Пересечения

      Тяжесть в мышцах: чувство, которое обычно описывается как «утренняя нега». Холодный свет уличных фонарей, что включаются только днем, светит в лицо из окна. Из всех мыслей, что могли бы быть в моей голове, я выделяю только одну: «Не слишком-то удобно спать, обнявши скелета».       Вау.       Это, наверное, что-то типа неловкости, с учетом того, что он, этот скелет, смотрит на меня.       Я лениво приоткрываю глаза, чтобы снова их закрыть:       — Еще пять минуточек, — и этим я ввожу его в ступор.       Хочу видеть Чару. Мне не слишком нравится нота, на которой мы закончили предыдущий разговор. Фактически, время во внутреннем мире течет быстрее, нежели во внешнем, но я не люблю, когда меня отвлекают во время важный дел.       — А ты зачастила сюда, — девушка выглядит… менее живой, чем в прошлый раз.       — Ничего рассказать не хочешь? — холодно смотрю, но ради экспрессии поднимаю бровь.       Чара улыбается сухо, безнадежно привычно уже, невинно вопросительно наклоняет голову набок, якобы удивленная. Ей всегда вперед вопросы подавай.       Но она рассказывает. И про условие преодоления барьера, и про то, почему она, призрак, не скованный рамками ментальных невозможностей, фактически одна на все временные линии:       — Я просто помню каждую, постоянно и всегда. Когда магия скелета выдернула тебя в ветку геноцида, она, очевидно, не прибрала и меня заодно. Там была другая Чара, которая одновременно является и не является мной.       И которая после окончательной смерти Фриск нуждалась в новом весселе. Мое тело и душа подошли.       — Как интересно… — тихо прошептала в ответ. — Что с проданной тебе душой?       — А что — с душой? — фыркает, из позы лотоса выгибая спину, как кошка, и смотря на меня пронзительно, как не умеет никто здесь на моей памяти. — Думаешь, стереть мир — это так, щелчок пальцев?       — А ты стерла тот мир? — не стала я развивать тему. Теперь стало крайне очевидно, почему чужое сердце раскалывалось после смерти обладателя — огромный ресурс решимости исчерпывал себя, чтобы и стереть неудачную линию времени, и вернуться на прежний старт. Я помнила каждый перезапуск, потому что…       Потому что? Она что-то сказала про магию Санса. Мысленная пометка: спросить об этом.       — Да, в нем больше не было смысла, — как-то скупо на интонацию прошелестела девушка и, встав, подошла ко мне. — У меня ничего не осталось, я говорю честно. Только твое согласие на мою просьбу. Ты помнишь?       — Насчет монстров, — киваю, прикрывая глаза и смотря в ее близкое сейчас лицо из-под опущенных ресниц. Она необычайно бледна и худа, такими, наверно, призраки и должны быть. Но не шиноби. Она явно запустила тренировки и прежний рацион питания. Либо же мучительная смерть от отравления так повлияла на ее телосложение?       Она покорно в какой-то степени закрыла глаза, позволяя мне размышлять, сама плавая в потоке моих странных мыслей. Наша связь действительно многогранна.       Почему только сейчас? Почему она не рассказала мне об этом раньше? Об этой теории про кота и о невозможности выйти одной? Я встала на сторону Санса против «зла», и только после этого она начала доверять мне?       — Пообещай, что не сойдешь с пути и что выберешь правильный мир, — гипнотично глубоким голосом зашептала она. — Даже если обещания ничего не значат, даже если нет правильных выборов и путей.       — Хах, — вместо ответа я целую ее в лоб, холодный и призрачный, ускользающий от моих ощущений в собственном подсознании. Мои объятия с трудом можно назвать хотя бы теплыми, но я стараюсь быть мягкой, прижимая хрупкое тело куноичи в растянутом желто-зеленом, словно выцветающем с каждой секундой, свитере к себе. — Я собираюсь стараться, Чара, — ошибки прошлого призывают меня не давать обещаний. — Просто подожди.       А брать эти обещания — все, что может мертвый человек, который ничего не может взять под контроль.       Потому она и обнимает меня в ответ.       — Я буду ждать, — хотя время для нее уже давно не имеет значения.       Под нашими ногами в моем темном внутреннем мире расцветают желтые цветы, так ненавистные Чаре, но столь многое символизирующие для меня.       Доброта.       Тот самый теперь ярко-зеленый свет в моей груди.       Сансу же шелохнуться страшно. Я открываю глаза и вижу его выражение лица, застывшее уже не в страхе, но абсолютном беспомощном замешательстве из-за этой ситуации.       Что говорят обычно в таких ситуациях?       — Доброе утро? — вопросительно улыбаюсь, наблюдая за реакцией.       — Ты не слишком близко?       — В самый раз, если бы ты не был против.       — Я не знаю.       — Не знаешь — что?       — Против ли я? — словно в большей степени самому себе.       Стоп. Все оборачивается не в ту сторону. Никак не прокомментировав, глубоко вздыхаю и убираю руку, которой обнимала его ночью, и пытаюсь принять сидячее положение, напрягая пресс. Вот только еще на взлете его правая рука останавливает и ненавязчивой хваткой просит обратить на владельца внимания. Что я все-таки делаю, даже вновь ложась и поворачиваясь к нему лицом.       — Малая, то есть… — он странно протирает лицо костяной ладонью, смахивая неуверенность, хотя так еще сильнее, кажется, волнуется. — Я не уверен насчет того, что видел сегодня во сне, помимо еще одного обещания. Просвети́шь?       Играю на ударении:       — Рентгеном или своей медицинской техникой? — шутливо. Раньше казалось, что я не способна на такую эмоцию.       — О, мне уже костляво, — и черт знает, может, ему действительно стало легче, как мне и показала чужая интонация. Я тоже облегченно выдыхаю.       — Судя по тому, что я поняла, слияние наших, хм, магических способностей, вызвало вот такое перемещение. Хотя меня просто утянуло вслед за твоим разумом, полагаю. Физически мы все это время спали.       — Как убитые, — закрыл он глазницу.       — Как убитые, — еле сдерживая смешок, повторила я. Как же все это глупо, но, наверное, это и называют психологической разрядкой. — Вот на это я и намекала, когда спрашивала, можешь ли ты как-то влиять на таймлайны.       — А теперь ближе к кости, — его лицо наполняется напряженностью. Он действительно сначала предпочел пошутить, а потом вернуться к тому, чего совсем не понял? Да ладно?       — Я только что сказала тебе, что взяв мою ментальную оболочку своей специфической способностью с собой, ты смог повлиять на ход событий и таймлайн в целом — сейчас он уничтожен Чарой, — я лишь подняла бровь, хотя стоило понимать, что он не может отличить сброс от уничтожения.       — Если ты шутишь, то это не смешно, — почему-то только в этот момент ко мне закрадывается предположение, что он не может контролировать пропадание этих своих огоньков в глазницах. Потому что, как по мне, тут не было причины меня запугивать, даже если бы у него это когда-либо получалось.       — Заманчиво, но нет, — спокойно отрезаю. — Задавай вопросы по порядку.       — Что за Чара? В смысле, ты говорила с ней… — он обрывает себя, и я будто бы физически ощущаю, как его предположения взвинчивают его психику до состояния мгновенной истерики — между нами нет даже метра. Если Чара — та самая геноцидница, то человек, который говорил с ней каким-либо образом, может быть под ее влиянием. Правильный, вообще-то, ход мыслей.       — Спокойно. Во-первых, что бы ты о ней ни знал, она не сумасшедший монстр, помешанный на убийствах. Под это определение подхожу лично я. И эти Фриск, — так и не определилась с их полом. Сейчас мне оставалось лишь замереть и перетерпеть охватившую его тело дрожь. — Именно она наказывает их, вынуждая продать себе душу.       — Хочешь сказать, я все это время…       Пожимаю плечами.       Был дезинформирован, если я правильно продолжила. Да.       Фриск тоже можно понять. Ну разве не здорово: реабилитировать себя в чужих глазах (глазницах), просто свалив все на другого, да еще и давно мертвого человека?       Чара на задворках неприятно хохочет, будто бы утверждая собственное превосходство.       Ему нужно время, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Напряжение с его тела спадает, когда я снова закрываю глаза, притворяясь сонной.       — Что ж, теперь я хотя бы понимаю, откуда знал об этой стороне вопроса в той версии будущего, — мягко шепчет, касаясь моего лица, пробуждая. — Что еще можешь рассказать? — словно бы готовит себя к худшему.       Пожимаю плечами, снова. О том, что я с этими путешествиями стремительно ощущаю на себе работу старых ментальных умений, которым была обучена, ему знать не стоит. Даже если я применила их не только на себя, сохраняя информацию при обратном перемещении. Для чего еще я взяла бы его за руку?       — Ладно. Мы можем?.. То есть… каковы перспективы?       Я сменила взгляд на вопросительный:       — Насчет чего?       — Этих твоих возможностей. У моего брата так не получалось, хотя мы, бывало, эм, засыпали вместе, — опустим, на каких условиях они это делали (я задавила свою удивленную насмешку), но факт оставался фактом: он спрашивал, можем ли мы продолжить… удалять геноцидные ветви? Хотя нет гарантии, что Чара захочет это делать каждый раз, потому что я могу очнуться и не в зале суда, при условии, что его стресс вытянет меня на момент, предположим, смерти его брата.       — Да, у меня остались некоторые навыки менталистики с давних времен, но… я считала их невесомыми.       Сама удивляюсь, когда понимаю, что обычные тренировки внимания, целостности сознания из детства в сочетании с накопившимся опытом дали в совокупности. Что было бы, если бы кто-то из моего клана, хотя бы теоретически, попал сюда? Смог бы связаться со всеми версиями себя из других временных линий? Мобилизовать в армию из самого себя? Еще что-нибудь наполовину нереальное?       — Что надо уметь, чтобы навыки, по-твоему, считались весомыми? — в его взгляде отобразилось некое подобие шока.       — Хах, как минимум, иметь связь с другим человеком на расстоянии, а то и брать других под контроль, — усмехнулась.       Он лишь остался недвижим, что включало себя по некоторым признакам неопределенное принятие такой возможности как данности. Ему слишком лень разбираться, как такое могло бы быть возможным, да и я бы, что логично следует из моих слов, продемонстрировать подобное не могла.       — Послушай, — с самой спокойной и откровенной интонацией. — Я объективно не играю особой роли в махинациях со временем. То есть… мне позволяют, но так будет не всегда, — и Чара уже показала мне это.       К этой силе не стоило привыкать.       Он что-то хочет сказать, но запинается и обрывается, теряя надежду, пытаясь слишком успешно это скрыть:       — Ничего. Это даже успокаивает.       — Но несмотря на это, тебе хотелось бы, чтобы мы продолжили?       Его огни замирают на моем лице, привычная улыбка не выглядит даже лениво правдивой:       — Это был первый такой расклад, когда я не был разбит, — начинает, отводя взгляд, — в смысле, ментально, как ты говоришь, — тонкий намек на поломанные ребра. — Я благодарен за это. Ты взяла часть ответственности. И… обезопасила? С детства так себя не чувствовал.       — Это откровение? — спустя секунды делаю вывод, улыбаясь, словно рада похвале.       — Ага, — усмехается.       — Тебе стоит знать, что может и не получиться специально. К тому же, это твоя заслуга, — я даю шанс, тем самым выражая свое согласие на участие.       Но для него это так неожиданно, что его зрачки сужаются до огоньков и ищут на моем лице признаки проступающей лжи.       — Понял, — выдыхает, мне кажется, почти счастливо. — Пресечешь мои жестКОСТНЫЕ КОСТЬшмары?       — Санс, — я хмурюсь, глядя как его костяное лицо растягивалось в абсолюте возможной для него улыбки. И наконец вспоминаю это слово: — Это просто комбо.       И он смеется, почти в захлеб, будто бы даже стирая с лица выступившие слезы:       — Я знаю.       Он привыкает ко мне как к кому-то, кто больше не хочет вредить. И следующие его вопросы только это подтверждают:       — Мне стоит спрашивать о твоем УР? — лбом он утыкается мне в грудь, потом поднимает голову и смотрит в мое лицо, что на секунду меня шокирует и заставляет сжаться, ожидая атаки.       — А, — подумать только, не знаю, как ответить четко, — мне о твоем?       — Я первый спросил.       — Да, но ты убивал их очень много раз, больше меня. Но все еще не чувствую в тебе чего-то, что свидетельствовало о поднятии статистики.       — К счастью или к сожалению, я не могу помнить все. У меня все еще первый уровень, — в этой линии времени, судя по всему.       И вообще, забавно все это с его способностью.       Новый сброс сознает новое ответвление, началом которого все еще является главная ветка. Чем дальше я буду идти, тем меньше ему нужно будет времени, чтобы вспомнить как можно больше. Это может объяснять его силу к приходу человека в зал суда, но также есть вероятность, что он действительно скрывает всю эту мощь… подумать только, бластеры.       — И единица ОЗ, — печально вставила я.       Он проигнорировал:       — В отличие от тебя, верно? Ты как-то протащила эти цифры.       — Я запретила Чаре трогать мою память, — крайне честно посмотрела я в глазницы скелету, и тот, усмехнувшись, тесно обнял меня, окончательно утыкаясь лицом в мое подреберное пространство. Он стопроцентно чувствовал, как я дрожу, когда в красках представляю: сейчас он может крайне безнаказанно пронизать вызванной костью мое тело насквозь. Со временем, в которое он не сделал ничего подобного, это начало проходить.       Между тем эти цифры не опустились, хотя я не сильно чувствовала изменение какого-то своего уровня неадекватности.       Просто… теперь отметка в двадцать девять.       Смысл в том, что Чара характеризовала Уровень Расправы как физическо-психологическую шкалу, показывающую уровень способности преодоления различных препятствий даже в ущерб себе, в частности, способности к самоповреждению. Ментально, чем число выше, тем легче травмировать иное живое существо, даже если твоя эмпатия на нуле (у самых отбитых из нас есть какой-то лимит в плане кровавых картин: мне даже спустя пять лет в профессии неприятно смотреть на спутанные в бантик кишки целого отряда; того сумасшедшего, вроде бы, изловили и убили). Физически же увеличивается показатель выносливости или же жизни. Хотя второе в меньшей степени, судя по всему. Всматриваясь в числа, я вижу, что Очки Пыток ушли далеко вперед, но, несмотря на большое количество, больше не продвигают УР. Двадцать девятый — мой максимум. Потому что моя телесная подготовка не позволяет больше.       Я как-то не слишком далеко ушла от двадцатого максимума Чары. Аж обидно. Но она-то на тайдзюцу специализируется, опять же, так что при ее специализации это норма.       Он спрашивает, как я могу скрывать нечто столь страшное. Спрашивает, могу ли я себя контролировать.       И, фактически, между строк, может ли он хотя бы попытаться мне доверять. Я же жду, когда он спросит прямо.       — Я умею контролировать себя и свое ки, если ты о нем, Санс, — его имя приходится произносить как-то особенно мягко, чтобы выделить свое отношение к этому; ну и да: УР бонусом, к тому же, показывает, насколько страшным может быть ки. — Как и любой, кому приходится жить в обществе, — моя рука аккуратно проводит по его голове, я впервые прикасаюсь к нему так открыто, не через обычное рукопожатие. Температура его тела ниже человеческой, но магия явно прикладывает здесь свою теплую конечность.       — Хах, точно. Ты же даже присутствие души умеешь скрывать. Из-за этого тебя чрезвычайно тяжело выслеживать, — говорю же, сенсор. А еще он не сопротивляется моим действиям, что неожиданно занимает больше моего внимания.       — С Андайн не работает, — пробормотала я.       — Потому что ты зеленая. И состоишь из воды, — он прекращает объятие, понимая, что я уже не реагирую на это должным образом, но не отстраняется.       — То есть у нее на всех людей такая чуйка? — в нас всех много воды, если выражаться упрощенным языком.       — Нет, я имею в виду, что ты можешь брать воду под контроль. Водяная магия. Как и у нее, — доносится до меня, и этот простой по сути ответ бьет колоколом в моей голове.       Моя элементарная предрасположенность.       Звучно прикладываю ладонь к лицу, даже издавая болезненное «ау».       — Стоило догадаться, — взаимодействие с окружающей средой. То самое, которым я обычно сканирую пространство. Я настолько хорошо им владею, что перестала замечать, как использую. Конечно же, по структурному изменению влажности в воздухе она учует меня. Даже не магически, если она настолько схожа с рыбами. — Это провал.       Санс смеется, уже настолько искренне, что только не хрюкает, пока я снова замираю.       Но потом прекращает и с аккуратностью смотрит:       — Я что вспомнил-то? Твои кости, — изначально я даже не понимаю, каламбур ли это, а он делает станную паузу, чтобы что-то припомнить и кивнуть себе, — в порядке?       — Ты скорее хочешь спросить, злюсь ли я? Фактически, на данный момент невозможно, чтобы мои руки были повреждены, — я вытягиваю левую вперед, едва касаясь плечевой частью района позвонков шеи Санса, разглядываю старые и потемневшие от грязи бинты, которые видали виды и которые пора бы сменить.       — Извини, — вздрагивает при этом прикосновении, глухо звучит из-за ткани моей кофты.       Это ведь уже не первый раз, когда он мне что-то ломает. Это, вообще, ни в какие рамки:       — Все хорошо. И только что я тебе не угрожала, — поясняю на всякий случай, чтобы не стать жертвой мести. — Но контролируй свою силу. В противном случае я начну применять некоторые санкции.       — К примеру? — поднимает свои глазные огоньки, чтобы поймать мой взгляд.       — Пожалуюсь твоему брату, — поднимаю бровь, настырно держась спокойно, словно бы действительно не шучу.       Ему действительно стоит думать, что я буду действовать именно так.       Он усмехается, кивая, бормоча согласие, изворачивается от моих рук и перекатывается на другую сторону матраца, потягиваясь.       Отчего-то меня преследует ощущение, что я что-то упорно забываю.       — Ты изменилась, киддо, — выводит он, словно подводя итоги всего разговора.       Я промолчала, хотя могла с поразительной уверенностью согласиться под давлением собственных чувств и пониманий, что я начинаю формировать устойчивые связи и привязанности и даже начинать доверять. Раньше это было неприемлемо.       Раньше я хорошо помнила, как остра боль предательства и потери, а теперь… Теперь мне хотя бы не надо жить в быстром ритме, заданном борьбой за выживание. Веселая работа, почти завершенный проект для Монстренка, ставшим подобием ученика, дорогая Ториэль, похожая на слишком заботливую сестру, и два скелета, один из которых рискует умереть из-за наивности, а другой никогда не сможет эту его наивность пресечь.       Говоря об этом, если и сравнивать, то Санс похож не на нее, а на меня саму. Вот уж ирония.       И теперь я, вроде как, хочу отказаться от концепции насилия и озлобленности в своем поведении. Монстры могут — и я смогу. Не знаю, правда, как много мне придется приложить усилий, чтобы выдрать это из себя с корнями (и останется ли на месте этого что-либо вообще?).       