***
— Освальд, ты серьезно? — она расхаживает с газетой и телефоном по дому туда сюда, совсем забыв про варящиеся креветки на кухне. — Ты же не можешь вот так…! Она замирает на секунду, выслушивая весь монолог на другой стороне линии и вздыхает. — Ты же прекрасно понимаешь, быть мэром — тяжело. Ты хорошо подумал, Освальд? Я тебя, конечно же, не виню или осуждаю, просто удостоверяюсь, что ты не делаешь это в порыве… пылкости! Креветки зашипели, и женщина бросила газету, побежав к кухне, чтобы убавить огонь. — Да… Но… Я… Освальд, ты… Опять вздох. — Ладно. Ладно, — женщина потерла переносицу, немного отодвигая сверкающие в свете от кухонной лампы круглые очки. Каролина чуть сменила тон на домашне-ласковый, тихий и такой знакомый Освальду. — Приезжай домой. Я кое-что вкусное приготовила, — она улыбнулась теплому смешку в трубке и нажала на кнопку отключения. Ей на секунду показалось, Кара перестала быть для него тем, с кем бы он считался. Она тут же отбросила эту мысль и сосредоточилась на другом. Она сидела минуты три, думая о том, что уже на уровне подсознания сказала слово «домой», и как это по-бытовому звучит. Каролина почувствовала, как тепло внутри осторожно разливается, доходя даже до кончиков пальцев. Каролина, несомненно, человек. Хотя она много раз думала, что, возможно, нет. Во времена глубоких депрессий она, по своим воспоминаниям, пыталась согреваться морально и физически. Как сейчас. Кара сидит на полу в особняке Ван Даль, вся завернутая в пледы, смотря на камин. Под боком у нее устроился Освальд, положивший голову ей на плечо. Они держат в руках по кружке с горячими напитками, но Освальд не знает, что ее крепкий кофе крепкий не только от большого обилия кофеина. Она не хочет выглядеть алкоголиком, не при нем. Они не знают, почему сейчас и почему вообще сели здесь. Видимо, просто. Просто потому что, как и вся их остальная жизнь. Иронично. На этой мысли Кара сглотнула какой-то ком в горле. — Я ходила к маме вчера, пока тебя не было, — сказала женщина, выпив из кружки чуть-чуть. Освальд вздрогнул при слове «мама», но не стал убирать голову. — Смотрела за садом, за оградой, за домом, — это было сказано шепотом, так, что почти не слышно, — Могилой. Она шмыгнула носом. — Кара, знаешь, — он вздохнул, и она почувствовала его горечь, — Когда мать умерла, я почувствовал себя таким одиноким. Брошенным, замершим, одним, пустым. Она в порыве чувств сжала его ледяную руку в своих горячих. — Но тут вспомнил о тебе, — он вдруг повернулся к ней лицом, и она почему-то до сих пор видела отражения камина в его глазах, — О том, как ты обо мне заботилась, и… Она видит, ему трудно это говорить, и она просто прижимает его ближе к себе. — Я дорожу тобой, — голос дрожит, она срывается, — Очень, Освальд. Ужасно как. Ее глаза слезятся, а он вместо этих слов услышал только «я люблю тебя».***
Она чувствует его слепую любовь ментально, чувствует, как он тонет в Нигме, и она не противится, ей хорошо, потому что ему хорошо, а это главное. Он должен быть счастлив, он многое пережил. Она, несомненно, первая догадалась о его чувствах и долго еще удивлялась, как тот же самый Эд не догадался, или помощница Освальда, или хоть кто угодно. Она одна…? Возможно, потому что она знает его всю свою жизнь. Знает, как он реагирует на ситуации, проявляет ли агрессию, симпатию или даже любовь. Он идет; она идет тенью рядом. Она никогда не стоит вблизи, ее никогда не фотографируют, о ней не пишут и не разговаривают, потому что думают, будто она очередная помощница-юрист, что помогает Мэру в делах. Да, она помогает, помогает решать проблемы как политические, так и психологические. Она — тень еще темнее, чем сам Эдвард Нигма, «теневой помощник», так окликованный прессой. Изабелла, Изабелла, Изабелла, Изабелла — единственные слова с тех пор, как Эдвард не появился на том вечере. Ее саму начало тошнить от этого, как и бедного Освальда. Кара покупает нужные продукты и делает торт по маминому рецепту, но он лишь грустно улыбается; она утешает его, как может, но ничего хорошего не происходит — он печалится быстрее, чем сменяются дни. Кара читает Кафку на днях, попивая из огромной кружки чай и думая о замке. Незаконченном замке, недостроенном замке. — Узость сознания есть социальное требование, — тихо повторяет она, загибая страничку. Она размышляет, дочитывая старые страницы. Они шершавые, желтые и приятно пахнущие. Каролина улыбается, поглаживая страницу последней главы. В городе объявился некий Тетч. Единственный со времен Джерома, кто имеет харизму морально ограбить наголо и перевернуть этот город. Она уверена, эта личность — не простая. Кара думает, что хочет увязнуть в его болоте безумия хоть на секундочку. — Кара… — он входит также неожиданно, как заканчивается «Замок» для нее. Эдвард разбит: шок, печаль, грусть, и она уверена — кто-то умер. Она закрывает книгу и осторожно убирает плед с ног, вставая с дивана. — Эдвард? — она не знает, почему назвала его по полному имени, а не простым «Эд», возможно, привычка называть Освальда полным именем, а не отвратным «Оззи» повлияла. — Она мертва. — Изабелла? — Она мертва. — Прости. — Она мертва. — Эдвард. — Она. Мертва. Кара не знает, чем помочь. Она подходит ближе и просто обнимает хорошего и пострадавшего человека. Эд сначала попытался оттолкнуть