No Good Deed

Прошло три дня, но Гермионе так и не стало лучше. Физически она поправилась благодаря или же вопреки Нарциссе Малфой. Возможно, это было связано с действиями Беллатрикс и тем, что заставляло Гермиону постоянно уходить в себя. И дело было даже не в хитром взгляде, преследовавшим ее, куда бы она не пошла. Здесь не было какого-то постоянного тонкого флирта или же влияния соблазнительно покачивающихся бедер ведьмы, и дело было не в том факте, что с каждым разом Пожирательница носила все меньше и меньше одежды. Дело было не в том, что Беллатрикс теперь использовала любое оправдание, чтобы прикоснуться к ней, чтобы быть ближе положенного. Однажды она даже загнала ее в угол между книжными полками словно лишь для того, чтобы поинтересоваться, что же именно ищет Гермиона. Она вплотную прижалась к ее спине и опустила голову на плечо гриффиндорки так, что их лица касались друг друга. — Ищешь больше интересных рассказов о вейле, малышка? Думаю, на полках повыше может быть то, что покажется тебе интересным, — пробормотала ведьма в покрасневшее ухо Гермионы. А после она ушла, торжественно ухмыляясь, оставив ошеломленную и дрожащую от смущения гриффиндорку. Нет, это не было постоянным сексуальным мучением, но она ощущала себя гораздо слабее, ведь Беллатрикс смотрела на нее, как на самую сексуальную девушку в мире, даже если при этом не забывала озвучить парочку оскорблений, и, как результат, сопротивление Гермионы давало трещину. Все это было нелегко, но главная проблема была в другом. В тех особенных моментах между всем этим. В моментах между болью, слабостью, кокетливым поведением Гермиона смогла рассмотреть человека в Беллатрикс. Этому способствовал тот факт, что они все еще были заперты вместе на Мерлином забытом острове, в этом доме, совершенно одни. А это значило, что их социальное взаимодействие ограничивалось лишь друг другом. Как две кошки, вынужденные делить территорию, вечно шипящие и царапающие друг друга, теперь же они должны были пытаться найти компромисс и прийти к условному миру. Возможно, что спасение друг другу жизней способствовало этому. Возможно, Гермиона наконец сумела заслужить уважение Беллатрикс как человека. А может быть, секс действительно сумел смягчить Пожирательницу больше, чем она могла себе представить. Гермиона очень сомневалась, хотя часто размышляла над этим вопросом, но факт был в том, что за последние два дня она узнала о Беллатрикс больше, чем за два месяца в плену. У них оказалось больше общего, чем она ожидала. К примеру, они обе любили читать. Теперь, когда Беллатрикс отказалась от попыток сварить свое зелье, о котором Гермиона до сих пор не имела ни малейшего понятия, ведьма проводила столько же времени внизу, как и наверху. А значит, теперь она проводила больше времени с Гермионой. Они обе сидели в гостиной в странной, но уже терпимой тишине, читая у огня. Более того, они не просто читали, но еще и обсуждали. Или спорили. Неважно. Важно то, что теперь их споры не заканчивались пыткой. О, как жизнь и смерть могут повлиять на людей… Беллатрикс почти каждый раз начинала какой-то оживленный интеллектуальный спор после прочтения, и Гермиона не могла не признать, что она в некоторой степени… Наслаждалась этим. Определенно, это было лучше прежнего взаимодействия, не говоря уже о том, что она не могла припомнить того времени, когда кто-либо мог говорить и мыслить с ней наравне, или даже превосходить ее. Про себя она извинилась перед Гарри и Роном, но это была правда. Беллатрикс нередко нагибалась над спинкой дивана и упиралась ей подбородком в плечо, чтобы рассмотреть, что же именно она читает, и ведьму действительно это интересовало. А потом она начинала с ней спорить. И неважно, что именно она читала; начиная от философии магов, войн гоблинов и заканчивая банковской историей магического мира. Гермиона никогда не могла сопротивляться аргументации Беллатрикс. — Как ты можешь верить в то, что Хельга Хаффлпафф была наравне с другими основателями, такими личностями, как Ровена Рейвенкло или даже Годриком Гриффиндором, не говоря уже о великом Салазаре Слизерине? — Ты такая заносчивая чистокровная, не можешь заметить ничего, если оно не прямо у тебя перед носом! Хаффлпафф — это фундамент, основа Хогвартса, Хельга была известна простотой и чистотой своего характера, а не просто чем-то банальным, как кровь… — И снова о том же, так называемая лицемерная героиня снова пытается читать лекции о нравственности. Расскажи мне об этом, когда перестанешь отводить взгляд каждый раз, когда я покачиваю ногой, девочка. В конце концов постоянные нападки стали более мирными, как привычка. Беллатрикс перестала быть вечно раздраженным, порочным, всюду снующим маньяком, как было в начале их странного путешествия, но она не переставала отпускать остроумные цепкие комментарии. Она никогда не позволяла Гермионе забывать о том, что на самом деле думала о ней, даже когда гриффиндорке удавалось своим умом вызывать редкую долю уважения от ведьмы. Беллатрикс никогда не действовала с каким-то умыслом, и Гермиона начинала мельком замечать, что Пожирательница все меньше видела в ней кого-то, кого можно было бы одолеть или уничтожить, и все больше стала открывать человека в этих спорах. Беллатрикс была чертовски умной. Они могли говорить часами, о чем угодно. Ко второму дню такого нового взаимодействия они уже старались привлечь внимание друг друга, чтобы обсудить очередную книгу. (Правда, Беллатрикс делала это гораздо грубее.) Гермиона действительно тяжело переносила вид страстной Беллатрикс, обсуждающей что-то, что было ей действительно небезразлично. Да, это было ужасно сексуально, возможно, даже более возбуждающе, чем когда ведьма намеренно старалась смутить ее. Гермиона больше не сомневалась в здоровье Пожирательницы. Женщина просто была чистым воплощением страсти. Она полностью отдавалась тому, во что верила и чему посвящала себя; да, это было пугающе, но не безумно. Это просто была потрясающая яростная женская воля, которую ведьма вкладывала во все, к чему прикладывала руку. Страсть, воля и интеллект, к огромному сожалению Гермионы, ужасно притягивали внимание. Иногда, когда Гермиона была слишком уставшая, все еще не восстановившаяся до конца от потери крови, она лежала на диване под тем маленьким зеленым одеяльцем и просто слушала, пока Беллатрикс болтала о чем-то своем. А бывало, что даже Беллатрикс умолкала, и они просто сидели в комнате вместе, купаясь в свете огня. Такие моменты для Гермионы были отличной возможностью оставить и забыть ненадолго все оскорбления, вспышки ярости, утверждения, с которыми она никогда не могла согласиться, и просто посидеть и поразмышлять, попытаться понять женщину напротив. Она знала, что так лучше, чем поднимать такие темы, как Волан-де-Морт, или то, почему они все еще здесь, или множество вопросов, которые роились в ее голове после видений в Омуте. Она знала, что лучше не ворошить темное прошлое Беллатрикс, ее убийства и мучения дорогих Гермионе людей… И ее собственные пытки. Они никогда не говорили о том, что произошло с ними в компании с Пожирателями, и что это значило для каждой из них. Таких разговоров она сознательно избегала. Кроме того, она десятой дорогой обходила тему того, что произошло по возвращении на остров. Она изо всех сил старалась не затрагивать тот факт, что она переспала с Пожирательницей, но Беллатрикс не переставала напоминать ей об этом всякий удобный раз. Гермиона, к тому же, не ведала, что происходит во внешнем мире, и у нее было смутное ощущение, что Беллатрикс