скелетов, я так и не застала Папируса за стиркой треклятых наволочек с подушек. Да и когда пришла, он уже спал, что странно, так как у меня было предположение, что он, закончив, поднимет на уши весь Сноудин, не обнаружив меня в комнате своего брата. Невероятно, но он все еще положил меня к нему, несмотря на то, что я больше не зыркала волком на низкого скелета. Только ожидала, что этой ночью тот увидит очередной сон о временных линиях и наконец вспомнит об обещании. Только вот пока они спали, у меня все еще оставались дела: выпить очередную чашечку кофе, прикончить наконец учебник… информацию в нем то есть. Я же вся из себя пацифистка сейчас. Так смешно, что аж грустно. Ну и, конечно, повысить защиту Санса в этом нашем приключении. Свет на кухне ярко зажигается и слепит глаза. Только внимательно осмотревшись, я позволяю себе протереть ладонью лицо. По плану пополнить запас энергии перед долгим днем и тяжелой работой. Я уже ненавижу эти плохо проваренные спагетти, так что кофе с пирогом Ториэль больше подойдет. Но, на самом деле, мне было так стыдно перед собой же. Не в моем стиле было увиливать от мыслей о… будущем. Может, потому что ничто раньше не могло заставить меня его бояться. Но сейчас я так привязана к… маме? Нет, но к женщине, ставшей старшей сестрой. А держу автономию от нее, держу дистанцию, как и в битве, и готова в любой момент все разорвать, парализовать наши отношения, как и ее саму печатями в свое время. Но… не хочется. И уходить не хочется, хотя ей так нужно вырваться из этого плена. Что из Руин, что из самого Подземелья. Я грохну ее мужа, клянусь. И я разрушу барьер. Она сможет выйти. — Тц, — скелетам нужна новая кружка. Что-то не рассчитала я силы. Я допускаю, что смогу защитить их в мире шиноби. Современная Вода, находящаяся сейчас под руководством Теруми Мей, может принять их вполне лояльно, предоставив политическое убежище. Тем более, что Мизукаге вряд ли сможет отказать своему лучшему агенту.***
Моя тень проскользнула в комнату старшего скелета кошкой, темной и дикой, ставящей на кон свою жизнь ради достижения цели. И эта тень двигалась то ли рядом со стеной, то ли по ней. Липкий холод с улицы испаряется в теплом помещении, моя одежда стремительно остывает, исчерпывая остатки вложенной энергии. Плащ я тихо сваливаю на пол, поправляя хвост из седых слабых волос, увлажненных снегом. У корней они все еще темнеют. Когда тут вообще успел возникнуть такой страшный бардак? Я же ушла три часа назад, когда Санс только засыпал. Ладно, у каждого свои секреты (скелеты в шкафу?). Но торнадо из мусора было бы лучше выпустить в окно… Ну или просто разогнать, оно не такое уж сильное. Чья-то очередная шутка, основанная на тонком контроле магии. Подступающая светом к радужке чакра осветила мне комнату контрастами серых оттенков, и в поиске нужной вещи я начала оглядываться. К сожалению, спустя уже двадцать секунд с четким чувством проигрыша, стремительно выводящим из себя, я так и не обнаружила нужного и в конце решила наконец обратиться к матрацу, на котором и спал хозяин комнаты. И почему-то именно на этот раз в своей любимой толстовке, которая мне была так нужна. Раньше он ее всегда снимал перед сном, что вдруг изменилось? Только разве мой уход. Не исключено, что он пытался «приглядывать» за мной «на улице». Поскольку просто разбудить его было бы слишком скучно, я с не предвещающей ничего хорошего ухмылкой вручила себе миссию раздеть спящего скелета, да так, чтобы он продолжил видеть сны. Цель проста, как хенге, ведь Папирус жаловался, что уснувшего брата не добудишься и отбойным молотком, и в таком случае его всегда приходилось таскать на руках, но, объективно, в случае провала можно было нехило так огрести от этих костей. И, да, это снова реплика на грани каламбура. Уж не знаю, что первое в меня отправится: магия или его кулак? Но кто не рискует, тот не зарабатывает деньги миссиями S-ранга. Я скрываю чакру, полностью замедляя поток, и наклоняюсь к спящему, аккуратно протягивая руки. Его тело такое легкое, не больше пятнадцати килограмм, и я, как могу и как умею, нежно приподнимаю его за выступающий позвоночник и ребра, чувствующиеся из-под