Mi corazоn

И снова мерцающий свет свечей, мягко рассеивающий сгустившийся вокруг них мрак. Тишина, которую совершенно не хочется нарушать. Терпкий привкус «Черной крови» во рту, у Хуана… Дорито цедит «Слезы Девственницы», мальчику они всегда нравились больше самой лучшей «крови». Вечер, неумолимо перетекающий в ночь… Поверить в то, что Хуану удалось украсть его, этот тихий вечер, принадлежащий только им двоим, очень трудно. По возвращении из Варасты, соберано не отпускает Ричарда от себя ни на шаг. Но сегодня маршал отправился во дворец один, нехотя оставляя Окделла в особняке и непростительно долго, задержавшись у ворот, виновато и одновременно страстно шепча что-то юноше на ухо. Уехал, против воли, зло, пришпорив Моро, и все знали о том, что сегодня маршал проведет ночь в будуаре Ее Величества. Политику и ее фанаберии не может послать к Леворукому даже властитель Кэналлоа. Рэй Суавес почти не верит счастью. Он не отрывает взгляда от своего мальчика, тот довольно щурится и, из-под выгоревших на южном солнце ресниц, кидает на Хуана лукавые взгляды. — Так и будешь смотреть? — не выдерживает, наконец, Ричард и, отставляя в сторону бокал, сползает со своего кресла на толстый пушистый ковер, к ногам Суавеса. — Я не просто смотрю, — улыбается Хуан, — я любуюсь тобой, это тоже удовольствие. — Мы тратим драгоценное время, — улыбка на лице Рикардо блекнет и от понимания причины этого, Хуану становиться горько. Дорито прижимаясь щекой к бедру Суавеса, с плохо скрываемой тоской добавляет: — Ночь пролетит незаметно, Рокэ вернется на рассвете и он будет голоден. У нас очень мало времени. Хуан вздыхает и гладит Рикардо по голове. Тот трясет волосами, словно желая избавиться от печальных мыслей, прижимается сильнее, ждет более смелой ласки. Ричард не любит соберано… Такого сильного, прекрасного ликом и телом, могущественнейшего человека во всем Талиге, потомка ветреного Анэма. Но юному герцогу все равно. Это ясно и страшно… Надолго ли у мальчика хватит сил притворяться? Любит ли соберано своего оруженосца, или возникшее в Алве желание лишь прихоть? Думать об этом Хуану не хочется, потому что он почти уверен — не прихоть. Эта уверенность появилась совсем недавно, после покушения на Рикардо, когда соберано прикрыл своего юношу, подняв на дыбы Моро. Прежде Хуан думал, что хозяин на этом свете любит лишь своего коня. Ан нет… Северный мальчик оказался дороже верного и преданного лишь одному Росио жеребца. Суавес тогда дрогнул, увидев бледное, как у выходца лицо хозяина, с горящими синей яростью глазами. Соберано был в бешенстве, сразу поняв, что стреляли не в него, а в Окделла. То был не первый случай, когда дорито пытались убить. Искать стрелявшего соберано послал самого верного и надежного человека — Хуана. Думать о хозяине сейчас совершенно не хотелось. Особенно, сидя в мягком сумраке, посреди искрящейся тишины, чувствуя горячую щеку Рикардо своем бедре, видя ожидание и ласковое тепло в серых, обычно холодных глазах. Главное не думать. Хуан и без того ощущает себя предателем, вором, который рискнул украсть сокровище своего соберано, и какая разница, что он первый полюбил холодного северного волчонка? Разве это имеет сейчас какое-то значение? Ричард принадлежит Рокэ — это известно всем в особняке Алвы, в столице, в Талиге… И желания самого юноши в расчет тоже не берутся. Соберано сказал — мой. Перечить никто не осмелится. Ричард, по просьбе, почти мольбе Суавеса, смирился. Притворяется… Лишь абвении знают чего это мальчику стоит. — Я скучал по тебе, там, в Варасте, — впервые у них есть возможность поговорить о войне. — Я каждый день молился Четверым, чтобы они берегли тебя, — рука Хуана скользит по щеке дорито, уже не столь гладкой как раньше, под пальцами колется проклюнувшаяся с утра щетина. Малыш вырос за лето… — Меня берег Алва, — тихо и нехотя признается Рикардо, — рвал горло всякому, кто подходил ко мне ближе, чем дозволено этикетом и уставом. Дорито молчит хмуро погрузившись в воспоминания. Хуан не торопит, он не хочет знать подробности. Но Рикардо продолжает: — Он расстрелял Оскара Феншо лишь за то, что я имел неосторожность подружиться с ним и впустить бедолагу в свою жизнь. Оскар был веселый и милый. Мне было хорошо в его компании и плохо, когда его не стало, — мальчик тяжело вздохнул. Сердце Хуана болезненно сжалось. Он знал своего соберано, очень хорошо, чтобы в красках представить то, о чем говорит Дикон. — Ворон велел казнить его на рассвете, после того, как сам же подтолкнул к ловушке. «А пусть не подталкивается» — безразлично сказал он, когда эр Эмиль пытался вступиться за моего друга. Не простил. Расстрелял. А после… После… Я, в порыве отчаяния вскочил на Сону и рванул в степь, и блуждал там до темноты, а когда вернулся, он, будучи к тому времени изрядно накачен касерой, рыча завалил меня на шкуры и… я никогда не подумал бы, что в нем имеется столько чувства и нежности. Ласкал долго и так, словно я был для него долгожданным глотком воды в пустыне. Брал меня жадно… А после, сказал, что не уступит меня никому, уничтожит всякого кто осмелится… Мне страшно, за тебя. Теперь я понимаю, что значили те твои слова. — Все будет хорошо, — солгал Хуан, зная, что для них ничего хорошо быть уже не может. И это только вопрос времени, когда правда выплывет наружу. Легко притворяться в далекой Варасте, а здесь, в Олларии, прямо под носом соберано, который видит людей насквозь, лгать ему будет непросто. И это ложится на плечи Рикардо. Мальчик согласно кивает, и одним движением поднимаясь с пола, устраивается на подлокотнике кресла Суавеса, обнимая рэя за шею. И столько отчаяния в этом движении, что Хуан понимает — дорито прекрасно все знает. — Пусть, — выдыхает Дикон почти зло. — Пусть так… Но сегодняшней ночью, я принадлежу только тебе и никому этого не изменить. Ни соберано. Ни Абвениям. Ни Создателю…