ее, но она сжала его сильнее и дала почувствовать ее сострадание. Они стояли так минуту, а может час, а может больше. С того момента Эд сошел с ума совсем. Она коркой мозга чувствует, что что-то не так. Она слышит по телевизору, что поймали Тетча, и от этого ей становится еще хуже. Она хотела поиграть с ним, но теперь он заперт. Джервис пыжится, возюкая клочки своей новой шляпы по столу; он нервный, переживающий, дрожащий. Прошло четыре недели с их последней встречи, и он уже дуется от нетерпения, ерзая на стуле. Его привели в комнату и сказали, что к нему снова пришли. Он обрадовался, словно малыш или котенок, которому давно не давали лакомства. Месяц! Месяц ее не было, она не звонила, не писала, не передавала подарки, будто умерла. За это время он понял одно: Каролина спасала его отпадения со скалы адекватности; да, он знает, что давно упал, отчего он здесь, а не на свободе, но она не давала провалиться глубже в бездну, соскользнуть с края, упасть туда, куда упал Капитан; это уже чистое, абсолютно неконтролируемое безумие, он, все-таки, хотел контролировать свой разум пока что, да и не только свой. Каролина спотыкается третий раз о злосчастный порог лечебницы, входя в помещение болотного цвета, кривя лицо. Она внюхивается в блевотные нотки запахов Аркхэма, странно ощущая себя. Будто… Уютно? Пахнет таблетками, думает она, пахнет блевотиной, мандаринами и стиркой. С каких это чертовых пор она считает эти ароматы — уютными? — Прости, что не было так долго, — она тиха, насколько это возможно, он ее даже не услышал поначалу, но вздрогнул от голоса. Кара улыбнулась. — Я не особо скучал, — врет он нагло, но она, видимо, воспринимает эту ложь как правду и виновато улыбается снова, будто бы это она на стены лезла без общения; ему становится тошно от самого себя. — Я принесла твой любимый гранат, — она опять виновато улыбается, и что-то в этой улыбке печальное. Кара смотрит на него, поправляя прядь угольно-черных волос, случайно выпавших из аккуратно убранного пейса волос. Он буквально почувствовал, как пахнут ее волосы с расстояния метра. Что-то случилось; он не спрашивает, что. — Спасибо, — он запнулся, потом что почуял наконец-то ее аромат, ее парфюм, что держал его в клетке воспоминаний недавно, и вот голова уже кружится, будто от наркотиков, от той «Красной Королевы». Он задумался на секунду, — возможно, она и есть она. — Как ты? — она положила свои ладони на его, и он вздрогнул инстинктивно, захотел их убрать, но не стал. Ему нравилось, как ее руки были такими теплыми, а его — холодными как лед. Она сидит напротив него: сосредоточенная, серьезная, но все же улыбающаяся. Нога на ногу, потому что так удобней, потому что он сказал, что она может быть в безопасности. Стул Аркхемовской больницы гнилой и стоит ей двинуться хоть раз, как он скрипит, а ее собеседник резко смотрит ей в глаза. — Зачем ты приходишь ко мне? — спрашивает он, чуть наклоняясь, осматривая ее. Она улыбается, совсем не смотря на него, сосредотачиваясь где-то у него за ухом, а позже резко переводя взгляд на мужчину. — Я следовала за белым кроликом. Он улыбается во всю, смеется, и она смеется с ним. Кара решила завести дневник. Дневник, да. Чтобы записывать все, что происходит с ней. Зачем? Не знает сама. Она хлопает глазами, выбирая кожаную обложку у витрины книжного магазина. Вены кожаной обложки выделяются, прекрасно обтянутые такой же кожаным пояском. Она думает, что было бы лучше, если бы его купил какой-нибудь путешественник или ученый, а не она. Она — не личность. Она хуже, чем никто. Она кто-то без абсолютной изюминки, без чего-то, отчего бы можно было вздохнуть и сказать «Вот удивительно!». Она считает это отвратительным в себе. Но она серость, от которой находит Тошнота. А Тошнота — это первые признаки потерянности жизни, признаки того, что ты считаешь жизнь скучной. А скучна она для тебя лишь оттого, что ты не достаточно интересный для самой жизни. Она ведет пальцем по веточку вены на коже тетрадки и платит за нее 4 доллара какому-то усатому старику у прилавка. «29 августа. Не знаю, о чем писать. Америка? Нет, изъезженно. Зачем вообще купила эту тетрадь — не знаю. Чувствую, что существую. Знаю, что существую. Это все, в общем-то. Писать сложно. Я не многословна, но когда-то была. Я всю жизнь когда-то была. Зачем вообще изливаюсь в эту тетрадь, зачем продолжаю писать; чернила все не кончаются. Подсознанно хочу, чтобы они кончились. Чтобы у меня была отговорка больше не писать. Мол, вот, все, что я ж еще могу поделать? Чернил нет, а ручек в доме мало. Перед кем эти отговорки? Перед самой собой». Она поставила точку, вырисовывая последние буквы. Женщина чувствует, будто ее голова ходит кругом от всего нахлынувшего. Освальд убил Изабеллу, это точно. Она же не совсем тупа и безумна, чтобы не воспринимать прямые слова Освальда «Я УБИЛ ИЗАБЕЛЛУ», прямо написанные на его лбу. Она жалеет. Она разочарована. Она не хочет вмешиваться, хоть и плачет вечером, говоря Освальду, что это до добра не доведет. Она даже не злится, что он не посвятил ее в свои планы. Она просто кивает ему, когда он за завтраком разговаривает с отвратительно для нее грустным Эдвардом. Он убивается, а Кара только больше заклеивает себе рот скотчемЗнаю, как много это для тебя значит, Знаю, что у тебя проблемы с отцом.