футболки, начиная снимать расстегнутую худи. Обволакивающая тишина вокруг, будто вакуум, должна бы напрягать. И предчувствие не обманывает: — Что ты делаешь, человек? — тихо интересуется скелет, и его зубы, вообще-то, до опасного близко к моей шее. Но было бы даже забавно, если бы он решил меня укусить. Этакое подобие засоса в такой-то ситуации. — М-м, — комментирую его загоревшийся в темноте левый глаз, осветивший комнату и привычно затрещавший огромными скоплениями чакры. — Раздеваю тебя? — подняв ему руки, наконец закончив с непослушными рукавами, получаю худи себе, столь нагло и спокойно, что его лицо, кажется, обливается потом. Как мило. Но внезапно воздух из моих легких вышибает резким ударом об стену, от моего тела по светлой краске вертикали ровной поверхности бегут трещины, с потолка падает штукатурка. Конечно, я успела заметить, как меня подняло в воздух по мановению его костяной руки, и даже после хотела сконцентрировать чакру для смягчения удара, но… Он перехватил мой контроль. Хватаю воздух ртом и сжимаю синюю ткань пальцами, словно это может помочь, словно это вернет мне силу, что я в одно мгновение потеряла. Что-то подобное очень неожиданно. Если он продолжит, а он продолжает, мое сердце остановится: внутренние органы столь зависимого от чакры человека, как я, не могут полноценно работать в нужном темпе без помощи оной. Мое сердце остановится, а я банально не смогу его вновь запустить. — Спокойно, — хрипло звучит мой голос, поднимаю лицо и не хочу выглядеть угрожающе, пытаясь двинуться с места и проверить спину на предмет повреждений — снесло же мне пять очков здоровья. Тело слушается крайне тяжело, мышцы как резиновые, в ребрах ожидаются трещины. Это гравитация? Он просто взял и подчинил себе мою чакру? Мою душу? Как такое, хотя бы теоретически, возможно? Чувствую себя крестьянкой, поднимаясь на ноги, безвольной и находящейся под бесконечно сильным гнетом. — Зачем?.. — спрашивает он, глотая в волнении последующие слова, он пока не может видеть мое лицо, но я двигаюсь и этим заставляю его напрягаться. — Не думаю, что сарказм будет уместен, — спокойно выдыхаю я, силясь скрыть именно облегчение: он дает мне шанс реабилитироваться. Пытаюсь держать привычную осанку, хотя это кажется невозможным. — Но объяснять тому, кто никогда не видел что-то подобное, слишком долго и муторно. Так что я предлагаю тебе посмотреть, что я собираюсь сделать с твоей вещью. — Хочешь сказать, что ты не собиралась делать чего-то грязного? — и в этой интонации зияло обещание адских пыток — он успел как-то разозлиться. И для начала я действительно не поняла. Но потом… Сделав очень серьезный вид, я нахмурила брови и странно скосила на него взгляд, будто спрашивая, здоров ли он психически: — Нет… я не собиралась обмазывать тебя грязью… или даже скидывать тебя на пол, — ответила я. Повисла напряженная тишина, в течение которой он решал, вру ли я, но в конце концов, кажется ему стало невыносимо тяжело держать эту контролирующую магию, и он отпустил меня, без того еле поднявшуюся до этого, и теперь вообще пошатнувшуюся. Давненько я себя такой слабой не чувствовала. С той миссии, где погиб доверенный мне сокомандник, а по совместительству мой жених и названный брат. Не хочу повторения. Тем временем, он проанализировал все ситуацию и приложил костяную руку к черепу, дрожа от… смеха: — Хе-хе. Теперь ясно, почему ты не смеешься с моих закостенелых шуток, малая, — сейчас он каламбурит, будто ничего не произошло, по привычке пытаясь заложить руки в карманы, но мой взгляд, недовольный и злой, который я не могу контролировать на долю секунды, думая о своей новоявленной уязвимости, заставляет и его на секунду выдавать свое самочувствие. Он все еще боится. Но разве я теперь лучше? Раньше я могла ловить и ломать их атаки голыми руками… но когда меня лишают главного оружия, моей чакры, всякое сопротивление прекращает быть возможным. Теперь мне нужно придумать, как купировать свою слабость. Отметая эти мысли и обращая преувеличенно выразительное внимание на этот его жест руками, я ухмыляюсь, довольно трясу трофеем, отсутствующей худи, пропахшей кетчупом и морозом, но сразу морщусь