И пока я раздумывала обо всем этом, Санс тяжело спустил ступни вниз, размял шею, неприятно хрустнув костями, и прошел к входу, около которого лежала свернутая толстовка, высохшая и обнесенная нужными печатями.       Мой разум не сразу дал импульс к действию:       — Я вспомнила, что еще должна была рассказать тебе, — сев и прижав колени к груди, я поспешно ловлю его взгляд, — не надевай ее пока, — киваю на одежду.       Не было смысла идти тестировать печати, пока они не готовы и нуждаются в калибровке, с которой у меня всегда проблемы после активации: только закрываешь одну брешь, в структуре вылезает десять других. Посему, из расчета целесообразности, я подготовила для скелета некоторую печать, которая смогла бы отдать накопителям на толстовке ровно то количество его энергии, которое будет оптимально и для атаки, и для жизнеобеспечения организма, да и к тому же поставить показательные ограничители на проходимость, чтобы можно было отключить наполнение в крайнем случае. Итак, предохранитель и счетчик — в одном лице.       Этого всего не понадобилось, умей он оставлять магию непреобразованной в кости либо бластеры. Но, спрашивая об этом, я все равно начинаю копаться в складках плаща, который выступал для нас одеялом, когда я пришла и решила не будить скелета, который даже не проснулся:       — Если я попрошу тебя наполнить своей магией некоторый накопитель-тару, ты сможешь это сделать?       Он посмотрел на меня так, будто бы я сморозила самую несуразную на этом свете вещь.       — Видишь ли, кид, наша магия почти не существует в чистом виде, она всегда преобразуется во что-то либо просто приобретает определенные свойства, — огненная или водная магия, телекинез или захват душ — соответственно.       — Но ваши души состоят из магии, наполнены ею.       — Эм-м, единственное исключение.       — Ты догадываешься, что я хочу попросить у тебя? — каково было его удивление, когда я почти полностью скопировала его выражение лица, когда он прикрывает одну глазницу. Правда вся моя жестикуляция неприкрыто выражала один большой намек.       Он бы сказал: «на нечто грязное».       — Что ты сделаешь, если я сейчас сделаю кости? — и он пальцами показывает направление, в котором он попытается убежать.       Черт. Санс, гениально.       — Это каламбур или угроза?       Он замирает, осмысляя мой вопрос.       — Хех. Это не специально, — выглядит честно.       — Что ж, — верю на слово. — Обязательно поймаю, — мягко отвечаю. И, чтобы точно не вызывать сомнений, что это не угроза в полной своей мере: — И начну торговаться на твое согласие.       С меня станется, да, Санс? Решительность взыграет, обещаю.       — Ладно. Хорошо, — он без особого сопротивления сдается, подходит к матрацу и отдает свою толстовку мне, хотя мой глаз замечает скованность. Он не готовит атаку, но… так и не понял намек. Надеется, что я имею в виду нечто иное?.. — Тогда приступим ко второй стадии без потери времени.       Я позволила себе с фальшью радостно хлопнуть в ладоши: при том, что он согласится, процесс мне своим только наличием удовольствия не принесет. Если только он не согласится все сделать сам, конечно же.       — Держи это, — просовываю толстую бумажку, на которой моим ровным почерком красуются знаки с закругленными краями, значения которых крутятся своим смыслом рядом с «питание», «сила», «излишки». — Помести рядом с душой.       — А именно?.. — с опаской взглянул исподлобья, вызывая лишь мой довольный смешок.       — Рядом не значит прямо на нее. На ребра куда-нибудь, — легкомысленно ответила я, легким движением отталкиваясь с пружинистой поверхности и, таким вот прыжком, с помощью чакры достаточно бесшумно, оказываясь у двери, отыскивая в подсумке барьерную печать.       — А, ок, — он разглядывал то, что я ему дала, правда, все еще не собираясь куда-то что-то вешать на себя, прежде, чем я окликнула его.       — Санс, посмотри внимательно, что я сделала, — я показательно подняла голову, разглядывая пожелтевший от чакры потолок. И, не видя никакого просветления у него на лице, продолжила: — Поставила шумопоглощающий барьер. Теперь никто не будет слышать то, что тут происходит и никто не сможет войти.       — Погоди, «барьер»? Ты… ты можешь что-то подобное? В одиночку?..       Ну, милый, это одну гору надо всемером окучивать, если у тебя не резерв как у джинчуурики.       Нет, он действительно только что сравнил масштабы?       — Поздравляю, ты до сих пор не поинтересовался, почему я хотела видеть ваш, — оглянулась я меланхолично через плечо, без достаточной степени иронии осмеивая его недоверие ко мне.       — Я думал, ты просто хотела уйти, забрав чью-нибудь душу… — с неверием и отстраненностью прошептал он, все еще осматривая стены, по которым бегали мягкие волны отблесков света.       — Нет, меня это не интересует, — ответила я, поджимая губы, и не пуская излишнюю эмоциональность в голос, проходя обратно к импровизированной кровати. — Подземелье не действует на меня хоть сколько-нибудь угнетающе, чтобы я желала уйти. К тому же, я полюбила некоторых монстров.       В его расфокусированных глазах я прочитала шок.       — Полюбила? — на мой подтверждающий кивок он непонятно замялся: — Я, эм…       Молчу, ожидаю, что он будет договаривать, хотя даже не смотрю: пилю стену.       — Я мог бы провести тебя к барьеру. Коротким путем, — наконец выдвигает предложение.       — Это государственная измена, тебе ли не знать? — я прикрываю глаза и судорожно анализирую, с какой целью он мне это предлагает. Ему так безопаснее, но не мне — я не знаю, собирается ли он опрометчиво сдать меня королю.       Санс сконфуженно промолчал, но наконец взял себя под контроль и глубоко вздохнул, подсаживаясь ко мне, чтобы сгорбиться и опереться локтями о колени:       — Тогда давай просто сдадимся. Я сдался.       — Я бы с радостью, да обещала кое-кому, что выведу вас.       Не только Ториэль. Чара подбешивает своим присутствием в моей голове. Ее решимость, действующая на меня огромным шилом в заднице, не исчезнет, пока я не исполню желание всей ее жизни.       — …Выведешь нас?       — Ага.       — А твоя собственная мотивация? — он все еще не может мне доверять. По крайней мере, не верит, что я делаю это из благородных побуждений. — Черт… ты же говорила, что там война! — теперь я слышу возмущение в чужом голосе. Интересно, смогу за это пока-что-утро собрать весь спектр?       — Это уже не играет роли при выявленных обстоятельствах, — сейчас он как раз затронул тему, которая подавляла меня своей тяжелой нереальностью. Но я уже путешествую во времени, предлагаю секс скелету, который этого не осознал в полной мере, и прочее, так что выход в иной мир при разрушении барьера не должен меня как-то сильно пугать. При попадании и разберусь. Как всегда, так скажем. — Об этом можешь не переживать.       — Я… я правда могу тебе доверять? Просто так поверить на слово?       Полагаю, он пересекает точку невозврата.       — Полностью доверять можно только себе, — честно ответила я после некоторого раздумья. Я же еще не настолько прониклась пацифистскими настроениями, чтобы жертвовать собой, так или иначе. — Но намеренного зла я в себе отныне не несу.       — А несла? — с тяжелой усмешкой спросил он, и я почувствовала, как накаляется вокруг атмосфера, хотя ни капли сего не испугалась.       Мне было, что ответить:       — Когда-то. Когда не понимала вас.       — Хах?       — Знаешь, до сих пор раздражает вся эта чушь про отличие наших душ, — я, словно потеряв все силы, рухнула назад, закрывая глаза и вслушиваясь в собственный голос. — Но я понимаю, почему это пишут в ваших книгах. Политика везде политика. Понимаешь, к чему веду?       — Пока понимаю, что ты не очень любишь нашего короля, — он заложил руки в карманы шорт, не зная, куда теперь себя деть.       — В корень зришь. Но я про пропаганду. Садись, — призвала я, рассматривая трещинки на потолке.       Легко живодерствовать, думая, что животные не слишком умны, чтобы чувствовать боль. Но, не считая логической ошибки, заключающейся в неверном следствии, якобы вытекающего из отсутствия мышления, сама мысль о том, что ты не делаешь ничего плохого, разрешает продолжать.       Это всегда работает.       Я убиваю, потому что в моем мире так принято и потому что считается, что у меня есть идеалы, что за страну не стыдно, к тому же, ты лишь орудие.       Они убивают, потому что люди жестокие, не важно в чем эта жестокость заключается, им просто это сказали. И, так как люди хуже, монстры достойны выйти. Следствие: можно убить семерых ради освобождения.       И далее, если будет война.       Это написано не только в книгах, их система образования пропитана этим: дети с детства знают, что люди отличаются не только с физиологической точки зрения, но и психически. Скажем так, им проще быть ублюдками, так или иначе. А вот остерегаться ублюдков или их жестокости детей не учат, и в том парадокс. Но он исчезает, если посмотреть на результат: каждый в подземелье может позволить себе напасть на меня, решив, что я человек. Это не глупость, не чрезвычайная уверенность в своих силах, это просто непроинформированность.       И это по какой-то причине грустно.       Но политика есть политика. И она дает плоды.       Шесть уже есть.       — Не могу понять, что в твоих словах вызывает в моей душе протест, — за мой тихий рассказ он, поколебавшись, все-таки занял место рядом, теперь пытаясь отыскать в словах потайной смысл, которого нет.       Я ожидала, что он может вступить в идеологический спор со мной, но, видимо, я была достаточно деликатна в высказываниях. А он достаточно умен, чтобы не гнуть свою линию, а подумать над тем, что говорит тот, кто рос в другой среде, а потому более объективный.       — Ты служишь Азгору. Чтобы быть верным не только на словах, тебе нужно принимать и понимать постулаты его политики, если ты, конечно, не настолько циничен, чтобы действовать жестоко без оснований. А так… нет ничего постыдного в том, чтобы верить в них всей душой и испытывать неудобство, слыша критику в их адрес.       — Но ты утверждаешь, что нас всех просто убедили, что люди хуже, — со скепсисом обернулся он на меня.       Я, в который раз, пожала плечами, формируя мысли в слова:       — А иначе ваши мотивы уже не были бы столь благородны: «мы хотим выйти», не потому что заслуживаем, ведь мы добрее, наши души не могут без этого качества, а потому что просто не хотим принимать этот расклад вещей, люди должны страдать. Звучит не очень, да?       — За это ты не симпатизируешь королю? — он отвернулся, массируя переносицу, хотя этот жест был ему мало свойственен.       — У меня есть вторая, более личная причина. Из-за нее я как минимум один раз убью его, — снизошла тихо до шепота на втором предложении, чувствуя иррациональную злость.       Сказали, что он силен. И, наверное, если он король, то так и есть. Ну, для того чтобы бояться, надо сначала увидеть, так ли он страшен, как какой-нибудь Каге, а уж потом пасовать. Тем более, что у меня будет вторая попытка, в которую я уже, естественно, напролом в лоб не пойду.       Победить кого-то уровнем одного из правителей моего мира, шутка ли?       — Ты говоришь это, по твоим же словам, верному псу этого короля, — усмешка, тяжелее прежних, касается его лица, и он оказывается близко, неприлично близко, передвигаясь медленно, так, что я успеваю осознать на всех уровнях, что я сама это ему позволяю.       Санс почти нависает надо мной, опираясь одной рукой по правую сторону моего тела, приминая матрац до скрипа.       — Своему другу, — с нажимом исправила я, хмурясь, — которому пообещала счастливый конец. И не перевирай мои слова: про пса речи не шло.       — Разве обещала? — с необычайным холодом спросил он — я наступила на очень, очень больную мозоль. Его левая глазница была близка к тому, чтобы налиться той самой магией, что в последнее время начала устрашать. Санса не стоит недооценивать как противника, как ни крути.       Вообще-то, да, обещала, но когда это чужая забывчивость не была моей проблемой, да?       — Тогда снова обещаю. У тебя будет твой счастливый конец, — я пользуюсь этим минимальным расстоянием между нашими головами, аккуратно обхватывая за скулы и притягивая к себе.       Но не целуя.       Зато, неловко, несмело, нерешительно это делает он. Закрывает глазницы, кладя руки рядом с моей головой на матрац для опоры. Целует, касаясь моих губ аккуратно, будто боится, что я внезапно сорвусь и скажу, что это все далеко не то, что я имела в виду своим поведением. Но я лишь обняла его за шею, прижимая и раскрывая этим свое отношение к его действию, заставляя для удобства поставить его колено между моих ног.       