сохранила сожжённое пару дней назад письмо, и что она хранила содержимое пергамента где-то у себя, несмотря на редкие проклятия в сторону Нарциссы Малфой на протяжении дней. Гермиона также не разговаривала с ней о сестре, и не стала бы, даже если бы до этого дошло. У нее было пару лестных комментариев для миссис Малфой, но, несмотря на то, что Беллатрикс проклинала сестру направо и налево, Гермиона видела блеск в черных глазах и подавляемую яростью боль. Она не была достаточно храброй, чтобы попытаться предложить утешение или же высказать слова поддержки. Да, она не поддерживала мнение Беллатрикс относительно Андромеды, но она понимала, что Нарцисса действительно предала старшую из Блэков. И да, они были на разных сторонах черно-белой монеты, но она понимала женщину, ведь те, кого она считала своими друзьями, те, кто любил ее, и кого она любила в ответ, поступили с ней точно так же. Не помогало и то, что с каждым днем она чувствовала все большее возмущение по отношению к Гарри и остальным. И факт оставался фактом, теперь она иначе относилась к ведьме. Это была опасная дорожка. В любом случае, поступок сестры оставил сильный отпечаток на Беллатрикс. Она видела блеск в ее глазах слишком часто. Гермиона не могла не пожалеть ее (нет, виду она не подавала), ведь без сестры она была абсолютно одинокой. Ее учитель ушел, товарищи предали, и она не просто так умалчивала что-либо о родителях. Больше всего Гермиону волновал иной вопрос, не дававший ей спать по ночам. Почему ведьма не воспользуется шансом и просто не убьет ее? Эти мысли просто сводили Гермиону с ума, ведь, фактически, она уже считалась мертвой. Беллатрикс была склонна к самоанализу не больше, чем кирпичная стена. Копание в ее мотивах и ненужные вопросы сломали бы их неожиданное перемирие и вернуло бы взаимодействие на уровень льда и агрессии. Однако Гермиона касалась менее острых тем. Она узнала, что любимый цвет Беллатрикс — черный (очевидно), что ведьма предпочитала жару холоду, и что более всего из качеств она ценила преданность. Легко было предположить подобное, ведь она имела дело с конкретным Пожирателем смерти. Это текло в ее венах. Вероятно, поэтому предательства сестер так сильно влияли на действия и мотивы женщины. Она также узнала, что больше всего Беллатрикс ненавидит дементоров. Этот факт всплыл на поверхность, когда Гермиона из любопытства задала вопрос Беллатрикс, перед этим наблюдая, как ведьма за день съела по меньшей мере с дюжину шоколадных конфет. — Почему ты постоянно ешь конфеты? Не обижайся, но как тебе удается поддерживать талию, когда ты употребляешь их в таком количестве, — прокомментировала Гермиона. — Это чистокровный метаболизм, малышка. Я удивлена, что ты заметила еще что-то, кроме моих сисек, — ухмыльнулась женщина в ответ. — Я серьезно, ты одержима этими конфетами. Знаешь, как сильно они портят твои зубы? Дантист схлопотал бы себе сердечный приступ, будь ты у него на приеме. — Мои зубы сгнили в Азкабане и без всяких сладостей, грязнокровка. К слову, Азкабан — единственная причина, почему я так много их ем. И кто такой, черт возьми, этот дантист? — Что-то вроде магловского целителя. Они специализируются на зубах, ведь обычные люди не обладают такой роскошью как магия и зелья, чтобы позаботиться о них самостоятельно. Мои родители как раз дантисты! — Потрясающе. — Ты невыносимая задница… — Тебе нравится моя задница, дорогая. — И как Азкабан виноват в твоей шоколадной зависимости? — Это не зависимость, ты, глупая девчонка, неужели действительно не доходит? Азкабан страшен только по одной и единственной причине: проклятые дементоры. Это адские псы. Азкабан был чертовым пятнадцатилетним лагерем строгого режима для меня, и если бы не дементоры, я бы могла справиться с изоляцией, ужасной едой, морозом, тотальным мраком, сводящей с ума скукой, даже с этим гребаным ошейником, который стер почти всю кожу на шее, но не с дементорами, с ними эти пятнадцать лет исчезают. Душа будто окунается в адскую бездну, неумолимое отчаяние, и это преследует тебя, словно кошмар наяву. Я вижу их в тени, все еще чувствую их, чувствую, что мне никогда не будет хватать тепла. Гермиона была слишком поражена, чтобы ответить, не представляя, как один человек может вынести подобное в течение пятнадцати лет. Впервые она разглядела отблеск страха в черных глазах. Приглушенный тон, которым ведьма рассказывала о дементорах, будто опустил температуру в комнате на пару градусов. — Так что, если единственное, что заставляет это чувство убраться — это восхитительные конфеты, тогда я собираюсь наслаждаться ими до тех пор, пока не умру, а этого осталось ждать не так уж и долго. Но не переживай, фигура никуда не денется, поэтому тебе не нужно смотреть на нее каждый раз так, будто видишь ее в последний раз. Именно поэтому ведьма так часто ела темный шоколад, употребляя их как лекарство от воспоминаний из Азкабана, с которыми ей приходилось жить. Гермиона не могла сомневаться в сказанном. Вспомнив третий год в Хогвартсе, когда они впервые столкнулись с дементорами, она вспомнила и то, насколько эффективным был шоколад Люпина против того ужасного чувства, будто все счастье мира исчезло безвозвратно. Она не могла себе даже представить, каково находиться с дементорами в течение пятнадцати лет и по-прежнему держаться так сильно, как это делала Беллатрикс. Неудивительно, что после всего она походила на безумную, кто мог обвинить ее в этом? В этом же разговоре она узнала, что по этой же причине Беллатрикс постоянно поддерживает пламя в камине, оно успокаивало ее. Гермиона не стала упускать момент такого личного разговора, видя, насколько Беллатрикс ушла в собственные размышления, чтобы суметь обратить внимания на смелые вопросы гриффиндорки. Гермиона узнала, что Беллатрикс так много готовила, потому что это было одной из немногих вещей, которую она делала с матерью, когда была совсем юной, и что Джиневра «Друэлла» Блэк презирала мысль о том, что какие-то эльфы будут делать что-либо за нее. — Мне даже не очень-то и нравится готовить, если честно. Я просто помню звуки и запахи, и они возвращают меня туда, где было все… Правильно. Моя мать всегда была так занята, но она никогда не забывала приготовить ужин, и это было единственное время, когда я могла проводить его с ней… Беллатрикс дернулась, осторожно заглянув ей в глаза, напомнив всем своим видом Андромеду. Затем она выпрямилась, осознав, насколько уязвимой казалась со стороны, и добавила, что ничего необычного в их совместной готовке с матерью не было, обычная процедура. Гермионе становилось еще тяжелее, главным образом потому, что сложно было ненавидеть кого-то, кого вы знали, кого начинали понимать. Ничего из этого не оправдывало старых грехов, но Гермионе не нравилось то, что она так хотела узнать: что же превратило такую умную, гордую, самодостаточную женщину в фанатичного Пожирателя смерти, убившего Сириуса, в животное, похитившее Гермиону, в монстра, застрявшего с ней на острове. Но главное произошло в третью ночь. Гермиона была готова уйти. Раны затянулись и силы восстановились. У нее не было ничего, кроме тонких белых шрамов, будто напоминание о том, как она почти умерла. Она вытянула руку и взглянула на другой шрам. Грязнокровка. Мелкие белые буквы, вырезанные кончиком лезвия миллионы лет назад. Обвиняющие ее. Проклинающие ее. Обличающие ее перед целым миром, чтобы она никогда не смела забывать. Буквы, вырезанные человеком, который спас ей жизнь. Вздохнув, Гермиона покачала головой и натянула на плечи плащ. Она стояла посреди