от боли, отдающей в грудину. — Хах, — тут и планы подождут: мне стоит подлечить себя, чтобы не сходить с ума прямиком в неуправляемое состояние. Мои ладони охватывает мягкий зеленый свет, пока я пытаюсь говорить, отвлекая его: — На самом деле, в последнее время я все понимаю. Но мне больше нравятся некостяные каламбуры. Я свожу внимательный взгляд с пола, наконец рассредоточиваясь с анализа и лечения микро-травм, на Санса, удивленно застывшего, смотрящего на меня, как на нечто настолько фантастическое, что-то, что не должно было существовать в природе. И на миг он забывается, отделяя мои способности от меня самой и опасности, что я несла в своих руках острыми кунаями. — Что-то не так? — Люди не должны владеть магией. — Это ложь, — произношу так же мягко, как это делала, отвечая на точь-в-точь похожий вопрос детей, собирающихся со мной. И мое лицо вновь теплеет: никакого холода или высокомерия. Санс ежится, глядя на это и на поднимающийся уровень здоровья. Его руки неосознанно, подсознательно тянутся к моей энергии, но очень быстро он подавляет мимолетное движение. — Я… хотела бы поговорить с тобой, — досмотрев все это маленькое шоу, раскрывающее мне еще одну из сторон монстра передо мной — опасливое любопытство, поднимаюсь, тихо говоря это совсем другим голосом: без властности, готовности отдать приказ, а лишь с вежливостью, терпением и мягкостью. — Но сначала, — без единого шороха я поднимаюсь и подтягиваюсь, сделав два дела одновременно, проверяя, все ли ребра целы и принимая вертикальное положение. Остается отворить дверь, что я с успехом и делаю, — я напомню твоему брату, что подслушивать нехорошо. Дверь так удачно открывается вовнутрь комнаты, Папирус так неудачно решает не утруждать себя иной опорой, нежели вышеназванная. Тонкий слух есть у каждого шиноби, и даже если здесь нет земли или повышенной влажности в воздухе, я все еще в состоянии отслеживать шумные объекты. Санс заступается за брата, Папирус заступается за себя, оправдываясь услышанным шумом. Я, пользуясь ситуацией, удовлетворяю любопытство, неожиданно меняя тему: — Почему ты вообще положил нас в одну комнату? И не говори мне про испачканный диван. Они оба замолкают, до этого собиравшиеся что-то говорить, и переглядываются: Папирус неуверенно, Санс как-то вопросительно, и сам не зная. — Великому Папирусу показалось… — начал младший скелет, — Великий Папирус был уверен! — вновь завышая громкость, — что между человеком и Сансом что-то есть! Этой тишине воистину не хватало стрекота сверчков. — Что, например? — хрипло выдавила я, не зная, засмеяться или заплакать. — Я не знаю… но человек смотрел на него с такой… надеждой! — подобрал он слова. Интересна реакция Санса, который застыл и упер в меня проницательный взгляд, полный незаданных вопросов. Я тоже застыла, глядя на ненавистного Папируса, которого природа одарила наблюдательностью, но не тактичностью. Сменив лицо с опустошенного и даже какого-то напуганного, я вздохнула, используя ту самую учительскую интонацию: — Папирус, иди спать. По той — «после перезапуска у них может оставаться до трех процентов памяти» — или иной причине, он слушается. Наблюдающей за всем этим Чаре кажется это забавным, раз она начинает что-то вставлять в мои мысли. В любом случае, теперь из этой комнаты не выйдет ни единого звука. Рисунок печати, установленной на дверь, вспыхивает в месте чернил иероглифом, выжигающим себя на плотной бумаге. И поглощающий барьер накрывает эту комнату.***
Всю жизнь я провела в приюте, подчиняясь строгому режиму, позволяя вливать себе в уши тонны пропагандистской информации про Волю Воды, как про какое-то божество, и лишь по инерции двигаясь вперед. Страна Воды самая лучшая, страна Воды — то, за что не стыдно отдать жизнь. Да, наверное, если ты всего лишь пушечное мясо. А что еще из нас могло выйти, если даже толком не учили? Умеешь контролировать чакру? Вперед — на войну. Это могло стать моей судьбой, если бы не одно единственное знакомство. — Ты такая пустая, — прошептала она, аккуратно держа за руку. Ее клан специализировался на менталистике. Мне даже сейчас плевать, поставили ли они мне хоть сколько-то закладок, дали