No Good Deed

Гермиона окончательно затрахалась. В плохом смысле, в хорошем, в прямом и переносном. В тот день она согласилась остаться с Беллатрикс и тем самым сняла все ограничения, покорила новые высоты, переступила неизведанные границы. Как, например, решение спать с Пожирательницей смерти направо и налево, и не только. Секс был темным, грубым, а иногда несдержанным и жестким, она позволяла Беллатрикс вести и управлять их новыми, странными отношениями. Беллатрикс не понадобилось много дней, чтобы перейти от простого соблазнения гриффиндорки к поистине настоящей похоти, погружая ее в пучины разврата, открывая все новые грани. Не было никаких ограничений. — Это то, чего ты хочешь, ты, грязная девчонка? — зарычала ей Беллатрикс в ухо и одной рукой сжала ее грудь, а другой медленно провела вдоль всего тела, чтобы коснуться влажной промежности. Гермиона от стыда попыталась сжать ноги, шокированная и разочарованная тем, что оскорбления заставляли пульсировать все внизу еще сильнее. — Да, о! Беллатрикс, пожалуйста! — всхлипывала она, прижимаясь своей обнаженной и лихорадочно вздымающейся грудью к полным грудям ведьмы, одновременно пытаясь двигать бедрами, лишенных желанного трения. Беллатрикс, казалось, на секунду удивилась ее реакции, а затем триумфально ликовала. Это было мерзко, отвратительно. И так хорошо. Пожирательница легла сзади, обняв Гермиону руками, поглощая ее. Их кудри смешались, когда Беллатрикс прижалась губами к ее уху, чтобы прошептать самые грязные, самые низкие вещи своим хриплым порочным голосом. — Посмотри на себя, умоляешь, как отчаявшаяся маленькая шлюха, — Беллатрикс практически сжала ее щеки рукой, проверяя, насколько Гермиона может зайти дальше. Она поморщилась, словно недовольная кошка, и ведьма довольно усмехнулась, ощутив, как Гермиона вздрогнула, униженная собственным возбуждением. — Что сказали бы твои друзья, если бы видели тебя сейчас? — резко прошипела Беллатрикс. Гермиона закатила глаза от смешанного удовольствия и досады. Она извивалась и возбужденно вздыхала, когда рука ведьмы скользила вдоль ее тела по ребрам и вниз, где ловкие длинные пальцы играли с клитором, создавая хлюпающие звуки. Беллатрикс часами держала ее на краю. — Чтобы они сказали, если бы увидели, как ты насаживаешься на руку Пожирательницы смерти, чтобы кончить, а? Это было так неправильно. И так хорошо. Она была жалкой, больной и извращенной, и знала об этом, и ей было наплевать. Издевательства Беллатрикс только распаляли ее, заставляли хотеть большего. Это то, чем она стала; она нашла для себя новый наркотик. Безумные пытки в конечном итоге начинали приносить удовольствие. — Пожалуйста, дай мне кончить, Беллатрикс, пожалуйста, — воскликнула Гермиона, выгнув спину. — Пожалуйста, пожалуйста, Белла! — Кончи, грязная девчонка. Кончи для меня! — застонала Беллатрикс, прикусив за шею и надавливая на клитор. И Гермиону поглотил полный экстаз, окончивший долгую пытку. После этого Беллатрикс не единожды припоминала ей этот жаркий опыт. Гермиона погрузилась в эту зависимость полностью. Все негодование, чувство вины и стыда лишь распаляли ведьму. Да, это было неправильно, но она уже перешла черту, так какой был смысл останавливаться? Она могла бы остановить это, могла бы сказать Беллатрикс не шептать ей такие вещи, когда они занимались сексом — они вообще не должны были заниматься сексом, для начала! — но она этого не делала, потому что была слишком слаба. Не то чтобы она соглашалась со сказанным ведьмой. Она не была настолько больной, но то, что Беллатрикс до сих пор хочет ее, то, что между ними не осталось никаких барьеров, очень заводило Гермиону. Почему? Черт его знает. Это было неважно, потому что размышления не приводили ни к чему хорошему. Гермиона не могла и предположить, что может быть такой же поехавшей, как Беллатрикс. Возможно, война и все остальное потрепали ее больше, чем она предполагала. Или у нее внутри всегда было что-то подобное. Она не хотела думать об этом. Она пыталась убеждать себя, что каждый раз будет последним, но она никогда не могла уговорить себя не возвращаться в постель Беллатрикс. Может быть, она бы и смогла сопротивляться своему желанию и не переходить запрещенную черту, если бы не одно обстоятельство: Пожирательница смерти была не менее уязвимой и желала ее не меньше. Они упали в пропасть, но упали вместе. — Ш-ш-ш, черт подери, да. Вот так, малышка, лижи меня вот так. Именно так. Блять! Беллатрикс сидела на ее лице, словно темная королева, черные перепутанные кудри ниспадали по ее бледным плечам, где были видны длинные красные царапины от ногтей. В первый раз, когда Гермиона спустилась вниз, она знала, что пристрастится к этому. Тело женщины было не страной чудес, а минным полем искушений, и Гермиона должна была знать, целуя прекрасные полные груди, что дороги назад не будет. Она не смогла отступить, подарив нежный поцелуй ниже пупка и взглянув вверх, чтобы увидеть сбитый с толку взгляд Беллатрикс. Она просто не хотела