гостиной, аккуратно разложив подушки и сложив маленькое зеленое одеяло, которое почему-то так понравилось ей, которым она накрыла спинку дивана, служившим ей кроватью последние несколько месяцев. Пришло время уходить. Палочка была у нее в руке. Она уже могла видеть Дырявый котел. Почему-то идея посещения тоскливой таверны казалась менее привлекательной, чем этот сумасшедший дом, к которому она нашла подход, дом с постоянно полыхающим пламенем в камине и книжными полками, с удобным диваном и маленьким зеленым одеялом, с любимым одной дьявольски красивой ведьмой креслом, с ведьмой, так яростно ворвавшейся в ее жизнь и разрушившей ее, превратив во что-то необъяснимое. — Прекрати, — тихо произнесла Гермиона. — Просто иди. Просто дай себе уйти. Брось. Почему что-либо вообще должно волновать ее? Беллатрикс была извращенным, злым человеком, совершившим неописуемые вещи. Она была сущей ненавистью, огнем и проклятьем. Здесь не было места пониманию и каким-либо попыткам оправдания. Возможно, ведьма не была безумной, но она страстно пыталась доказать обратное. Это была не вся правда. Беллатрикс была холодной и ужасной, но также была и умной, сильной, преданной и… Способной на заботу. Она не была бессердечной. Она любила сестер, делала все для них, и у нее были все шансы мира, чтобы убить Гермиону, но она этого не сделала. Она спасла ее, даже если и в отплату. После того, как Беллатрикс разрушила ее жизнь, слишком странным выглядела оплата долга в виде града слез над телом гриффиндорки. Не было никакой нужды держать ее на руках и пачкаться в грязной крови. Почему? Гермиона ощущала отчаяние. Она пережила многое из-за Беллатрикс, чтобы просто уйти сейчас и притвориться, будто все будет в порядке, будто ничего не имело значения, будто Беллатрикс Лестрейндж не будет преследовать ее всю оставшуюся жизнь, будто бы она могла избавиться от образа этой женщины, уничтожить ее в себе… Эти мысли заставляли все внутри бунтовать. Главный вопрос был в том, как заставить себя не чувствовать? Этот вопрос не позволил ей тогда сбежать, этот вопрос вертелся у нее в голове, прежде чем она разделила постель с этой соблазнительной ведьмой. Как возможно было забыть о случившемся? Ответ был прост: она просто должна была забыть. Гермиона закрыла глаза и глубоко вздохнула, сжимая плащ на плечах, пытаясь притвориться, будто это не руки Беллатрикс, обернутые вокруг нее, требующие часть ее себе безвозвратно. Она слышала этот хриплый, насмешливый голос в голове. Ты моя. Моя маленькая грязнокровка… Ты никогда не избавишься от меня. Гермиона сжала зубы и почти сделала шаг к тому, чтобы навсегда сбежать от этого кошмара, когда громкий треск раздался сверху. Она рефлекторно застыла, нахмурившись, и подняла глаза вверх, будто могла видеть сквозь потолок. Беллатрикс пошла «в кровать» час назад, и в тот самый момент Гермиона начала готовиться к отъезду, думая, что лучше всего просто уйти без слов, чтобы ведьма не попыталась ради забавы соблазнить ее в последний раз. Честно говоря, если бы ведьма действительно попыталась, Гермиона не знала, сопротивлялась бы она. Она ощущала физическую боль от осознания собственной слабости. Еще одна причина ненавидеть Беллатрикс, желать понять ее. Новый удар заставил ее поморщить нос. — Не делай этого, — твердо приказывала она. — Просто уходи. Уходи прямо сейчас, пока есть шанс. Не делай этого. Раздался звук бьющегося стекла, и очень громкое выражение, описывающее в деталях заднюю часть Мерлина. — Не надо, — простонала она, уже поднимаясь по лестнице. Поднимаясь, она размышляла, не получила ли она повреждение мозга при потере крови. Она нашла Беллатрикс в конце коридора, опирающуюся на единственную дверь в доме, которую не открывала. Беллатрикс посасывала неприятный на вид порез на среднем пальце и смотрела прямо на клинок на полу, а точнее на две его части. Так. Это не выглядело безопасно, не с Беллатрикс в центре картины. Любопытство и беспокойство смешались уже в привычное чувство. Она проигнорировала тот факт, что беспокоилась о Пожирательнице даже в такой ситуации. — Что ты здесь делаешь? — спросила Гермиона, осторожно подойдя к ведьме и тем самым обратив на себя внимание. — Ничего, что касалось бы тебя, любопытная грязнокровка, а вот что ты здесь делаешь? — Беллатрикс немедленно отступила, ее губы сжимали кровоточащий палец. — Я услышала грохот и подумала, что должна проверить, если ты подорвала себя снова, — ответила Гермиона, немного пораженная враждебностью, такой непривычной в последние дни. — Ой, маленькая грязнокровка заботится о моей безопасности? — иронично произнесла Беллатрикс, вытащив палец изо рта, чтобы потрясти им в насмешке. — Маловероятно, хотя я предпочла бы, чтобы ты отказалась от своего варева… То есть приготовления, или что ты там пыталась сделать. Она мысленно отругала себя за неуклюжесть в словах. К ее шоку и испугу, Беллатрикс подловила ее на этом быстрее, чем она могла ожидать. — О, не притворяйся, будто не знаешь, что я пытаюсь сварить, грязнокровка! Твои отпечатки пальцев остались по всей книге, идиотка, — огрызнулась Беллатрикс. Гермиона в ужасе открыла рот. — Я знаю, что ты облазила комнату, после того, как я тогда ушла, так что не притворяйся глупой, будто не понимаешь, о чем я. Знаю, для чего ты пришла сюда. Надеялась застать меня без сознания, чтобы снова перебрать мои воспоминания? Боже, я еще никогда в жизни не встречала настолько безрассудное, беспринципное любопытство! — Ч-что, я никогд-да, к-как… — заикалась Гермиона, стремительно краснея. Она сжала палочку, готовая к нападению Беллатрикс. Ее застали врасплох. — Ч-что, я никогд-да, к-как… — передразнила заикание Беллатрикс, корча глупое, смущенное выражение лица, прежде чем закатить глаза, заставив Гермиону обрести цвет спелого помидора и сморщиться еще сильнее. — Прекрати. Если бы я собиралась что-то сделать, разве ты думаешь, я бы продолжала говорить с тобой до сих пор, девочка? — произнесла ведьма с толикой досады в голосе. Гермиона облегченно вздохнула, но все еще подозрительно поглядывала на женщину. Не было такой вселенной, в которой бы Беллатрикс спустила ей такое с рук! Да, они установили мир, но она хорошо понимала, насколько хрупким он был, и она не могла верить, что ведьма контролировала себя так же хорошо. Не помогало ситуации и то, что Беллатрикс была в явно поганом настроении, ведь только это могло служить причиной хаосу в доме. — Ты не сердишься на меня? — смущенно спросила Гермиона. — Когда узнала, то была в ярости, но то была ночь, когда я пыталась убить тебя, а затем решила обойтись без этого. Не было в этом никакого смысла, и я поняла, что ты вряд ли могла увидеть что-то слишком личное. Тебе повезло, что я поняла вовремя, что ты увидела лишь память на поверхности, а иначе я бы затолкала вилку тебе в горло. Гермиона нахмурилась. Беллатрикс решила не убивать Гермиону еще так давно? Но почему она тогда отступила? В тот день она была серьезно настроена, и Гермиона даже кричала ей сделать это, потому что тогда она была слишком ранена поступком друзей. Однако же она не сделала этого. Что-то остановило Беллатрикс, даже при том, что та знала о просмотре воспоминаний. Единственное возможное объяснение приходило в голову. Потому что я сказала, что она не больна. Это что-то значило для нее. Ее задело то, что я не считала ее безумной. Беллатрикс плакала в ту ночь, она слышала. Более того, на следующий день Пожирательница помнила их разговор, а значит это точно тронуло ее. И Беллатрикс не считала битву с Волан-де-Мортом личным? Почему? Разве это не было