ли хоть сколько-то установок на будущее и могла ли вассальная печать сделать еще что-то, кроме как заставить хранить клановые секреты до последней капли крови. Они дали мне то, в чем я так нуждалась в то время. Семью. Опору, знания и желание жить. Они вытащили меня. Принятие в клан состоялось путем помолвки с ее младшим братом, которого я в тот же день обещала защищать даже ценой своей жизни. Она поцеловала меня, а я сделала вид, будто совсем не чувствую привкус соли на ее губах, принимая этот первый в своей жизни комплект настоящих, не деревянных кунаев. Это было романтично и больно, совсем иначе, нежели я ощущала когда-либо в приюте. И тогда я поняла, что больше не пуста. И появилось что-то настоящее, что я должна была защищать — больше не чья-то иная Воля и даже не клан в размытом понимании. Конкретика: люди, сделавшие добро мне, чтобы я могла отплатить тем же. И я захотела. Но в определенный момент так и не смогла. По наивно глупой доброте или же чрезвычайной уверенности в силе своего улучшенного генома, ее брат получил ранения, не совместимые с жизнью. В то время, как я просто стояла и смотрела, следуя его же приказу не вмешиваться. Позже, даже убив нападающего, я, очевидно, ничего уже не могла исправить. Тогда это было концом, это конец и сейчас. — Убей меня! — пихала я ей тот кунай в руки. Но ненавидящий взгляд резал больнее. — Ты остаешься с этим жить. Я осталась. Это тоже был приказ. Позже я нашла ей кучу правдоподобных и не очень оправданий: она все равно умерла в той массовой зачистке инициируемой новым правительством. Она, и весь клан — заодно. В любом из случаев, может, она правда возненавидела меня, а может — знала, какая политика будет продвигаться в нашей стране в ближайшем будущем. Туман, только недавно сбросивший с себя клеймо «кровавый», вновь потонул в крови, но уже не в результате резни на последних годах обучения в академии ниндзя, а в результате гражданской войны. Я на долгие годы осталась в стороне, найдя себе пристанище в госпитале и тайно работая на будущую Мизукаге, организовавшую подпольное движение сопротивления, надеясь когда-нибудь улучшить ситуацию. Что еще, кроме как это, я могла ответить на вопрос Санса о том, почему я не убила его брата? Хотя, на самом деле, он звучал не так: — Почему ты так мягка с ним? Потому что обещала защищать так похожего на него Хоши, потому что мой разбитый разум склеен их ментальными закладками, потому что я любила ее, но на всю жизнь останусь непрощенной ею. — Это долгая история, — усмехаюсь. Но я готова была вспомнить, чтобы смотреть в будущее. Чтобы показать свою душу. — Ты любила ее? — звучит приглушенно с матраца. Я сижу и не двигаюсь, глядя на сверкающий снег за окном. — Она вытащила меня из ада. Конечно, я ее любила, — может, он думает, что я провожу параллели между ним и ею, это мне сейчас даже на руку. Но должна же я сказать: — Но я вряд ли смогу еще когда-нибудь быть благодарна кому-то так же сильно. Я стерла ее имя, но не стерла имя ее брата как виновного во всем, но по-прежнему любимого нами обеими. Хоши. Переводится как «звезда». И только в Сноудине я насчитала четыре штуки. — Довольно про прошлое, — резко вывела я и вяло провела твердой ладонью по лицу, обнаруживая, что больше не плачу, вспоминая. Так себе достижение на фоне временных петель и разного рода нарушенных обещаний. — Что тебе снилось сегодня? — выглядит, будто я резко меняю тему на что-то несуразное. Но ко всему прочему, мы не похожи. Санс не воспринимает время так же, как я. В его случае — вещие сны как дар и как проклятие. И необходимо ему несколько часов, чтобы хотя бы примерно знать, что происходило там, в золотом Зале Суда, где он отказался меня судить, где он отрекся от своей роли вечного наблюдателя. Где он пообещал сопровождать меня. Эффект домино. Теперь одно его обещание накладывается на другое. Нарушает одно — все рушится следом. Отчасти это то, почему я доверилась ему, противореча всем неписанным правилам шиноби. — Даже при самых ужасных раскладах он не менял свою роль. Он мог направить прямиком в ад, но никогда не нападал, пока в локациях оставался хоть один монстр, — Чара сидит в пустоте моего подсознания