Teenage dirtbag

Ночь пробирается в открытое окно морозной свежестью, щиплет нос при вдохе, подмигивает огнями высоток и звездами на разлитом над головами, словно черничное варенье по скатерти, небом. Юнги втягивает прозрачный воздух и выдыхает облачко дыма легких сигарет. *** Он утратил веру в людей и доброту слишком рано, тогда, когда все дети еще верят в Санту и то, что всё есть и будет хорошо. А с годами только лучше. Юнги знал, что всё это - вранье чистой воды. Синяки и гематомы, рассыпаные по бледной тонкой коже, лишнее тому доказательство. Родители отказались, когда поняли, что мальчишка не такой, как все. Дефектный. Ему было 10. Даже в детском доме, куда его отправили, среди таких же не нужных никому, он был изгоем, слишком заметной мишенью, хотя изо всех сил старался не отсвечивать. Быть немеченным в их мире - неприлично. Через восемь лет государство даёт ему комнату - клоповник на отшибе города - и Юнги старается проводить там как можно меньше времени. Он подрабатывает грузчиком в продовольственном магазине, никому не рассказывает о своем недостатке, наученный горьким опытом; пробует алкоголь. Оказывается, чем больше его в организме, тем меньше боль в груди. Юнги забавляет это открытие. Бутылка становится лучшим другом - иных у Юнги никогда и не было - и решением проблем. Просыпаться в луже собственной мочи и рвоты становится чем-то обыденным, но без копейки в кармане и телефона - впервые. Пульсирующая боль в голове и периферическое зрение только справа подсказывает, что его били. Его тошнит ещё раз, когда, облокачиваясь о стену, поднимается на ноги. Район незнакомый, это сильно осложняет ситуацию, но просить помощи Юнги просто не умеет - добрых людей на свете нет. Через несколько кварталов голова начинает кружиться так, что Юнги падает на тротуар. Примерно так он и представлял свою смерть, поэтому организм не показывает признаков борьбы - Юнги смиряется. У него тёплые ладони и столько добра в глазах, что у Юнги даже перекашивает лицо как от физической боли. Он спрашивает, нужна ли помощь, а Юнги печально хмыкает, чуть приподнимая уголок разбитых губ. Он набирает номер и вызывает скорую; последнее, что Юнги помнит - тёплая ладонь, убирающая прядь слипшихся от крови волос с его лба. Чонгук приходит проведать его каждый из трёх дней, приносит горячий вкусный - от мамы - суп, фрукты. Юнги похож на дикого кота, попавшего под машину: напуганный, не доверяющий никому, с тяжёлым жёстким взглядом. Он будто стеклянный сосуд, пустой и холодный, который Чонгук изо всех сил старается наполнить теплом, не прося ничего взамен. Просто чувствует, что нужен Юнги, а тот, непостижимым образом, не выходит из головы. Зачем он соглашается поехать домой к Чонгуку, Юнги не знает. Возможно, хочет убедиться, что и Чонгук не такой добрый, каким кажется, убедиться, что он прав, всегда был, и все люди - злые жестокие твари. Но Чонгук проявляет ровно столько заботы, сколько Юнги может принять, кормит ею, как котёнка из пипетки, чей маленький желудок не может переварить большой объем пищи, отогревает взглядом, не обращает внимание на выпущенные когти, стачивает их улыбками. Юнги чувствует себя паршиво как никогда: он не знает, за что Чонгук с ним так, не знает, чем и как может отплатить, чувствует вину, снова тянется к бутылке. Но младший приходит домой раньше, отбирает дешёвое пойло, обнимает пьяного плачущего Юнги, из которого неконтролируемым потоком льются слова, страхи, всё, что он копил и давил в себе последние 10 лет; половина фраз теряется в основании шеи Чонгука, куда Юнги жмется мокрым носом, цепляясь за плечи как за спасение. Чонгук обнимает и гладит тонкую спину, целует макушку, висок, солёные губы... Потом Чонгук долго рассказывает, поглаживая пальцы Юнги, что помог ему, потому что мама учила не быть равнодушным, но дальше он узнал имя в больнице и все стало на свои места. Красивое "Юнги" у Чонгука под рёбрами, но от этого только хуже. Юнги с трудом произносит "у меня нет метки", хочет уйти, но Чонгук не отпускает, никогда не отпустит. *** Юнги выдыхает последний клубок сизого дыма в открытое окно, ёжится от порыва декабрьского ветра, бросившего в лицо горсть крошечных колючих снежинок. - Пойдем спать, - мягкий голос согревает лучше тёплого пледа, которым Чонгук накрывает голые плечи, прижимается к спине и целует за ухом. - Угу. Юнги по-прежнему не верит в Санту, но рядом с ним человек, научивший доверять, любить. Юнги чувствует себя настоящим и живым, полным, и бледная, только начинающая прорезаться метка с щемящим от нежности "Чонгук" на лопатке, только тому подтверждение.