тем, о чем знали только она и ее Лорд, и что было слишком явно подделано? Она решила не испытывать удачу, пытаясь выяснить что-либо, ведь все еще считала, что беседа о Волан-де-Морте — это билет в один конец. Память о Малфой Мэноре была жива, и она до сих пор таила жуткую обиду на ведьму за это, несмотря на все остальные случаи. — Как ты узнала? Беллатрикс фыркнула и взглянула на нее, словно обвиняя гриффиндорку в ужасной глупости. — Ты можешь быть умной со своими книжками, но сыщик из тебя никакой. Отпечатки пальцев, малышка. Ты оставила их везде, даже по всему Омуту, — ведьма одарила ее неодобрительным взглядом, а затем вздрогнула и выругалась, когда рана на пальце снова открылась. — Черт бы побрал эти порезы! — прошипела она. — Посмотри, что ты наделала, грязнокровка! Находясь на грани, она всегда перекладывала все на Гермиону, которая наблюдала за темной ведьмой и ее изрядно кровоточащим пальцем. — Почему тебе просто не исцелить его? — спросила она, с опаской и вечным любопытством. Беллатрикс одарила ее досадным взглядом, слегка отступив. Почему я до сих пор здесь? — Думаешь, сейчас самое время вытаскивать дерьмо из меня? — зарычала Беллатрикс. — Ты даже не можешь отрицать, что копалась в моих воспоминаниях, ты… — Мелкая въедливая моль? — перебила Гермиона, закусив губу, когда Пожирательница оскалилась. Не самое подходящее время, чтобы снять напряжение, в особенности шутками. — Я не насмехаюсь над тобой! — поспешила оправдаться она. — Я серьезно, почему ты не исцелишь его? Беллатрикс словно заколебалась на мгновение, будто решала, ответить или же спустить Гермиону вниз головой по лестнице. — Не могу, — наконец выплюнула она раздраженно. — Пожиратели смерти не способны на такую магию. По той же причине, почему мы не можем создавать Патронусы. Мы используем магию для более темных, более сильных вещей, когда получаем метку Темного Лорда. Я думала, что ваш чертов Орден знал об этом. Орден Феникса дал им общее представление о темной метке, но они не знали всех деталей. — Мы не знали, что все так серьезно, — удивилась Гермиона. — Вы не способны выполнить даже простейшее исцеляющее заклинание? — Очевидно, — прорычала Беллатрикс, и Гермиона поморщилась от неверно подобранных слов. Она изо всех сил пыталась найти способ успокоить женщину, но отвлеклась на надпись на двери рядом с головой Беллатрикс. Слова были выведены ярким, блестящим золотым шрифтом, и это был первый раз, когда она была настолько близко, чтобы прочитать:

Toujours Pur

Гермиона подняла голову. Почему на этой двери выведен девиз Блэков? Она вздрогнула, когда Беллатрикс щелкнула пальцами прямо у нее перед носом. — Прекрати! — рявкнула ведьма. — Прекратить что? — раздраженно ответила она. — Пялиться! Займись своими делами! — Я просто посмотрела, разве не для этого надпись? — возразила Гермиона. Почему она так заботилась об этой двери? — Это на французском, и ты неправильно читаешь ее, — прозвучал ответ. — Toujours Pur, или чистота крови навек, — мгновенно произнесла Гермиона, а затем ухмыльнулась в ответ на шокированный взгляд Беллатрикс. — Девиз семьи Блэк. — Я знаю, — несдержанно выдала женщина, глядя на самодовольное лицо гриффиндорки. — А вот откуда ты это знаешь? — У меня были собственные исследования, — произнесла Гермиона с намеком на свою гриффиндорскую гордость. — Или ты просто любопытная маленькая грязнокровка, — злобно нахмурилась ведьма, заставив Гермиону ответить тем же. Она сначала взглянула на высокомерное лицо Беллатрикс, а затем опустила взгляд вниз, заметив, что на костяшках рук виднелись синяки, выделяющиеся на сжатых кулаках. Нахмурив брови, она перевела взгляд на половинки ножа на полу, а затем взглянула на дверь и на Беллатрикс, увидев помимо недовольства еще и разочарование. И вспомнила, что ни разу не видела, чтобы ведьма заходила в эту комнату. Все стало на свои места. — Не можешь открыть эту дверь, ведь так? — медленно произнесла она. Беллатрикс сначала была ошеломлена скоростью мысли, а затем просто разозлилась. — Ну, гляньте, разве у нас тут не маленькая умная грязнокровка? — холодно произнесла Беллатрикс, подтверждая предположение. — Это похоже на то, что я могу ее открыть? Нет, я сломала нож и порезала себя удовольствия ради! Гермиона вздернула брови, проигнорировав сарказм. — Почему ты не можешь открыть ее? — Ради Мерлина, ты когда-нибудь занимаешься своими делами? — зарычала Беллатрикс, переходя от нулевого до сотого градуса в тоне в одно мгновение, ее глаза сверкали от ярости. Затем она проскользнула мимо Гермионы, прижимая к себе раненую руку. Девушке пришлось быстро отступить на шаг, чтобы не быть сбитой с ног. Гермиона не знала, куда нужно было следовать, но она пошла за ней. Возможно, небольшие следы крови на полу подсказывали ей необходимость этого, ведя ее прямо в спальню ведьмы. Она скривилась. Гермиона ничего не могла поделать со сжавшимися внутренностями, когда заметила мерцающий в углу комнаты Омут. Она вошла в комнату Беллатрикс и увидела, как та сжалась от явной боли. Она что-то искала в верхнем ящике своего массивного комода, рыская там здоровой рукой и одновременно прижимая кровоточащую руку к себе обратной стороной. Порез был длинным и рваным. Вероятно, в маггловской больнице наложили бы швы. Тем не менее, они стали почти нейтральными по отношению друг к другу в последние дни настолько, что слово «вражда» ушло куда-то в прошлое, даже если злость и обида остались. Они обе слишком устали от борьбы, война уже окончилась, и не было больше причин, поэтому, вероятно, она ощущала себя виноватой, потому что нарушила приватность Беллатрикс, и сочувственно смотрела на ее палец. Она попыталась проигнорировать тот факт, что спасения жизни друг другу и горячий секс вместе с ненавистью имели к этому какое-то отношение. (У нее не получилось.) Беллатрикс, наконец, нашла то, что искала: рулон марли. Это было все, что она могла сделать со своим порезом. Это было… Бессмысленно. У нее не было причин страдать от этой боли и латать рану таким примитивным способом. — Беллатрикс, — начала Гермиона, в то время как женщина возилась с куском марли, все время бормоча что-то под нос. — Стой. Просто… Просто позволь мне. Беллатрикс испуганно взглянула на нее, а затем вспомнила об оскорблениях. — Что? Отвали, грязнокровка, мне не нужна твоя помощь, — усмехнулась она. — Спускайся вниз по лестнице, или что там еще. Гермиона ощутила раздражение от этого жесткого грубого защитного механизма. Это была не ее вина, что ведьма не смогла открыть дверь, ее даже не волнует, что за ней. Зная Беллатрикс, ничего хорошего там быть не могло. Отношение женщины раздражало. Гермиона смело подошла ближе. — Я не сделаю хуже, ты же понимаешь это. Просто позволь мне исцелить тебя, всего полсекунды. — Я сказала, отвали, идиотка! Беллатрикс изо всех сил старалась развязать бинты одной рукой. — Не можешь же ты… У тебя кровь повсюду! — Смотри, это не грязная кровь. Почему она была настолько упрямой? — Просто дай руку! — мрачно произнесла Гермиона. — Я сказала: О! — вскрикнула Беллатрикс, когда Гермиона схватила ее за кровоточащую руку и дернула к себе. Палочка нацелилась ей прямо в лицо, прежде чем рулон ударился об пол. Гермиона делала то, что должна была, и проигнорировала это. Крепко держа руку ведьмы, она вывернула ее ладонью кверху, и осторожно, но быстро прижала большой палец к среднему, чтобы удержать. Часть ее ожидала проклятия от Беллатрикс, но, несмотря на импульсивность, она, как оказалось, не показала желания атаковать. Гермиона воспользовалась возможностью. — Что, черт