Давай, поплачь, девочка,
В этом с тобой никто не сравниться.
Кара встала на середину дороги и вдохнула: она устала ждать. Главное, ждать чего?
Чего-то. Пока Освальд позвонит, пока в Готэме все разрешится, пока Освальд позвонит, пока она разберется со своим дерьмом внутри, пока Освальд позвонит.
Она ждала уже буквально полгода. Три месяца у Мари, два в мотеле неподалеку, потом ее голова надумала утроиться работать в здешнем кафе, чтобы просто так не выбрасывать деньги на ветер. Она не знает, чего ждет.
Каждое воскресенье, она как собачка Павлова, что каждый раз рефлекторно ждет сигнала, звонка, СМС,
хоть чего-то.
Она судорожно писала не дежурное «Нет, все не в порядке» в ответ на пустую СМС уже четвертый раз.
Она сжала в кулаке маленькую раскладушку и вдруг поняла, что пора выходить из «спящего режима». Так она говорила себе последний месяц. И вот, в последнее воскресенье шестого месяца, когда она положила свои отполированные круглые очки на тумбочку и уже закрыла глаза, чтобы опять в который раз увидеть рыжее пятно, ее телефон тихо зажужжал. Это был звонок.
Она чуть не задохнулась.
— Помоги, — прохрипел ей до боли знакомый голос, а низ Кары сжался так, что повернуться стало больнее всего на свете. Она подскочила, в голове сразу же проснулись тысяча инстинктов и вопросов, которые голова не была готова обработать, а рот и говорить вовсе, — Пожалуйста…
— Освальд? — только и смогла прохрипеть Каролина. Оттого, что она так быстро подскочила, у нее закружилась голова, и женщина запуталась в собственных ногах и упала вниз. Капельки соленой воды на секунду задержались на высоте ее роста, а потом упали за хозяйкой. — Освальд, что случилось? Где ты? Я немедленно…
— Меня… Я… — послышалось шипение, кряхтение и потом тишина. Звенящая, липкая тишина, которая с каждой наносекундой давила на женщину больше, чем весь вес мира. Позже женщина услышала крики и стоны, а ее сердце будто остановилось.
«Мистер Пингвин!» — послышалось издалека восхищенно.
«Помоги мне…» — и гудки.
Руки дрожали, голова гудела, телевизор странно пищал, а управляющий внизу кашлял в приступе, пока она собирала сумки.
Она устала ждать, и он этого понял на каком-то другом уровне.
Через несколько часов она прибыла в свой родной город. Из-за разговорчивых соседей в самолете она услышала, что в Готэме происходят выборы нового мэра, но особо не обратила на это внимание, — она сразу же пошла к матери, ведь там обычно Освальд и был. Она ждала его час, два, три. Никого не появлялось.
Она обходила пол города, спрашивая тут и там. Все, что она смогла узнать — на Освальда напали и подстрелили. Позвонить или написать не могла — его телефон был «вне зоны доступа сети».
Она весь день шаталась по городу, пока в конец не изголодалась по еде и устала. Женщина побрела домой, едва волоча за собой ноги.
Утром дома она услышала характерные стуки, после который рефлекторно стояла у двери.
«Тук-тук. Тук. Тук-Тук. Бам!»
Задери рукава халата, поправь очки и случайно надень свою лучшую истинную улыбку.
Открыв дверь, Кара стояла в недоумении. Перед ней был не Освальд, а другой мужчина. В очках, с прилизанной прической, определенно очень высокий, но не такой высокий, как Каролина. Она дышала ему почти в нос.
Хорошо, подумала она, что в руки она заранее взяла ножницы. Ну, так.
На всякий случай. В прошлый раз она была неосторожной.
— Освальд попросил найти вас, — сказал человек загадочным голосом, видимо ошеломленный из-за роста женщины. Он сглотнул, улыбнувшись, и продолжил. — Он сказал, что это ваш секретный код.
— Я, кстати, Эдвард. Нигма, — добавил он, но женщина его не услышала, даже не увидела руку, протягивающую ему рукопожатие.
— Да, — все, что она выдавила из себя. Нэст сложила руки на груди, пряча под них ножницы. — Где он?