столь расслабленно, что интуиция бьет тревогу перед сильным или же глупым противником. — Вижу, ты недовольна моим вмешательством, но, позволь, я не могу просто взять и покинуть тебя, даже если бы хотела. — Но ты не хочешь, — упираюсь взглядом в пустоту, вспоминая, как в реальности просто закрыла глаза, так и не дождавшись ответа. — Да, и, признаться, то, что ты предпочитаешь его мне, ранит мое самолюбие, — как всегда честна и бездушна. Решительного человека всегда вела она. — И не думай, что с ним будет иначе. Вы будете двигаться по тому пути, который проложишь ты. С той лишь разницей, что в геноциде он тебя покинет. Ну или нанесет удар в спину, — странно, что она может так успешно симулировать эмоции, усмехаясь или хмурясь. Флауи не лучше. Хотя именно на ее решимости я двигаюсь, ничего удивительного. Какой-то базис у них у обоих остался. — Да, а ты только душу забираешь, — со звонко сквозящей иронией напомнила ей. — С тобой такое не пройдет, куноичи, — ее интонация становится низкой, тягучей, раскрывающей секреты, но требующей в замен повиновения. — Мы разных цветов. И вода нахлынувшая потоком, размыкает свои объятия, голос разрывает тишину: — Что ж, я сегодня на редКОСТЬ мало спал, — пожимает он плечами, свешивая ноги и в конце подсаживаясь на пол ко мне. — Но я догадываюсь, чего ты ждешь. Да ладно, ну не каламбур же ты все это время выдумывал, скелет. Не надейся, что получится вывернуться. — Да, — оборачиваюсь и недолго смотрю в светящиеся глаза, которые пытаются рассмотреть, что это я там делаю с его любимой худи, затем снова разглядывая то, чем я занималась все это время, — потому что грешки у тебя с братом похожие, — и ранее, сидя на полу перед самым матрасом спиной к пока еще врагу, я намечала кусочком мыла места ткани, где собираюсь размещать элементы сложной системы. — Подслушивать все еще не хорошо, — и самое ведь забавное, что он и десятой части из мои наметок не понял. — Хах, ладн, ты уделала меня, — и как много можно вложить сюда контекстов. — Раскроешь секрет? — и мне почему-то кажется, что он подмигивает. — Всему свое время, — выдыхаю я, довольная начатой работой и тем, что получается держать интригу относительно большинства моих способностей: и сенсорные техники, которыми я его обнаружила, и искусство печатника. — Но сейчас досмотри свой сон. Я хочу видеть окончательное понимание в твоих… глазницах. — В моих глазницах лишь бессонница, человек, — ни секунды без шутки. Я улыбаюсь: если честно, это уже не раздражает, если понимать, почему он противится. — А ты попытайся. Иначе я усыплю тебя насильно, — я поднимаюсь и направляюсь к двери, снимаю печать, которую он в темноте замечает только сейчас, многообещающе подмигиваю, не прекращая непривычно для себя поднимать уголки губ. — Только это уже будет медицинская кома, ты знаешь? Странное чувство. Если что и получит его ответ, так только пустота. Наконец-то среди нас не будет победителей и проигравших.***
Кто бы знал, как это напряжно — разрабатывать печати с самого начала, почти не используя шаблоны. Я же не Узумаки, черт возьми, я не могу на одной интуиции вырисовывать что-то совершенно новое и при том не детонирующее при первом неловком движении. И это несмотря на то, что я считаюсь мастером своего дела. Гостиная скелетов превратилось в подобие мастерской картежника, заваленной повсюду бумагой. Разные карандашные иероглифы заполняли печати, руны вокруг них образовывали спирали и круги, но ни одна из них мне не нравилась в полной мере. Клон постирал и высушил худи, просто впитав воду, снова набросив стершуюся разметку мылом, и сейчас вещь, лишь слегка влажная, ждала на спинке дивана. Рядом же с диваном сидел и сам клон, откровенно бездельничая. Я посмотрела на нее, но девушка проигнорировала, не прекращая рассматривать что-то в темноте. Не буду упрекать ее в этом. Не хватало еще быть втянутой в перепалку сама с собой. У меня и так не слишком много времени. Такими темпами я не успею. Задумка-то в чем: обеспечить два уровня защиты. Первый, поглощающий большинство физических воздействий, мягкая подушка, забирающая кинетическую энергию и перерабатывающая ее во что-то более