возьми, ты себе думаешь… — начала яростно Беллатрикс, когда гриффиндорка ткнула кончиком палочки на кончик разреза на пальце Пожирательницы. — Эпискей! Беллатрикс зашипела, словно сердитая кошка, когда разрез в мгновение затянулся. — Ты… Ты… — раздраженно выдыхала она, как большой злобный волк, а затем боль ушла, и она просто расслабилась. — Оу. Гермиона не смогла полностью скрыть ухмылку, когда палочка Беллатрикс опустилась, а сама она смутилась от облегчения. Она посмотрела на палец и проверила, пошевелив им, а затем сузила глаза. Ведьма заметила улыбку Гермионы и нахмурилась. Она прикрыла исцеленный палец другими, при этом сжав руку Гермионы в смутно угрожающей манере. Вот так и получилось, что они держались за руки. Когда Гермиона осознала это, ее щеки загорелись. Она застыла, пойманная грозной Пожирательницей смерти. Это был их первый реальный физический контакт с той самой ночи. Это было не то же самое, что и дразнящая игра Беллатрикс, случайные касания то тут, то там. Это было ощутимое физическое прикосновение, интимное, насколько может быть интимным прикосновение двух рук. Беллатрикс встретилась с ней взглядом, сменив выражение с угрожающего на нечитаемое. Она слегка приподняла подбородок, ее надменные черты смягчились. Когда Гермиона ярко покраснела, лицо ведьмы расплылось в хищной понимающей ухмылке. Сердце гриффиндорки сжалось. Беллатрикс медленно развернула руку Гермионы, пока ладони не скользнули друг к другу, и кончики пальцев не переплелись, словно кружева, будто они собирались вальсировать. Ее ладонь была прохладной и мягкой, а между ними словно сверкали искры от напряжения. Внезапно тело налилось странным теплом, а дыхание сбилось, на что Беллатрикс в ответ подняла изящную бровь. Последний раз эти длинные тонкие пальцы касались Гермионы в более порочном, более сладком месте. Гермиона отдернула руку, словно обожжённая, слегка приоткрыв рот. Беллатрикс же одарила ее чеширской ухмылкой и фирменно выпятила нижнюю губу. Черт возьми! Черт бы меня побрал! Почему она все время должна терпеть сладко ноющее сердце? — Там, — сказала она, восстанавливая дыхание и проклиная покрасневшие щеки. — Лучше. Беллатрикс ухмыльнулась в ответ на высокий тон, а затем взглянула на исцеленный палец с интересом ребенка. На ее руке все еще была кровь, но порез исчез. Затем ведьма снова посмотрела на нее со странным задумчивым выражением на лице. Теперь она смотрела на нее без ухмылки, сверкая темными глазами, наполненными неясными эмоциями. Гермиона не могла прочитать этот взгляд, но тонула в нем с каждой секундой все больше. — Лучше, — тихо повторила Беллатрикс. Гермиона вдруг ощутила теплоту и влажность между бедер. Гермиона всегда находила в себе силы сопротивляться преднамеренной соблазнительности Беллатрикс, но это не шло ни в какое сравнение с видом истинного желания в глазах ведьмы. Непонятные, бурлящие эмоции все только усложняли. Она ощутила, насколько сильно манипуляции руки Беллатрикс пошатнули ее решимость, и была вынуждена отступить на шаг, чтобы не сдаться окончательно. — Да, теперь лучше, — попыталась произнести Гермиона с веселой улыбкой. Она лихорадочно прятала палочку обратно в плащ, избегая зрительного контакта. Беллатрикс, наконец, заметила ее непривычный внешний вид. Пронзительный взгляд мгновенно обострился. — Собираешься куда-то? — протянула она. Очевидно, ведьма изо всех сил пыталась выглядеть безразличной, но Гермиона слишком хорошо знала ее. Она не могла понять, почему ощущала себя виноватой, будто ее застали родители при побеге. — Я просто… Я просто хотела… — Гермиона сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, а затем снова посмотрела на женщину. — Я как раз собиралась уходить, — произнесла она с напускным спокойствием в голосе, — а потом услышала грохот здесь и пришла проверить все ли… Она слегка побледнела и махнула рукой в сторону Беллатрикс, от чего-то смутившись. На мгновение ведьма выглядела удивленной, а затем на лице ее застыло напряженное выражение: эмоции будто ветром сдуло. Гермиона была почему-то разочарована. Слишком редко ей удавалось уловить проблески настоящего отношения ведьмы к ней. — О, — произнесла Беллатрикс. Наступила тишина. Некоторое время они стояли в неловкой паузе, а затем Беллатрикс заметно разозлилась, смутив этим гриффиндорку. Разве она не должна была радоваться скорому избавлению от назойливой грязнокровки? — Ну, и чего ты ждешь, прощания? — с издевкой выдала Беллатрикс. — Давай, уходи, беги к своим так называемым друзьям. Уверена, они соскучились по тебе, даже после того, как поступили с тобой. Гермиона сжала зубы, но не смогла отрицать, что думала об этом в последнее время. И все же она не желала слышать такое от Беллатрикс. — Серьезно, я не понимаю, почему ты так спешишь вернуться. Я не понимаю, почему ты так стремишься упасть в объятия людей, бросивших тебя здесь умирать, — продолжала ведьма. Ее тон был резок, ведь она намеренно старалась задеть Гермиону. И это сработало. В основном потому, что она озвучивала ее же страхи. — Все не так, — резко осадила Гермиона. — Ты уже говорила это раньше, но, как и я, ты знаешь, что это правда, малышка. Признаю, что первое время я не была лапочкой, но даже я не ожидала от них такой мстительности. Я была поражена, действительно поражена… — задумчиво произнесла Беллатрикс, осознанно всаживая каждое слово прямо в грудь Гермионы. Она намеренно старалась задеть. Она была в гадком настроении до этого, но Гермионе казалось, что исцеление пальца исправило ситуацию. Очевидно, нет. Теперь же она выглядела даже злее обычного. Вероятно, Гермиона сделала что-то неугодное ведьме. И что это могло быть, черт возьми? Она казалась расслабленной и беззаботной до того, как обнаружила тайную попытку ухода. Тем не менее, Гермиона нервно сглотнула, предугадывая, что произойдет, если она начнет спор с Пожирательницей. Например, то, что она попросту проиграет. — Как я уже говорила, все не делится на черное и белое. Они… Они мои друзья. Ты не поймешь, — с горечью ответила Гермиона. Однако это только пуще завело Беллатрикс. Она сверкнула глазами. — Я не понимаю? Не существует в мире человека, понимающего эту ситуацию лучше меня, девочка, — прошипела ведьма. Гермиона напряглась от внезапной ярости, в темных глазах полыхала буря. Почему она так злилась на нее? — Ты действительно такая наивная, ты знаешь об этом? Я наблюдала подобное с тысячу раз до этого, и ты смеешь говорить, что я не понимаю? Мои собственные «друзья» почти прикончили меня неделю назад, ожидая этого шанса в тени на протяжении всей их жалкой жизни. И черт меня возьми, но я бы никогда не опустилась так низко, чтобы предать тех, за кого поклялась сражаться и умереть, даже такую грязь как они! Гермиона слышала правду в каждом слове Беллатрикс. Возможно, ведьма и ожидала предательства со стороны бывших подельников, но не такого мерзкого. И она никогда бы так не поступила до тех пор, пока они бы не предали ее первыми. Но это было не так, как с ее друзьями. Однако Беллатрикс не собиралась останавливаться. — Я была предана обеими сестрами, одним единственным человеком в этом мире, которого я любила всем, что у меня было, от которого я приняла клятву взаимной любви, из-за которой я скорее бы умерла, чем предала ее доверие. Но даже крови не было достаточно, чтобы она не предала в угоду своей пользе, так что не смей говорить мне, что я не понимаю, — презрительно закончила Беллатрикс, полыхая от гнева и ярости. Женщина всегда скрывала свои болевые точки превосходно, так что Гермиона и подумать не