Она держалась крепко, стойко, но, когда мужчина в очках вытащил маленький серебряный зонтик на веревочке. Она резко вздохнула, ножницы с характерным звуком упали на пол, мужчина же проследил за ними и усмехнулся, возвращая свой взгляд на Кару. Женщина чуть не упала вместе с предметом канцелярии, но еле удержалась. Она помнит этот зонтик. Она подарила это ему после смерти мужа, тогда, когда была разбита и сломлена, а он был тем, на кого можно положить голову в потоке рыданий. Он хранил это все это время? Боже мой.
— Он сказал, ты поймешь.
И она поняла, завязав веревку с зонтиком на запястье.
Быстро схватив вещи, она переоделась в более комфортабельную одежду, схватила сумку с надписью «First Aid Kit». Она буквально вытолкнула Эда на улицу, тянув за собой, по пути все повторяя, «куда идти?», «показывай дорогу».
Эд открывает ей дверь своего дома, и она уже с порога чувствует его запах. Чувствует, как пахнет ее Освальд. Ноги подкашиваются, но мозг безоговорочно заставляет их идти в нужном направлении. Он просто стоит там, стоит около кровати и смотрит на нее.
— Освальд, — тихо, одними губами говорит Миссис Нэст, она выпускает из рук плащ, сумку и бежит навстречу таким родным глазам.
Освальд улыбается. И эта улыбка ярче солнца для Кары. Она целует его в лоб, проходит холодными от ужаса руками по лицу, сжимая его в своих объятьях. Она говорит «Освальд», не «Оззи», «Оззичка», «Осви» или какие-то другие отвратные клички\ласкательные-укоротительные имена. Она просто говорит «Освальд», зовя его будто из глубин своего подсознания, повторяя это как мантру.
— Я… — она всхлипывает, когда Освальд прижимается сильнее к ее телу. — Освальд, я так рада, что у тебя все хорошо, ты не представляешь…
— Ее нет, Кара, — он поднимает взгляд намокших глаз на сестру, — Он ее убил, Кара, убил.
— Кто? Кого? — тихо, вглядываясь в бездну, спрашивает женщина.
— Маму… — шепчет бездна, вглядываясь в женщину. — Галаван убил маму.
Это отдается эхом, которое вместе с рыжим пятном будет будить Каролину посреди ночи в холодном поту и заставлять вставать, идти в ванну, смывать все пережитое.
Что-то в Каролине, что уже давно было склеено и поставлено на полку, опять с грохотом разбилось, теперь уже на мельчайшие осколки.
Она крепче сжала плечи своего брата, будто бы он был якорем, веревкой для спасения, крестом для христианина, пищей для умирающего от голода.
Она уже две недели сидит в компании двух убийц, и ей никогда не было так хорошо. Каре нравятся вкусные слойки Эда, которые он делает скорее всего для Освальда, но не подает вида разочарования, когда Освальд отказывается от них. Зато их ест Кара, буквально облизывая пальчики. Они разговаривают о всем: она любит загадки Эда, Эд любит поездить по ушам историями, а Освальду нравится смотреть, как его сестра взаимодействует с людьми. Идиллия.
Из милого старого проигрывателя льется «Maybe» от «The Ink Spots», а Эд тихо напевает ее себе под нос, что-то делая за кухонным столом. И так каждое утро. Нос женщины учуял нотки клубники, — ей кажется, она дома.
— Я так люблю тебя, — слышит она тихий шепот брата ночью, среди дождя, когда укладывает Освальда спать в кровать Эда. Кара чуть ли не давится улыбкой и слезами, она гладит его по голове, пока собирается обратно к себе домой, и думает, что любит его больше своей жизни.
Он прибегает к ней ночью снова, твердит что-то о том, что он не должен появляться у нее здесь, что это небезопасно, что она не должна показываться полицейским,
особенно Джиму Гордону. Она зашивает его раны, пока смотрит, как дрожат его руки.
Через несколько недель она узнает, что Освальда поймали за убийство Галавана, и он сел в психиатрическую больницу Аркхема.
Она бежит, прячется, чувствуя кончикам пальцев полицейских, вечером в каком-то магазине покупая пистолет. В конце концов, великий
и ужасный Гордон ловит ее взглядом в пиццерии на углу, в которой по великой случайности они оба постоянно закупаются. Она молит его мысленно, чтобы он не вспомнил ее очень запоминающиеся очки.
Он вспомнил.
Она провела в участке больше 12 часов.
Еще полгода она просто существует, иногда заходя к Эду и Освальду. Эд все больше стал отдаляться от мира сего, он больше твердит об отмщении Гордону. У Каролины стала болеть голова от его постоянных монологов о Джиме.
