Teenage dirtbag

У Юнги в руках всё горит. И это не просто идиома, не набор сочетающихся фразеол - у Юнги в руках всё горит. К чему бы он не прикоснулся, занимается оранжевым весёлым огоньком, в мгновение ока оставляющим после себя лишь горстку серебристо-чёрного пепла. Без специальных перчаток, отталкивающих влагу и грязь, Юнги не живет: спит, моется, ест, пишет, всё только в них. А ведь когда-то он хотел стать музыкантом, сочинять мелодии и слова, которых в сердце хоть ковшом черпай, и ещё останется. Слова он пишет, много и часто, вся квартира устлана листами и блокнотами с нервным, но красивым почерком, что для человека, способного обращать огнём всё вокруг, крайне неосмотрительно. Но Юнги не снимает перчатки. С музыкой всё сложнее: в углу пылится доставшийся в наследство рояль, но Юнги даже не подходит к нему, старается не замечать. Он помнит, ещё из детства, прохладу гладких клавиш, запах немного пыльных молоточков под крышкой, тонкие, но упругие струны. Если он подойдёт и откроет рояль, то не удержится. Лучше пусть всё остается как есть. *** Намджун всё ломает. И это не устойчивое выражение, не даже шутка. Намджун всё ломает собой: кожа, прочнее любого известного металла, покров в 99%, не ощущающий ни холода, ни жары. Кто-то скажет, Намджун - счастливчик: при необходимости можно зимой на снегу спать, можно спасать людей из полыхающих зданий - чем он и зарабатывает, хотя всю жизнь хотел писать музыку - не боясь ожогов, а Намджун лишь покачает головой. Он хочет чувствовать. Хоть что-то. *** Они встречаются совершенно нелепо: у Юнги рвётся одна из перчаток и он, в панике, хватается за ящик с запасными голой рукой. Дерево с треском вспыхивает и Юнги в который раз покрывает себя трехъэтажным за то, что никак не поменяет мебель на огнеупорную. Он почти успевает сбегать за огнетушителем, но на комоде взрывается баллончик с лаком для волос. Языки пламени стелятся по полу, пожирая все слова, которые Юнги никогда не положит на музыку. Он сидит в углу и просто смотрит: так тому и быть. Он умрёт красиво, вместе со своими стихами. Только вот очень жалко рояль... Юнги бросает тоскливый, мутный из-за слёз взгляд на свою единственную любовь - о другой даже мечтать не приходится, с его-то уродством - и прикрывает веки. Из удушливой полудрёмы его выдергивает сильная рука; Юнги кашляет и как в бреду шепчет одно слово "рояль", болтаясь на плече спасателя. - Если ты выживешь, парень, я куплю тебе точно такой же, - последнее, что слышит Юнги. *** - Значит, ты умеешь управлять огнем? - Вот именно, что не умею, - тихо говорит Юнги. Намджун приходит уже третий раз за неделю, Юнги не знает, что ему вообще надо, но от его присутствия в груди разливается непривычное спокойствие. Первые два визита говорить Юнги не мог - ожог верхних дыхательных, но со вчерашнего вечера ему разрешили, не напрягая связки. Зачем он приходит уже третий раз, Намджун не знает сам, но рядом с этим парнем он чувствует. Ещё когда выносил из горящей квартиры, впервые ощутил тепло, и оно никак не было связано с облизывающим спину огнём, уж Намджун-то знает. Первые два визита говорить парень не мог, смотрел только красивыми тёмными глазами куда-то глубоко, будто видел больше, чем Намджун мог рассказать, и лицо оставалось неподвижным. Оно дрогнуло только когда Намджун признался, что рояль спасти не удалось; парень - Юнги, как выяснилось - на секунду закрыл глаза и отвернулся. Намджун понял, что ему надо побыть одному. - Научишься ещё, не переживай. Тебя родители разве не водили на специальные курсы? - У меня нет родителей. Никого. Такой урод никому не нужен, я опасен, понимаешь? Намджун ловит полный боли взгляд и, к ужасу Юнги, берёт его за руку, перевязанную несколькими слоями эластичного бинта. - Ну что ты такое говоришь... - может момент и не самый подходящий, но улыбка расцветает на губах Намджуна, потому что даже через препятствие он чувствует то самое тепло, тепло другого человека. - Ты, кажется, очень нужен мне. А ещё я обещал тебе рояль. Юнги думает, что Намджун надышался угарным газом на месяц вперёд, а сам он - на год, потому что видит, как от его волнения медленно тлеет бинт, но Намджун улыбается только шире. *** - Не бойся, правда, мне ничего не будет. Юнги с опаской касается чужой кожи: она прохладная и гладкая, как шёлк, но самое главное, на ней не остается уродливых ожогов. - Видишь, всё хорошо. Наверное, мы созданы друг для друга? - тихо и с улыбкой говорит Намджун, пока Юнги зачарованно водит ладонями по его обнаженной груди. - А ты, - он поднимает свои красивые глаза, - ты чувствуешь что-нибудь? - О, да. Впервые, и так много, что самому страшно. *** В их спальне стоит почти такой же рояль, и пол устлан исписанными вдоль и поперёк листами; отходив полгода на курсы, Юнги умеет управлять тем, чем наградила его природа, и только в постели, когда он совершенно не контролирует себя, дар одерживает верх. Юнги всё ещё пугается, а Намджун смеётся, прижимая вспыхнувшие ладони к всегда прохладной коже и говорит "так я точно знаю, что тебе хорошо со мной". Юнги неизменно краснеет. Он учит Намджуна играть и вскоре записывает первый диск, состоящий наполовину из собственных, наполовину - из мелодий Намджуна. В комнате, на всякий случай, в углу стоит огнетушитель, но Намджун справляется куда лучше.