могла, что одна легкая фраза может вызвать такой шквал эмоций. Однако за всей этой яростью можно было увидеть проблеск иного чувства, которое ведьма так отчаянно скрывала за криками. В ее голосе сквозила боль, и теперь Гермиона растеряла все свое негодование. Разве Гарри и Рон не были похожи на братьев, как Нарцисса и Андромеда были сестрами для Беллатрикс? Разве они не играли подобную роль в жизни Гермионы? Разница лишь в том, что их не скрепляли кровные узы… Она поняла, почему Беллатрикс вышла из себя, почему так сильно была задета. И, несмотря на то, как сильно она ненавидела эту женщину, сколько боли они причинили друг другу, она понимала все, о чем говорилось… — Прости, — выпалила Гермиона, когда Беллатрикс снова набрала воздух, чтобы начать новую тираду. Пожирательница запнулась от неожиданности, и Гермиона быстро продолжила, пользуясь моментом. — Прости, ты права, ты понимаешь, что это такое, даже лучше, чем я когда-либо буду. То, что они сделали с тобой, было неправильным. И я знаю, что тебе не хотелось бы слышать это от меня, но твоя сестра неправильно поступила с тобой. Никто не должен быть предан ближайшими ни по какой из причин, даже ты. Беллатрикс прищурилась. Сочувствие Гермионы было нежелательным и могло еще больше разозлить Пожирательницу. Она ожидала, что Беллатрикс набросится на нее, но этого не произошло. Ведьма просто впилась в нее взглядом и сжала зубы. Они простояли так немало времени, пока Беллатрикс не отвернулась, скрестив руки на груди. Женщина была настолько одинока в мире, что было даже пугающе, что существовал абсолютно заброшенный всеми человек. Ей никто не доверял, не любил, она была по-настоящему одна. Возможно, она заслуживала такую участь. Пожирательница смерти никогда не признает этого, но это больно. Адски больно. Гермиона вытерла слезы, внезапно наполнившие глаза. Она боялась этих страхов, этой боли из-за того, что друзья поступили с ней так же, и этой сокрушительной вины, которая нашептывала ей, что она заслужила все это. Как они могли оставить меня здесь? Слезы скатывались по щекам. — Ты… Ты действительно думаешь… — нарушила тишину Гермиона рваным голосом. Беллатрикс с тревогой оглянулась на нее, что могло быть простым отвращением. Гермиона никогда так не плакала, никогда не ломалась так перед ведьмой. Она ощутила ужасную слабость, а следом и злость. Она уставилась в пол и вздохнула так, что стало больно, а после сердито вытерла слезы с лица и стиснула зубы, сдерживая новые порывы. Я не буду показывать ей свою слабость, черт возьми. Я не позволю ей увидеть, как я сломаюсь. — Ты действительно считаешь, что мои друзья такие же? — мгновенно спросила она. Тревожный взгляд ведьмы смягчился, когда Гермиона вернула себе контроль и вздернула подбородок с достоинством, отказываясь демонстрировать смущение от уязвимости. Она была слишком горда, чтобы демонстрировать подобное. Что-то мелькнуло в темном взгляде, будто женщина была впечатлена, а может Гермиона уже бредила, и это было что-то иное. — Я действительно так считаю, — без сарказма ответила Беллатрикс злобным, и в то же время горьким голосом. Из всех людей на свете, мнение Пожирательницы смерти не должно было влиять на нее, но ведьма пережила то же самое, отражая те же сомнения и опасения. Они действительно оставили меня здесь. Они позволили бы ей убить меня. Гермиона прикрыла глаза, снова ощутив слезы на щеках. Ей не хватало сил, чтобы скрыть боль. — Я бы никогда так с ними не поступила, — выдохнула она. Она открыла рот, глубоко вдохнув, чтобы не разреветься, а после постаралась затолкать боль в самые темные уголки своего сердца. Беллатрикс смотрела на нее так, будто искала что-то. Ирония была еще и в том, что те, кто решительно боролись против сущего зла, отдали ее прямо в лапы этого зла, спасшего ей в последствии жизнь. Гермиона почти рассмеялась. Вместо этого она вздохнула, желая уйти прежде, чем Беллатрикс вспомнит причину того, почему она была так испугана. — Оставайся со мной, — резко произнесла Беллатрикс. Гермиона подняла голову. Что? Лицо темной ведьмы не выражало бы ни единой эмоции для любого, кроме Гермионы. Только она могла заметить, что, несмотря на преувеличенно безразличное выражение лица, Беллатрикс, поджав губы, смотрела не ей в глаза, а в пространство между ними, словно избегая прямого контакта. — Что? — повторила Гермиона, будто у нее что-то заклинило. Беллатрикс закатила глаза, а затем нахмурилась. Она переступила с ноги на ногу, в то время как Гермиона в недоумении наблюдала за ней. — Я сказала, оставайся, — резко повторила ведьма. С тобой. — Я... — начала гриффиндорка прежде, чем обнаружила, что не в силах подобрать слова. Гермионе захотелось ударить себя, чтобы проверить, не сон ли это, когда заметила румянец на бледных скулах женщины. Беллатрикс покраснела. — Послушай, не пойми меня неправильно, девочка, — быстро начала недовольная Беллатрикс. — Здесь нет никаких намеков, ведь я знаю, как ты любишь переиначивать мои слова, будто у меня есть хоть какие-то намерения по отношению к тебе, но это не что иное, как предложение оставить все, как есть. Гермиона все еще не понимала. — Но почему? — спросила она, широко распахнув глаза. Беллатрикс попыталась нахмуриться, а после издала долгий утомленный вздох и начала говорить сквозь зубы. — Правда в том, что ты в таком же дерьме, как и я, малышка. Возможно, ты пока что не хочешь верить в это, но я знаю. Мы обе были преданы людьми, которые должны были быть на нашей стороне независимо от обстоятельств. И-и я не могу, черт возьми, поверить, что говорю это, но твоя компания больше не так раздражает, не то, чтобы у меня вообще был здесь выбор. Гермиона быстро моргнула, едва веря в услышанное. Несомненно, она видела, что ведьма больше не питает к ней ненависти, но чтобы она сама призналась в этом? Это противоречило природе Беллатрикс. Она, должно быть, видела, что Гермиона все еще была неспособна к речи, потому что продолжала говорить, хотя по ее лицу было видно, что она бы предпочла биться о кирпичную стену вместо этого. — Ты, к сожалению, стала единственной интересной вещью на этом Мерлином забытом острове, где я застряла. И нравится тебе это или нет, я единственный человек, который не дает тебе какую-либо моральную оценку. Итак, что же ты будешь делать в следующие дни? О, да… Прятаться в этом жалком кабаке под псевдонимом до тех пор, пока не наберешься смелости встретиться с друзьями, которые бросили тебя… Она наградила Гермиону острым выразительным взглядом, отчего та побледнела. — Или… ты можешь остаться здесь, — закончила Беллатрикс. Гермиона смущенно взглянула на Пожирательницу, источавшую лишь решительность, надменность и высокомерие, что говорило о серьезности сказанного. Беллатрикс скрестила руки на груди и подняла брови, когда Гермиона в шоке уставилась на нее. Она… Она позволит мне остаться здесь? Она даже хочет, чтобы я осталась? А хочу ли я остаться? Ответ должен был быть однозначен, но она сомневалась. Она стояла, колеблясь и понимая, что пребывание в этом доме на данный момент звучало гораздо более привлекательно, чем перспектива скрываться в Дырявом котле, надеясь, что волшебный мир не узнает об этом прежде, чем она будет готова ко встрече с друзьями и всем тем, что она повлечет за собой. И она знала, что были и другие причины, которые она так ненавидела, чтобы признать их. Беллатрикс Лестрейндж интересовала ее, нравилось ей это, или нет. Она знала это, потому что колебалась каждый раз перед уходом. Между ними были нерешенные вопросы, вещи, которые она хотела узнать