полезное. Например, так мною любимая медчакра. Но проблема в том, что на переработку тоже нужна энергия, и в гораздо больших объемах. Но это не так важно, если я все равно планирую подпитывать печати. Второй уровень — лечение, если оно нужно. Тут остается загвоздка только в износе печатей, которые не в силах принять на себя много урона. Но обстоятельство, почему мои мозги до сих пор кипят, вовсе не в том заключается. С технической точки зрения, такие печати существуют уже многие поколения. Но обычно они выжигаются татуировками на коже. Не на одежде и тем более не на костях, готовых рассыпаться из-за урона, собственно, установки этих печатей. Выходит так, что если он расстегивает ее, то разрывает целостность системы, которая и так в его случае не может быть рассчитана на все тело. Я без понятия, как исправить это огромное количество минусов. Я тут все подорву скоро со своими экспериментами. Ну уж нет. Что-то выдумывать себе дороже. Золотое правило шиноби: не трогай, пока работает. Буду ждать добровольца среди монстров, готового подставить спину для покрытия татуировками. А Санс походит застегнутым. Благо, мне приходилось проводить домой печати с электричеством. Чуть скелет расстегнется и контакт будет разомкнут — а с этим и печати перейдут в спящий режим. Еще один час, и время на моем телефоне сменяется на отметку в шесть утра. Скоро проснется Папирус и начнет ограниченно кашеварить, действительно не представляя, что можно готовить что-то, кроме макарон. В первый раз разбудить Санса он попытается к десяти. Сдастся к половине одиннадцатого. В двенадцать не выдержит и придет закатывать истерику. — Как ты собираешься рассчитывать тот ограничиваемый максимум чакры/магии, который печать будет брать в случае чего, не оставляя его при этом мертвым? — мой же голос звучит совсем рядом, ручьем действуя на разум: у меня не плохо бы вышло что-то спеть в иной жизни. Девушка слишком кокетливо прижимается ко мне, что заставляет меня нахмуриться и предположить, на что она намекает своим поведением. Хороший вопрос. — Нужно ровно столько, чтобы хватало на несколько атак и на поддержание жизнедеятельности… — натужно смотрю ей в скучающие глаза, не понимая, к чему она клонит. — Что предлагаешь? — Когда монстры кончают, — горячее дыхание опаляет мочку уха, заставляя вздрогнуть, — их души исторгают ровно то количество магии, при котором они могут быстро восстановиться. Да, Гриллби посидел пять минут в моих слишком прохладных для него самого объятьях, а потом довольно резво отправился обратно за барную стойку. Это тонкая грань между опустошением и истощением. — Почему из твоих уст это прозвучало так отвратительно? — Потому что нам никогда не нравилась эта «специализация», которая на деле — обычная проституция. Мы слишком любим себя, чтобы испытывать удовольствие от использования нашего тела, — обнимая меня одной рукой, она показывает небольшой осколок души, беспомощно висевшей над перебинтованной из-за постоянных мозолей на костяшках руке. Ее цвет стал ярче и насыщенней, теперь больше напоминая сочную листву, чем заледенелую под слоем снега, всю в инее траву. Чистая правда. С самого рождения такого отвращения не вызывали даже пытки. Хотя даже клановых мальчиков этому обучали, не на что жаловаться. Работа такая. — Предлагаешь соблазнить? Он в жизни на подобное не поведется, — с сожалением протянула я, сгребая бумагу с колен и отправляясь в объятья себя же. — Так скажи ему правду. Попроси его, — она все еще улыбалась, напоминая мне, как все это работает. Даже интересно, какая это степень моей возможной фальши. — Эта тема и поступки у них так же табуированы, как и в нашем обществе. Он не позволит мне трогать его душу. — Не узнаешь, пока не попробуешь, — указательным пальцем она очерчивает тонкие губы, рассматривая и запоминая свою же внешность. С женщинами это работает хуже. А сама с собой вообще никак. — Ну, мне в любом случае пора. Ты же не хочешь, чтобы все твои труды намокли? — Иди, — холодно отпускаю, только рукой на нее разочарованно не взмахивая. И она легким шагом плывет к двери, посмеиваясь. Хлопок. И вот уже лужа рядом с порогом быстро замерзает. До чего же мой разум извращен.