Санс шумно выдохнул, отстранился ровно настолько, насколько смог с моей подачи, и все так же несмело посмотрел мне в лицо, страшась увидеть реакцию. Его огни были сильно расфокусированы и из-за этого сравнимы с расширяющимися человеческими зрачками все от того же возбуждения. На скулах его проступал флуоресцентного цвета голубоватый румянец, который вынудил меня подобрать руку и медленно провести большим пальцем по чужому лицу, ненормально податливому и мягкому для тех же человеческих костей.       — Жарко, — улыбнулась, тихо шепча это.       — О-ох, — такой незначительный, казалось бы, комментарий, сильнее взволновал его, заставляя меня только слегка вскинуть брови. Для сильного смущения я пока не видела причин. — До конца не верил, что… что ты именно это имела в виду, — кажется, он крайне тщательно подбирал слова. Обычно спокойный взгляд Санса метался по всей комнате.       Мне это не слишком нравилось. Но, к счастью, у меня теперь есть повод взять все в свои руки.       — Но ты не против? — кончиками пальцев другой руки я начала массировать его шейные позвонки.       — Ну, кажется, я был инициатором, — его улыбка нервно дрогнула, когда он вновь почувствовал приступ неловкости, сильнее прежнего, но я вновь не дала отстраниться и закрыться от себя, вынуждая перетерпеть, успокаивая прикосновениями.       — Все хорошо, — шепнула я ему туда, где могло бы быть ухо. И одним легким движением поменяла нас местами, оказываясь сверху, садясь на его таз, при этом играючи щурясь. Его все еще не слишком веселая реакция вынудила меня убрать всякую улыбку и аккуратно спросить: — Ты боишься?       Он вздрагивает от этого вопроса, словно я замахнулась для удара:       — Н-ну, у меня раньше не было подобного опыта. Особенно с человеком, — его тон то опускался до абсолютно хриплого баса, то возвращался в норму, хотя сам голос, на мое удивление, не дрожал.       О, какое открытие. Он девственник.       Ну, не могу сожалеть, что я таковой не являюсь. В частности, тот опыт с Гриллби мне сейчас здорово подсобит. Но и Санса в отсутствии такого очень тяжело винить: монстры соглашаются на секс, только если партнер им по меньшей мере нравится. Гриллби я действительно охмурила, хоть даже заранее сказав, что это ничего серьезного значить не будет. И, безусловно, я нравилась ему сильнее, чем он мне. Наверное, поэтому, после сброса я не стала снова сближаться с ним. Я имею в виду… то, что для меня это действительно ничего не значило, причинило этому монстру боль.       Так что, исходя из того, что я вычленила из их культуры, сам факт того, что мы этим занимаемся, намекает.       По этой же причине тут не существовало проституции. Тут не было спроса на тупое тело, ублажающую живую куклу без души, которая в истине своей испытывает к покупателю лишь отвращение.       И, что просто прекрасно, не могу съязвить, что не существовало только до моего появления. Все по меньшей мере взаимно.       Этим мыслям я усмехнулась и встряхнула головой, возвращаясь к лежащему подо мной скелету:       — Обо мне не волнуйся. Просто направляй, хорошо? И не стесняйся, — эту фразу, входя во все тот же странный охмуряюще пошлый образ, я протянула. — У меня не получится сделать тебе приятно, если ты будешь молчать о том, плохо тебе или хорошо, — наставительно промурчала, в то же время исследуя поле деятельности: под грудной клеткой у него зиял провал, обнажая позвоночник, который, судя по реакции, имел потенциал оказаться неплохой эрогенной зоной. Как давно я хотела увидеть его ребра, с первой нашей встречи, по сути. Была бы с ним знакома, когда только становилась ирьенином, не отвертелся бы — стал живым анатомическим пособием. Хах, всего двенадцать пар. Считала я лишь слегка задрав футболку, провонявшую кетчупом, хотя совсем не грязную — их организм поглощает все, что они потребляют; уже привычно забинтованные пальцы рук только мешали, и бинты далеко не первой свежести все сильней наращивали это неудобство. Как глупо получится, если я занесу какую заразу. — Мне, кстати, нужно кое-что сделать. Для этого я достану нож, но я не собираюсь его использовать как оружие, договорились? — предупредила и улыбнулась, видя, как он сначала хмурится, а затем показательно пожимает плечами, хотя не может прогнать некоторое напряжение, возможно, даже готовясь атаковать. Я, стараясь не разрывать зрительный контакт, вытаскиваю из подсумка на бедре один из кунаев и единым ловким движением, подцепив лезвием бинты на ладони, разрезаю их. То же проделываю с другой рукой.       Лохмотья можно смахнуть на пол, возвращая кунай обратно. Обработать совершенно привычно и естественно кожу рук чакрой — обеззараживая:       — Я стала так редко драться в полном смысле слова, что все уже привычные травмы успели зажить, — мой тон завышается, когда я становлюсь такой вот приторно сладкой.       Санс молча рассматривал результат, потянувшись к моим рукам, — я не могла отказать ему в странной прихоти потрогать мои ладони, привычно изуродованные моим прошлым миром.       В прошлом.       Он сплел пальцы и, тем самым пригвоздив меня к кровати, попросил, видимо, все же уговорив себя:       — Поцелуй меня.       И я, не мешкая, повиновалась: сначала ласково, нежадно, но затем, когда он приоткрыл челюсти, впуская меня внутрь, я усилила напор, ради этого даже выгнувшись и коснувшись грудной клеткой — пусть и не лишенной мышц, жировых тканей и кожи, — его.       Он стонет, но навряд ли от сильного удовольствия, просто сигнализируя, что этого достаточно. И я снова читаю его.       — Вау, — протяжно дышит он, — ты весьма неплоха в поцелуях.       Я прельщено улыбаюсь, хотя стоило бы закатить глаза, и рассматриваю разгоряченного скелета под собой.       — А я не думала, что у тебя есть язык, — наблюдаю, как он облизывается, отвечая мне похожими пристальными взглядами.       — Ну, я же не только скелет, но и монстр, — прописной истиной он пытается не вовлекать сюда какое-нибудь нудное пояснение, отчего и почему. Хотя я была бы не против. Санс наконец заметно расслабляется, поняв, что я не собираюсь играть в опасные игры с оружием или с ним самим в обидном контексте.       — Хах, хорошо, я запомню, — иронично хмыкаю, и, наклоняясь, жарко и влажно шепчу: — Хочешь узнать, в чем я еще могу быть хороша?       — Возможно… в раздевании, хех? — прикрыв глазницы и поняв намек, он разжал мне руки, подавая сигнал к действию.       — Как пожелаешь, — аккуратными движениями я начала тянуть в верх его футболку, но внезапно натолкнулась на препятствие. Его рука, пробиваемая еле заметной дрожью, остановила, аккуратно оплетая мое запястье, и я послушно подчинилась (переломы там все еще очень болезненные).       — Я… не это… не то имел в виду, — его голос звучал натужно, будто бы он при всем своем желании не мог сказать и сформулировать.       — Четче, Санс, — мягко напомнила я, и вытянула руку, принимая готовность подстраиваться.       — Ты первая, — выдохнул он, глядя мне в глаза.       Повисла тишина. Я моргнула, не уверенная в том, что слышала:       — Ты уверен? — кивок. — Мое тело — весьма неприятное зрелище, — с темной усмешкой предупредила я, на секунду выбиваясь из образа. — Лицо есть единственное место, где у меня нет огромного количества шрамов, — с тихим вздохом уточнила.       — Ну… — улыбнулся он смущенно, — ты же воин, это нормально. И, если честно, я просто очень хочу, чтобы ты отложила любое оружие.       — Хах, — я остановилась, переваривая, но потом вновь возвращаясь в реальность, — ценю честность… Но я даже абсолютно нагая — и даже в некоторых случаях связанная — не буду беззащитна, — все-таки предупреждаю с намеком на просьбу не мнить себе лишнюю власть. — Хотя, твоя правда, раз тебе так спокойнее… Как пожелаешь, — приевшаяся фраза.       Вдох, выдох. Убираю волосы налево, расслабляя шнуровку затягивающих нагрудных элементов, находящуюся на спине, делая возможным снятие грубого топа с элементами металла брони. За ним я потянула долой блузку с широкими рукавами и горлом, того самого голубого цвета, банально расстегнув молнию, оставаясь в одной майке-сеточке, не закрывавшей почти ничего. Дальше — отцепить подсумки, смахнув все это на пол, не слишком красиво начать стягивать штаны на простой резинке, которые обычно заправлялись мною в сандалии.       — Д-достаточно, — прошептал он. — Я вижу.       — Что ты видишь? — было уже поздно, чтобы оставить все как есть и чтобы это при всем было удобно. Так что я таки разобралась со штанинами, попутно встряхивая волосами, в надежде прикрыть ими фактически обнаженную грудь. Здесь ведь есть место интриге?       — Твою душу. Очень четко.       Ну, или нет.       Я усмехнулась, не тая недовольство, но не задавая лишних вопросов.       — Хорошо, — сладость на языке стягивает характер уже привычно — механизм модели поведения запущен.       — Ты… тебе не нужны все эти маски сейчас, ты в курсе? — аккуратно взглянул, подняв взгляд с кожи грудной клетки, он мне в лицо, вызывая острое желание закрыться на всех уровнях; только вот из-за того, как далеко я уже зашла, это желание сразу же было подавлено.       — Сенсор, да еще и душу видишь, — выдохнула с выражением чрезвычайного удовлетворения, будто бы эти его способности — моя заслуга.       — Ты в большей мере позволила этому случиться, хех. Ты хотела, чтобы я это сказал, — признается, что просто поддался.       Мне еще пять минут назад казалось, что эта ситуация стойко меня больше ничем не удивит. Однако.       — И ты это сделал… — стиснув челюсти и выкраивая себе еще немного времени на рефлексию, я пожала плечами и выдохнула. Ладно, хорошо. — Я не слишком романтична, чтоб ты знал. И всякого рода игры… это не мое, если только этого не жаждет необходимость.       — А я не хочу, чтобы тебе было неудобно, раз уж на то вообще пошло. Я прекрасно, хех, понимаю твою цель сейчас, — на что я лишь подняла бровь, вынуждая прояснить: — Понимаю, что, возможно, тебе все равно с точки зрения чувств, ты просто хочешь все самостоятельно проконтролировать, но…       После того, как скелет, даже когда я начинаю отрицательно качать головой, не прекращает монолог, я мимолетно быстро тянусь, чтобы подарить порхающий поцелуй ему в лоб, челюсти, зубы. Это все равно заставляет замолчать в удивлении, наконец подводя к паузе, в которую я могла бы вставить слова:       — Санс… после того, как ты сказал, что мне не нужны маски… если бы я не хотела, я не стала бы продолжать, — и хотя это констатация факта…       Он смеется, все еще неловко:       — Х-хе, а говоришь, не романтичная.       — Н-да. И как же выглядит моя душа?       Он рассматривает мое лицо чрезвычайно внимательно:       — Очень яркой, — ладно. Этот ответ, по правде, покоряет меня. — Честно говоря, сравнивая тебя только-только пришедшей и тебя сейчас… ты так изменилась.       Растаяла, привязалась. Приспособилась.       Ушла из прошлого мира, где меня все равно ничего не держало.       Скорее всего он видит именно ин составляющую, раз в состоянии отслеживать эмоции… и в какой-то мере желания. Ян должна гулять по телу, помогать в его работе, а так же, по логике, придавать форму этой самой душе — ин-качествам души.       — У монстров ведь тоже есть души, — не ожидая ответа. — Так как выглядит твоя? — с четким, пожалуй, намеком.       — Не так красиво, как хотелось бы. Но, кажется, ты хочешь видеть, — почесал он в затылке, уже спокойней смотря в глаза, да так, что мне казалось — еще немного, и он мог бы перехватить инициативу.       — Я не собираюсь давить, — просто напоминаю.       — Нет, ничего. Но… ты же можешь начать с… прелюдий?       И я смеюсь:       — Пф-ф. Конечно.       А он бесстрашно притягивает меня к себе, заканчивая мою работу с футболкой и исполняя мою так неправильно озвученную просьбу.       Его белая душа склеена голубыми трещинами чистого терпения, за которые меня отчего-то колет в самое сердце. Замираю, очарованная сиянием, отбрасывающим мягкий свет на скудную мебель вокруг. Я хочу прикоснуться к ней, свободно парящей в грудной клетке владельца, но неуверенно так и не позволяю себе, шепча:       — Я думаю, что мне не стоит прикасаться к чему-то, выглядящему таким хрупким.       — Ты уже касаешься меня, — заметил скелет. — А я — к тебе… хотя все твое тело тоже в трещинах.       Я поджала губы, быстро осознавая, что именно он имеет в виду.       — Это называется шрамы.       — Я знаю, — его тонкий, как спица, палец провел по одному из множества единиц. Некоторые из этих полос, не всегда ровных и тонких, разбросанных в хаотичном порядке и направлении, выступают, поскольку рубцовой ткани образовалось больше, чем было повреждено. Я лишь морщусь, глядя на это действо. Трещины на душе выглядят по меньшей мере миловидней, чем… это. — Больно?       — Вовсе нет, — качаю головой в жесте отрицания. — Просто… они отвратительны, разве нет?       Он расширяет глазницы, тянется рукой к моему чистому лицу, которое редко принимает столь печальное выражение, вместо обычно отстраненного. Видимо, его душа задрожала от жалости ко мне, что впервые за всю осознанную жизнь не уязвило:       — Это же твой опыт. Только благодаря им ты… здесь. Ты жива.       — А ты бы расстроился, если бы я умерла, или вообще не пришла? — я усмехнулась; и на такой провокационный вопрос… впервые я не знала, что было бы лучше получить: честный ответ или глупую шутку, уводящую от темы и оставляющую внутри лишь смятение.       Или он просто снова скажет то, что я хочу услышать?       — Возможно… еще несколько недель назад, меня бы устроили оба расклада, — я понимающе кивнула, на что он расслабил тело, которое против воли задеревенело в момент начала этой фразы. Честно. — Но сейчас я не хочу, чтобы ты страдала. Еще больше я не хочу только того, чтобы кто-то страдал от твоей руки.       Да, верно.       Он здесь только потому, что вынужден. И вынудила его я.       Я так глупа, я где-то ошиблась.       Холод опалил спину, будто бы возвращая в реальность того, что я еще должна сделать. Нужная бумага с аккуратно выведенными начертаниями ложится на ребра легким целлофаном, просвечивающим этот свет. Чакрой она крепится к костям, как на клей.       — Спасибо за такой честный ответ, — тихо поблагодарила, действительно признательная. Я не хотела бы быть обманутой, а потом по-подростковому быть разочарованной во всем том, что сделала.       — Потому что люблю тебя, но страдания причиняемые тобой, эхом разносятся по всему Подземелью, — он усмехнулся, видя мой удивленный взгляд — это было то, что я никак не ожидала услышать. Я хочу спросить, не врет ли, но тот опережает: — В противном случае, я бы не дал тебе занять такое место здесь.       — Ты прав, — качаю головой, снова, пока не понимаю, что он внимательно смотрит в мои глаза, в которых отсвечивает свет души, лишь подчеркивая светлый цвет льда. Он ждет. Ждет ответа. Который я дам. — Я уже говорила. Мои тело и разум не принадлежат тебе. Но у тебя мои преданность и доверие. И это чувство… очень теплое.       Убийца типа меня просто не понимает слова «любовь» в полном смысле. Я люблю Ториэль, и даже сильнее других, люблю Папируса. И Санса люблю точно так же, как его брата, просто так сложилось, что он помнит. И оттого мы в таком положении.       В чужих объятиях я чувствую давно забытое родство тепла, которое наконец смогла принять. Ледяная стена стала таять еще при Ториэль, но скелеты дотопили ее. Именно оттого я сейчас стерла слезы. Не видя лицо скелета, все же определила, что его кости стали дрожать, будто бы ему было нестерпимо грустно и радостно одновременно. Санс скрытный, и в таких тонкостях разобраться если кто и может, так только он сам.       Кажется, накал страстей немного уменьшился. Но еще можно продолжить, ради его же дальнейшей безопасности. Так что мягкими поцелуями я скольжу от костяной шеи к самому позвоночнику, минуя грудную клетку с прямоугольником поглощающей-накапливающей печати, активированной минимумом чакры. То, что она соберет после и будет искомым мною.       — Прелюдии, помню. Но я смогу тронуть ее? — заранее интересуюсь.       Его тело пронизала напряженная дрожь от этих слов.       — У т-тебя мои преданность и… доверие, — на выдохе скопировал, будто бы прокручивал эти мои слова вновь и вновь, пока не запомнил, смотря пустыми глазницами в потолок, держась обеими руками за мой корпус. Его ноги неустойчивы в коленях по бокам от меня, даже несмотря на то, что он не стоит; пальцы нервно зарываются в ниспадающие белые без природного красителя в этом свете души волосы. Я смотрю, и мне нравится.       Хорошо, пора.       Рука скользит по тазовой кости, потирая внутреннюю часть; губами я возвращаюсь к шее, челюстям, делая все не торопясь, медленно. Даю привыкнуть, рассказываю, что нам не нужно торопиться. Не сейчас. Его позвоночник и внутренняя часть грудной клетки так же очень чувствительны. Скелет покрывается этого странного цвета румянцем, почти не стонет, шумно дышит, как это и происходит, когда не приходится симулировать; пытается, ходя по краю, отвечать тем же: водит пальцами по коже, лишь щекоча, ищет эрогенные зоны, но не слишком успешно.       — Я покажу тебе в следующий раз, — обещаю жарко, все же умудрившись завестись.       И это «в следующий раз» щелкает в его голове доказательством, что я тоже не лгу ради однодневного интереса.       И у меня точное разрешение.       Его душа влажная на ощупь, хотя не выглядит истекающей магией. Я аккуратно касаюсь лбом чужого лба, нависая над беспомощно сжимающим край матраца Сансом, и прошу совета:       — Если я буду настойчивее, я не разрушу ее?       — Нет, но… фух, не усердствуй, — у него даже нет желания каламбурить. Не знаю, хорошо это или плохо.       Я послушно протягиваю руку под ребра, чтобы аккуратно сжать душу в ладонь.       Я могла бы убить его одним прикосновением, но лишь хожу по краю вреда с наслаждением. Это видится мне ироничным. Когда я вырываю из него один за другим рваные вздохи, работая пальцами по площади податливого материала.       — Че-е-ерт, — его руки впиваются мне в плечи, что из кожи проступает кровь, которая по капле стекает вниз. Мне неприятно, но неприятнее только влага и болезненная тяжесть между ног.       Санс кончает в это мгновение необыкновенно ярко, но лишний свет души быстро гаснет, впитываясь. И ярче только сам язык его тела, выгибающегося мне навстречу. Его удовольствие хочется испытать и мне, но я оставлю это на следующий раз, когда, возможно, смогу дать и свою душу в его костлявые кисти.       Он отрубается от такой эмоциональной встряски. Во всяком случае, его зрачки больше не горят, так что я ладонью закрываю ему глазницы, навевая не самые лучшие мертвые воспоминания, после нахожу в куче молы его и свою одежду. Его складываю, подкладывая под голову, свою бросаю на плечо, отчаянно желая в душ. Мой плащ — одно огромное напоминание о веселье.       Ему стоит проснуться через несколько часов. В противном случае, все это может быть бесполезно. Но, тем не менее, печать у меня, имеющая единственно четкое значение.       Но на пять минут все же следует сходить в душ, чтобы закончить начатое с собой.       Папирус, поднимающийся, начавший светить макушкой у края лестницы, то ли не удивился моей наготе, то ли сделал вид, что не удивился. В любом случае, оба варианта чертовски забавные.       Я улыбалась, устало, но улыбаясь выворачивая смеситель на теплую воду.       Я так хочу сохранить этот прогресс.