и понять так сильно, что становилось страшно. Здесь были и ненависть, и похоть, и другие ужасно сильные эмоции, а также вопросы без ответов и какая-то часть ее, испорченная Беллатрикс, которая тянулась к ведьме. В конце концов, она никогда не освободится от этой женщины, если просто уйдет. Беллатрикс знала об этом. Но разве не поэтому она и должна была уйти? Она могла остаться здесь, и, возможно, найти здесь временное укрытие, прежде чем снова столкнуться с близкими, или это была лишь обманчивая надежда? Если она останется, есть вероятность, что Беллатрикс просто уничтожит ее. Стоило ли это риска? Действительно ли она так была задета Гарри и Роном? Действительно ли она была виновата в том, что спала с Пожирательницей смерти, которая причинила так много боли ей и близким, что она продолжала терпеть ее вместо того, чтобы встретиться с друзьями? — Я не знаю, если… Я… — запиналась Гермиона, слишком сбитая с толку, чтобы даже дать какой-либо ответ. Беллатрикс заметила ее тревогу, и что-то промелькнуло в темных глазах. Она опустила руки и внезапно приблизилась к Гермионе. — Послушай, — медленно протянула Беллатрикс, скользнув еще ближе, заставляя Гермиону напрячься. — Давай будем честными друг с другом, малышка… Ты ведь не хочешь уходить, ведь так? О чем она…? Гермиона поняла, что была дурой, слишком поздно распознав хищный блеск в глазах ведьмы. Она ощутила запах сосен и ладана, пьянящий аромат, и сердце пустилось вскачь, заставляя кровь стучать в ушах. — Я буду честна, если и ты будешь. Давай оставим все отговорки и прочий мусор, ладно? — протянула Беллатрикс с намеком на сарказм. — Исходя из этого, я могу предположить, что ты захочешь остаться по другой определенной причине. — Ч-что ты имеешь в виду? — запинаясь и краснея произнесла Гермиона, когда Беллатрикс усмехнулась в ответ на ее нервозность. — Не строй дурочку, дорогая, ты слишком хорошо понимаешь, о чем я, — тихо хмыкнула ведьма. Все внутренние сигналы вопили без устали, но Гермиона все еще стояла там, поглощённая происходящим. — Твоя компания гораздо веселее, чем другие, девочка… — пробормотала Беллатрикс и подняла руку, чтобы аккуратно убрать локон гриффиндорки за ухо. Дерьмо, подумала Гермиона, вздрогнув от внезапного желания. Проницательный, маленький, манипулятивный Пожиратель смерти! Она играла так грязно, черт возьми! Разве у них не было тонкого эмоционального момента всего секунду назад? Как Гермиона должна была сопротивляться, когда ее так умело поймали в сети? — Скажи мне, дорогая, ты действительно хочешь пойти в какую-то мрачную таверну и прятаться, отчаянно желая не попасться, когда тебе не нужно делать этого здесь? — вопросительно повысила голос Беллатрикс, когда Гермиона оставалась слишком нервной, чтобы озвучить ответ. — Ты правда хочешь уйти от меня, плохая грязнокровная девочка? Хм? — с преувеличенной обидой произнесла Беллатрикс, фирменно выпятив нижнюю губу и заставляя Гермиону на предательскую секунду опустить взгляд вниз. — Потому что я действительно так не думаю, дорогая… — хрипло прошептала ведьма. Гермиона тяжело сглотнула и отступила на шаг назад, словно убегая от внезапно накатившего страшного желания, полыхающего в животе, когда почувствовала, как ноги коснулись кровати, а затем она резко села, не удержав равновесие. Только тогда она вспомнила, что случилось в последний раз, когда она была в этой комнате, на этой кровати. На ней были губы и язык, зубы и руки, и пламенная, неудержимая темная страсть, разрывавшая на части. От воспоминаний жар бросился вниз, и у нее закружилась голова от желания, но совсем не так, как раньше. Теперь не было никакой ярости, чтобы двигаться вперед. Она была бессильна перед ведьмой. Она посмотрела на Беллатрикс, приоткрыв рот, ощущая себя очень маленькой и беспомощной, пока женщина нависала над ней, ухмыляясь, а ее гладкая ладонь касалась щеки Гермионы. — Беллатрикс, я… — практически ахнула она. Гермиона инстинктивно протянула руку и положила на живот ведьмы. Она ощутила даже через одежду, как мышцы женщины напряглись, ощутила вибрацию ее рычания больше, чем слышала, и Гермиона знала, что не было оправдания тому, как она начала водить кончиками пальцев по кружевам черного корсета, а не отталкивать ведьму, как следовало бы. Поразительно, как Беллатрикс заполнила собой всю комнату, весь мир Гермионы. Она всегда была слишком непредсказуемой, вызывая больше, чем страх, с чем невозможно бороться. Гермиона резко втянула воздух, когда рука слегка коснулась ее затылка и медленно потянула вперед, а Беллатрикс склонилась к ней и замерла в сантиметре от лица. — Гермиона, черт возьми, Грейнджер… Она не могла бы ответить, было ли это проклятье, или же молитва. Несмотря на это, слова взорвались внутри нее словно бомба, наполняя вены чистым, неподдельным желанием. Она ахнула… Беллатрикс поцеловала ее. О Боже. Беллатрикс прижалась невероятно мягкими полными губами к ее. Гермиона захныкала, а ее пальцы сжались в шнурках корсета ведьмы, пока не ощутили кожу. Это было не похоже на их первый быстрый и жесткий поцелуй, не давший насладиться процессом. Теперь было намного лучше. Поцелуй был медленным и чувственным, и Гермиона застонала, когда Беллатрикс скользнула языком прямо в рот, мягко касаясь ее собственного с несвойственной лаской, заставляя живот сжиматься, словно она собиралась прыгнуть с башни. Звук, выдавший ее отчаянное желание, заставил отвернуться в сторону и прекратить поцелуй. — Я не могу! — выдохнула Гермиона, тяжело дыша. Из-за такого невероятного гребаного поцелуя… Как Беллатрикс удавалось творить с ней такое? Беллатрикс, далекая от самоконтроля, только усмехнулась в ответ на ее румянец и вздымающуюся грудь, ее пальцы запутались в густых русых волосах Гермионы. Она была так распалена, так взволнована, и Пожирательница видела это. Это было унизительно. Это было потрясающе. — Ты можешь, — промурлыкала ведьма в ухо, и Гермиона издала приглушенный звук, когда ощутила горячий рот на своей шее, дарящий обжигающий поцелуй, а затем почувствовала, как ведьма опустилась ей прямо на колени. Мерлин, помоги. — Ты даже хочешь… — пробормотала Беллатрикс и с усилием втянула кожу, заставив Гермиону трепетать. Она ощущала пьянящий вес Пожирательницы, которая так хорошо пахла, а ее губы дарили потрясающие ощущения нежной коже. Она схватилась за бедра ведьмы, стараясь скинуть, но преуспела только в том, чтобы вцепиться в них и убедиться, что женщина никуда не денется. О Боже, Боже, Боже, я не могу повторить это снова, я должна остановиться. — Ты просто не думаешь, что тебе следовало бы… — прошептала Беллатрикс ей куда-то в щеку, оттягивая за волосы назад так, что Гермиона была вынуждена встретиться взглядом с темными глазами, полностью теряя волю к сопротивлению. — Я не могу, — прохрипела она. — Это… Это не должно, я… — Кто сказал? — с яростью выдала Беллатрикс, сжав ее лицо обеими руками. Гермиона потеряла себя в сильном, потрясающе нежном захвате. Она попыталась сказать что-то, но голос подвел ее, а потом она уже не смогла вспомнить свой ответ. Беллатрикс триумфально усмехнулась, не услышав ответа, и вместо того, чтобы оттолкнуть Гермиону, лишь заставила ее еще больше намокнуть, снова поцеловав этим прекрасным ртом, и последняя решимость гриффиндорки пала под звуки сладкого хныканья. Это было неправильно, но ей было все равно, она больше не желала бороться с этим, с тем, что помогало ей чувствовать себя так хорошо, даже если при этом и разрушало изнутри. Ее спина буквально вжалась в кровать, когда Беллатрикс подалась вперед всем весом, не