Teenage dirtbag

Юнги пакует чемодан и отправляется в Исландию. Он никогда не был нигде, кроме Японии, а было это лет 7 назад вместе с родителями, но острая необходимость сбежать, закрыв все соцсети, уединиться, становится навязчивой идеей, вопросом жизни и смерти: Юнги задыхается в пыльном, раскалённом июльским солнцем Сеуле, полном людей и днём, и ночью. Выбор стоит между Данией - Ютландией, если быть точнее - и родиной Бьорк, но потом натыкается на фото местных карликовых лошадок в связанных вручную свитерах, и сомнения отпадают сразу. Он не говорит о своём побеге никому, особенно Тэхену, потому что этот неугомонный обязательно скажет Чимину и тогда "хёнхён, а возьми нас!", а Юнги ведь очень добрый на самом деле, пусть и выглядит как отъявленный нигилист и мизантроп, он не сможет отказать двум парам горящих глаз и согласится, и тогда прощай уединение, спокойствие и отсутствие людей на километр вокруг. Поэтому Юнги пакует чемодан и отправляется в Исландию. *** Юнги немножко читтерит: он, конечно, не собирается останавливаться в столице, но и в какую-то совсем уж глушь ехать откровенно очкует: без знания - естественно - исландского и с минимальным набором слов на английском это кажется равносильным самоубийству, поэтому отель Юнги бронирует в Селфоссе. Достопримечательностей тут не так чтобы много, но они Юнги и не сильно волнуют - в городке с населением в 6 тысяч человек всё, что ему нужно, это тишина и возможность побыть один на один с собой, с мыслями, с потрясающей иноземной природой. Ландшафты и пейзажи поражают воображение, всю дорогу от аэропорта до Селфосса Юнги буквально не дышит, замирает у окна, всматриваясь, запоминая, вдохновляясь уникальностью этой страны, нет, другой планеты - даже не верится, что он сейчас на Земле. Для Юнги странно ощущать 10 градусов тепла в июле, но после пышащего жаром Сеула, спасительная прохлада как глоток воды в пустыне. Юнги гаденько ухмыляется в шарф, представляя обливающихся пóтом Тэхена с Чимином, лениво поедающих мороженое. На ресепшене ему вручают тоненький проспект с перечнем мест, которые можно тут посетить и Юнги ставит для себя галочку обязательно доехать до Стоксейри и посидеть там на красивущем скалистом берегу. *** Юнги исполняет свою маленькую мечту: с детским восторгом катается на низкорослой лошадке. На ней нет свитерочка, но малышка, как и другие её братья и сёстры очаровательна и так. Юнги благодарит гида, кормит морковкой лошадку и идёт бродить по окрестностям. Люди здесь красивые, будто нарисованные, и Юнги, считающийся дома светлокожим, даже бледным, на фоне местных вполне себе натуральный смуглый кореец. Почему-то это веселит: всё познаётся в сравнении. Вечером, поужинав в одном из ресторанов, Юнги сворачивает к своему отелю; взгляд цепляется за высокого мужчину в конце улицы, в сумерках не разглядеть лица, но Юнги отмечает светлые (какая редкость тут, ага) волосы, выделяющиеся на общем фоне. Юнги жмёт плечами сам себе и идёт дальше. Ночью ему снится странный сон, будто он тонет, кричит, но звука нет, он захлёбывается водой и лёгкие заполняет болючий жар, небо над толщей воды становится всё дальше и дальше, Юнги взмахивает слабой рукой в последний раз, веки тяжелеют, он смиряется, и в этот самый миг что-то тёплое и большое подхватывает его и выносит на поверхность. Юнги замечает гладкий тёмно-синий бок, когда оборачивается с берега. *** Юнги приезжает в Стоксейри рано утром и почти сразу жалеет, что не одел ещё одну толстовку. Студёный морской ветер въедается в кожу солью, царапает щёки и ладони острыми коготками, но дышится здесь полной грудью: Юнги ещё никогда не чувствовал себя настолько свободным. Он прыгает с камня на камень, приближаясь к воде, слизывает брызги с обветренных губ, и дышит, дышит... Нога неловко подворачивается на скользком плоском выступе и перед внутренним взором проносятся почти все 25 лет жизни (кстати, враки про яркие моменты, Юнги вспоминает только какой-то мусор, например, как варил рамён в один из дней), а ещё мелькает картинка собственной головы, расколотой о камни как спелый сочный арбуз, вывернутый мякотью наружу, но в самую крайнюю секунду что-то большое и тёплое ловит его за капюшон и прижимает спиной к себе. Это человек, лихорадочно проносится в целой - что удивительно - голове; его широкая ладонь лежит поперёк груди Юнги и в неё бешено толкается испуганное сердце. - Ты чего распрыгался, опасно ведь. А если бы я не успел? Сначала Юнги думает, что из-за перенесённого стресса ему открылось Великое и теперь он понимает все языки мира, но вывернув влево и наверх шею он с изумлением смотрит в лицо спасителя - кореец. Смуглый, темнее Юнги тона на три, с белыми как снег волосами. - Ты кто? - хрипло интересуется Юнги. Он уже пришёл в себя, но почему-то не спешит выбраться из кольца сильных рук. - Как ты... здесь? - Меня зовут Намджун, а здесь... не знаю. Судьба? Он улыбается и Юнги позорно залипает на его губах, его ямочках. Хорошо что румянец можно списать на лёгкий мороз, на него же и то, что Юнги жмётся к Намджуну сильнее. - Спасибо. Спасибо, что успел. *** Намджун, как оказалось, приезжает в Селфосс каждое лето ровно по той же причине, что и Юнги - задыхается дома. В Сеуле. Он любит ту же музыку, фильмы, книги; он любит курить на крыше с 2х до 3х утра, он знает четыре языка, любит полистать философские труды, чтобы вывести свои уникальные формулы; у него на плече татуировка синего кита. - Почему кит? - спрашивает Юнги, касаясь гладкого тёмно-синего бока чуть дрожащими пальцами: он всегда долго отходит от оргазма, ещё полчаса мелко вздрагивая от пережитого удовольствия, как от слабых ударов тока. Намджун дуреет от этой особенности. - Потому что всю жизнь ищет сородичей, тех, кто понял и принял бы, пару. Но часто не находит её. - Ты меня нашёл. - Нашёл, - соглашается Намджун, улыбаясь в поцелуй. - И очень счастлив.