Освальд с каждым днем становился не своим, будто стирался. Она каждый раз приходила к нему в лечебницу с выдержкой три дня, приносила апельсины, не понимая, зачем именно они, разговорила с ним о всем, а он будто отпускал ее. В его глазах больше не было огонька, не было искры, они будто потухали с каждым днем. Каролина, пытаясь вернуть Освальда обратно, отдала ему свой браслетик, свой якорь, тот серебряный зонтик, но он воспринял его не с таким энтузиазмом.
И она будто сыпется, рассыпается из-за него, не понимает его, теряет его. Каждый вечер она пьёт горячее кофе, которое горячей струей напоминает ей о тёплых объятьях брата, о его плече, о горячих слезах, о его радости, и она готова обжечь горло совсем только ради этих воспоминаний.
Каролина устаёт быть одной и забывается в чужих объятьях, когда сама знакомиться с людьми в клубах, и её грубо зажимают в переулках. Несколько раз она просыпается не у себя дома и усталая едет обратно.
Она наконец-то устроилась обратно на работу. Ее приняли со скрипом и еле как, потому что женщина «взяла» себе отпуск на целые полгода. Она не знает, почему ее приняли обратно. Возможно, это работники Освальда. Возможно, это просто потому что она хороший хирург. Возможно, это потому что они знали, что ее держали взаперти и избивали, и из-за этого она сломалась. Возможно, они поняли.
Она все также раз в неделю заходит к маме в ее квартиру и на кладбище, разговаривая с призраками. Она говорит о всем, пока слезы ручьями не начинают катится по щекам.
— Ты знаешь, мама, я им горжусь, — она глотает горькие дорожки, стоя в черном пальто и большой шляпе с полями. Ветер сдувает подол пальто и синий шарф, ей холодно, и она сует руки в карманы, чтобы надеть перчатки, одновременно поддерживая одной рукой цветы.
— Он вырос таким прекрасным, как ты и говорила, — ветер буквально сдувает ее с ног, Кара вся дрожит, но уходить не собирается. Она бы могла списать это все на гнев Богов, но в Богов она не верит.
— Я позабочусь о нем как смогу.
Она кладет руку в перчатке на надгробие, после переминаясь с ноги на ногу, думая о чем-то. Спустя тридцать секунд она кладет лилии на могилу, и одинокая слезы катится вслед за цветами.
— Это твои любимые. Я знаю, ты… — она задыхается от холодного ветра ей прямо в лицо, но продолжает:
— Ты бы гордилась им, как и всегда. Все будет хорошо.
Эти слова, как и женщину, ветер уносит далеко от кладбища.
Она мечется.
Не знает, что делать, ей тошно, не с кем поговорить, и как раз в тот момент выпускают Освальда. Кара буквально летит к нему, пока Освальд тихо обходит своих «друзей».
Он будто ушел от нее, игнорирует ее, будто больше не хочет видеть ее. И она думает, что это какая-то божественная комедия.
— Освальд, — тихо говорит она, не зовет, а он поворачивает голову на ее голос. Они сидят в маминой квартире. Свет в этом районе отключен, и им приходится разговаривать в темноте, потому что никто из них не хочет зажигать свечи.
— Ты в порядке? — глупый, глупый вопрос. Конечно, он не в порядке, к чему было спрашивать. Она корит себя за это и пододвигается ближе.
— Я… Запутался, — кричит он шепотом так, чтобы только она услышала.
— Как и все мы.
Старшая сестра гладит его по голове, прощая ему абсолютно все. Ведь он — единственное, что у неё осталось.
Через три дня он приходит к ней счастливый, светящийся, взахлеб рассказывает о его отце, пока она как всегда ничего не понимает.
— Каролина, он наш отец, представляешь?
Она молчит, ковыряясь ложкой в нерастворившимся сахаре на дне чая, не хочет его расстраивать.
— Наш отец! НАШ! — он светиться, после предлагая ей поехать с ним.
Она соглашается, все еще думая, как бы ему сказать.
У Кобблпот старшей не было настроения выряжаться, особенно на такой случай, зато Освальд сиял и не только изнутри, но и снаружи.
— О, вы пришли! Как я рад вас видеть! Неужели! — она слышит абсолютно незнакомый голос и впивается в плечо брата сильнее.
— Отец! — он еле-еле выходит из ее хватки, идя навстречу этому Элайдже.