прекращая поцелуй. Руки ведьмы бродили по всему телу, от талии к животу и дальше, к ребрам, а внизу намокало все сильнее, и она была вынуждена снова прервать поцелуй, чтобы нормально вдохнуть, ведь на этот раз Пожирательница была ненасытна. Дорожный плащ был сорван, а затем Беллатрикс с нетерпением разорвала рубашку, и у нее не было даже мгновения, чтобы осознать происходящее или смутиться от отсутствия лифчика, потому что губы уже касались ее груди, оставляя отметины, чтобы заменить прошлые. Она все еще была в сомнениях насчет правильности происходящего, пока Беллатрикс не коснулась горячим ртом правого соска и не начала медленно посасывать. Гермиона со вскриком откинула голову и сжалась под ведьмой, зажимая руками дикие черные кудри и ощущая вспышки возбуждения внизу живота. Беллатрикс усмехнулась, и Гермиона почти поплыла, когда белые зубы ведьмы коснулись ее соска, прикусывая и даря ей боль, смешанную с удовольствием. А затем Беллатрикс внезапно отодвинулась. — Я даже представить себе не могла, что буду в женщине, но должна признать, малышка… Твои чувственные маленькие сиськи изменили мое мнение, — произнесла она с насмешливым оскалом и провела языком от одной груди к другой, чтобы коснуться соска, прежде чем Гермиона сможет сформулировать ответ. (Если бы она вообще могла.) Гермиона покраснела от головы к шее и изогнула спину, тяжело дыша и цепляясь ногтями за плечи ведьмы, чтобы постараться держать себя в руках. Было слишком хорошо. Беллатрикс скользнула руками по ее животу, царапая ногтями, а потом внезапно убрала лишь для того, чтобы коснуться юбки на талии и дернуть ее вниз вместе с насквозь промокшим бельем. Холодный воздух коснулся обнаженных бедер, а Беллатрикс стащила одежду вниз, беспечно оставив ее на лодыжках гриффиндорки. Гермиона едва успела понять, насколько она была влажной, прежде чем Беллатрикс коснулась ее ладонью, не теряя времени. Она резко втянула воздух, когда Беллатрикс застонала и укусила ее за плечо, чтобы приглушить звук. О, черт! Гермиона ерзала бедрами, отчаянно нуждаясь в трении, и Беллатрикс беззлобно смеялась над этим. Почему ее смех внезапно стал самым сексуальным звуком на планете? — Да, да, да, — пробормотала Беллатрикс, насмехаясь над представшей картиной. — Ты бы сейчас себя видела… Гермиона хотела нахмуриться, но все, что ей удалось, это извиваться и подавлять унизительное хныканье. На этот раз она не ощущала гнева и была полностью во власти ведьмы. — Так много после столь маленькой прелюдии? Для того, кто постоянно твердит, как это неправильно, ты выглядишь слишком довольной, — произнесла Беллатрикс, дразня короткими касаниями руки, заставляя Гермиону беспомощно дрожать. Я ненавижу ее, ненавижу, ненавижу, пыталась напомнить она себе, но не смогла вспомнить причину, когда губы женщины в обманчивом движении ласково коснулись ее рта. — Кое-кто может даже подумать, что тебе нравится это именно потому, что это так неправильно… Это правда, котенок? — захихикала Беллатрикс, и Гермиона заскулила, когда ведьма медленно коснулась ее кончиками пальцев, заставляя сходить с ума. Она хотела все отрицать, бороться, но могла лишь беспомощно таять под прикосновениями Беллатрикс. Она буквально вся пульсировала и горела, и боялась, что стоит ей только открыть рот, и единственное, что она сможет выговорить, будет мольба. Она не могла этого допустить, не могла умолять Беллатрикс, но, о Мерлин, как ей хотелось этого, так сильно, что она ненавидела ведьму, и Гермиона просто не могла найти в себе силы, чтобы противостоять, не тогда, когда она настолько уязвима, когда Пожирательница касалась ее в самом нужном месте. Беллатрикс на несколько мгновений остановилась, чтобы понаблюдать за ее сладкими муками, и Гермиона увидела тот жесткий, томный взгляд, излучающий огромное, дикое желание. Беллатрикс могла играть в безразличную соблазнительницу, но Гермиона прекрасно видела, что она желала ее не меньше, что ведьма упивалась этой властью над Гермионой так же сильно, как и сама гриффиндорка. Она прижалась губами к уху Гермионы, а затем прошептала: — Палец, который ты исцелила, слишком чувствителен, я ощущаю пульс на твоем маленьком клиторе. Гермиона окончательно сломалась. — Пожалуйста, — выдохнула она. — Беллатрикс, пожалуйста. Беллатрикс, вместо того, чтобы злорадствовать, потеряла всякий контроль. Она грубо поцеловала ее, толкнув два пальца в самое естество Гермионы. Это был чистый экстаз. Гермиона вскрикнула ей в рот, слишком сильно потянув за темные волосы, заставив ведьму ощутить боль и схватить запястье гриффиндорки в ответ. Она завела одну руку Гермионы над головой, с силой прижав к кровати, в то время как Гермиона сжимала свободной рукой простыни. Беллатрикс с каждым разом входила полностью, до костяшек пальцев, погружаясь в Гермиону так глубоко, как только можно было, заставляя ее сжиматься от сладких импульсов каждый раз. — Посмотри на себя, сжимаешь все так, будто тебе не нравится это. Черт, ты такая тугая, — простонала Беллатрикс, когда Гермиона снова сжала ее пальцы в ответ. — Давай, моя маленькая девочка. Ты можешь лгать себе, можешь лгать всем остальным, но ты не можешь и не посмеешь лгать мне… Ты моя. Живот Гермионы напрягся. Она сжала внизу еще сильнее, услышав этот бесподобно сексуальный голос и легко насаживаясь на длинные пальцы. Она уже подходила к краю, голова кружилась так, что она едва могла вдохнуть. Если в прошлый раз было сражение, то в этот — сокрушительное поражение. Гермиона стонала и хныкала от удовольствия, неспособная сделать что-либо другое. Беллатрикс схватила ее лицо одной рукой, сжимая челюсть и заставляя посмотреть на нее. О Боже мой. — Ты моя, — прорычала Беллатрикс, глядя прямо в глаза, не позволяя отвести взгляд, усиливая контакт. — Ты моя, моя маленькая сладкая грязнокровка. — Белла, — всхлипнула Гермиона, утопая во взгляде. — Беллатрикс! — Вот так, малышка, кончи… Давай же, кончи для меня, — простонала ведьма, неумолимо глядя на нее широко раскрытыми глазами. Гермиона изогнула спину, ее бедра дергались, а на шее проступили вены, и она ощущала, будто взлетает над пропастью. — Давай, давай, давай, кончи для меня, малышка, сделай это, — распалено продолжала Беллатрикс с диким, гипнотическим взглядом, разрывавшим Гермиону, словно ураган, стремясь вырвать ее душу голыми руками. — Гермиона, черт возьми, Грейнджер, кончи для меня! Она выполнила приказ с именем ведьмы на устах. Беллатрикс поцеловала ее, и крик остался приглушенным. Гермиона закрыла глаза, не в силах смотреть, распадаясь на части. Она сжимала пальцы Беллатрикс в последнем приступе удовольствия, полностью удовлетворенная. Она схватилась за Беллатрикс, за ее темную одежду так сильно, что если бы не она, у ведьмы бы остались глубокие царапины. Гермиона корчилась и всхлипывала под ней, а затем рухнула на постель, полностью утомленная. Беллатрикс томно и медленно поцеловала ее, вытащив пальцы и оставив Гермиону в смешанных, болезненно удовлетворенных чувствах. Все ее тело гудело, когда она наконец открыла глаза и увидела, что Беллатрикс откинулась назад, сев на нее и положив руки ей на бедра, возвышаясь с этой чертовски самодовольной ухмылкой. Их взгляды встретились. — Все еще думаешь, что не можешь? — Беллатрикс с усмешкой завела руку за спину. — Если да, то это, возможно, изменит твое мнение… Беллатрикс лениво потянула за узел шнурков своего корсета. Он распахнулся, и она приспустила его верхнюю часть, обнажая прекрасные полные груди. И Гермиона знала, что Беллатрикс снова оказалась права. Она была в большой, большой беде.