Они разговаривают часа два, после к ним присоединяются его настоящая жена и дети. Каролина молчит, ее бросает то в жар, то в холод, она чувствует себя чужой. Что будет, если она сейчас уйдет? Просто встанет, ссылаясь на плохое самочувствие, ведь у нее серьезно, наверное, сейчас температура, и уйдет. Нет, так очень невоспитанно делать. Она не может, но хочет.
Женщина закусила губу, сильнее схватившись за вилку.
— Каролина! — до нее вдруг до ходит, что все присутствующие за столом смотрят на нее. Она встрепенается, осматривает их и претворяется, претворяется как делала всегда.
— Что, простите? — она говорит это таким тихим голосом, чтобы намеренно показать, что ей плохо.
— Каролина, тебе не хорошо? — спрашивает Освальд, заглядывая ей в глаза.
— Да, мне, — она встает, но хорошая актерская игра дает ей упасть обратно, — что-то поплохело.
Женщина, сидевшая рядом с отцом Освальда, фыркнула.
— Оставайтесь у меня! Вы же мои дети! — добро сказал Ван Даль и Кара выдохнула:
— Я… Не ваша дочь, Мистер Ван Даль, — тихо сказала женщина, но все за столом точно это услышали.
Повисла гробовая тишина, перебиваемая только одним тихим «Что?».
— Моя мать родила меня от какого-то моряка до того, как устроиться в вашем доме. Я не знаю своего отца, — она схватила сумку и взглянула на Элайджу мокрыми глазами. — Освальд — ваш сын. Не я. Я — никто.
Кобблпот мельком взглянула на Освальда и увидела в его глазах печаль и шок. Она встала со стула.
— Простите, я сейчас же уйду.
И она бежит, потому что… Потому что не хочет быть изгоем. Она прячется дома, иногда забывая все телефоны дома, одеваясь не в свою одежду и ходя по барам. Она прячется, не отвечая на звонки пару недель, а потом не может сдержаться, снимает трубку, выслушивает своего брата, объясняет ему все. Все, что знает, все, что ей сказала мать и бабушка в детстве. Он и не злился, как она думала, он просто хотел ответов, и Кара смеётся сквозь слезы, еле придерживая старую винтажную трубку телефона рукой.
Он приходит после этого к ней много раз, разговаривая о всем, что только можно, предлагая ей зайти все-таки к ним домой. Она, в принципе, и не отказывается. Она приходит к ним на вечер, одетая в красивое платье цвета красного вина, смешанного с кровью. Освальд улыбается ей, пока она ловит на себе отвратительно завидные взгляды девочки и мальчика. Она трясет пальцами, будто желая избавиться от этого чувства погружения руками в нефть или смолу, но руки будто застряли там. По спине прошелся холодок. Кара предчувствует чью-то смерть.
Она пьет и бокала, пристально смотря на Элайджу и Освальда. Рядом с ней присаживается та женщина.
— Так вы хирург? — говорит она, наклоняясь ближе. Ее отвратительный запах парфюма бьет по носу, вся в золоте и украшениях, от нее буквально веет самолюбием и нарциссизмом.
— Да, — отвечает Каролина, полностью осушивая вино в бокале.
Она хочет избежать разговора с Ней, так что ставит пустую стеклянную форму на ближайший столик и идет к Освальду.
Кара ушла спустя пятнадцать минут. Она думала, что больше не вернется в этот дом.
Спустя месяц она узнает, что Элайджа мертв. Узнает это она от самого Освальда, который плачет ей в трубку, говорит, что ему плохо. А она не может, не может приехать, не может видеть Тех Людей. Она твердит ему, что все будет хорошо, что все наследство перейдет ему, но он не успокаивается. Освальд заваливается к ней посреди ночи, все еще плачущий, и Кара успокаивает его, как может. Обнимает, целует, гладит, как щеночка. И ему становится лучше.
К утру его уже нет, а Кара опять забывается на работе.
Спустя несколько недель он опять звонит. Говорит, что теперь Тех Людей нет, что это они убили его отца. Кара, как всегда, как примерная сестра, говорит, что все будет хорошо, что все наладиться.
Он вздыхает.
— Переедешь ко мне?
Она выдыхает, не понимая, что ответить. Она польщена, она смущена.
— Да, конечно, если тебе будет удобно, Освальд.
Она улыбается, двумя руками держась за руки, но ее голос не дрожит. Она за много лет чувствует уверенность, растекающуюся в густых волосах, цепких пальцах.