отступать; Беллатрикс была открытой и розовой, такой мягкой и уязвимой там, с аккуратной полоской черных завитушек, напомнившей гриффиндорке о том, с кем именно она это делала. Гермиона растерялась от того, насколько Беллатрикс наслаждалась этим. Когда она впервые провела языком по складкам Пожирательницы, попробовав ее, она словно получила новую дозу, и больше не могла достать ее нигде, кроме как меж сильных бедер, сжимавших ее по обе стороны, когда она вырисовывала чудные узоры языком, а Беллатрикс с отчаянием держала ее за волосы. Ведьма провела бесчисленные часы, сидя у нее на лице, — любимое времяпровождение для них обеих — и они обе делали вид, будто это значило, что Беллатрикс все контролировала, но они обе знали правду. Ведь, когда Гермиона касалась ртом Беллатрикс там, именно у нее был истинный контроль в такие моменты. Даже с рукой, держащей Гермиону за волосы и лишающий ее каких-либо шансов на движение, даже с самой гриффиндоркой, настолько поглощённой процессом, что она едва могла дышать, вылизывая мягкие складки, даже при всем этом, Беллатрикс не контролировала ситуацию. Потому что не могла держаться спокойно. Потому что ее маска давала трещину. Потому что она никогда не стонала так отчаянно и не ругалась так громко, как когда Гермиона начинала медленно посасывать клитор. — О, блять, грязнокровка! Да! Им нравилось встречаться взглядами в этот момент. Гермиона царапала ногтями бледные аристократические бедра и вздыхала, когда ощущала языком нарастающую пульсацию. Вкус ведьмы пьянил. — Осторожней с когтями, маленькая львица, — хмыкнула в угрожающей манере Беллатрикс, дрожа и сжимая бедрами Гермиону. Она все еще была сукой, даже во время кульминации их маленького шоу. — Что я говорила тебе о том, чтобы портить мою идеальную кожу? Лгунья. Ей нравилось это. Гермиона знала, потому что после Беллатрикс всегда трахала ее сильнее. Она наклонилась и поцеловала Гермиону, ощутив свой собственный вкус на языке, одновременно скользнув двумя пальцами внутрь нее. Они оставляли следы друг на друге. Ушибы, любовные укусы, царапины и скрученные от удовольствия внутренности. Все это было предупреждением для Гермионы, которое она с успехом игнорировала. Они показывали то, с какой опасностью она имеет дело, но было слишком поздно. Она была брошена здесь. Они выиграли войну, и Гермиона стремилась вперед, была рядом на каждом шагу и никогда не покидала Гарри, она простила Рона и приняла его с распростертыми объятиями, и все же они бросили ее здесь, на растерзание смерти. Что бы они подумали? Винили бы себя за то, что происходит сейчас с Гермионой и Беллатрикс в постели? Вряд ли. Будут ли они ненавидеть ее больше за это, или за то, что она вытворяла с Пожирательницей смерти между книжными полками? Будут ли их нездоровые связи более оскорбительны, нежели поступок ее друзей? С каждым разом Гермиона все меньше и меньше терзала себя домыслами. Теперь это было лишнее, когда она проводила почти все время с Пожирательницей, сражаясь за каждый дюйм ее тела каждую ночь, когда разговоры и резкие оскорбления стали выражать скорее чувство привязанности. Когда взаимная ненависть, наконец, обернулась во взаимное уважение, которое, в свою очередь, перешло в любопытство. Когда сочувствие оказалось легче вражды. Гермиона думала о том, что подхватила что-то вроде стокгольмского синдрома, но все было не совсем так. Она не спала у ног ведьмы, но и не отрицала, что эти отношения не были здоровыми. Когда дело касалось Беллатрикс, у нее не было иллюзий, и она не считала себя пленницей. Было бы лучше, если бы она и вправду ею являлась, ведь творить подобное по собственной воле было непростительно. Физическая привлекательность была важным фактором, но если бы дело было только в этом, она бы смогла сопротивляться. Однако она увидела другую сторону Беллатрикс, и это решило все. Беллатрикс не была хорошим человеком или кем-то вроде того, Гермиона отлично это понимала. Ведьма была тьмой, но все же не только одной ненавистью. Она была умной и преданной, сильной и гордой до невозможности. Однако, когда Беллатрикс, наконец, смягчилась, раскрылась и ее истинная красота. Человечность. За всей этой тьмой был человек, сложный, может, навсегда потерянный, но был. И после того, как Гермиона увидела этого человека, вот тогда возникли настоящие проблемы. «Грязнокровка» и «малышка» больше не произносились насмешливым тоном, Беллатрикс перестала хмуриться и рычать, ее усмешки превратились в кривые улыбки, а издевательства стали больше напоминать шутки. Однажды Гермиона случайно поймала ведьму, когда та смотрела на нее через комнату самым эмоциональным взглядом из всех, которые гриффиндорке когда-либо доводилось видеть, а затем Пожирательница вдруг в несвойственной манере быстро отвела взгляд. Она все больше и больше открывала для себя Беллатрикс, настолько, что философские дебаты и ночные разговоры перетекали в обмен увлекательными историями из прошлого, что ненависть, наконец, уступила место пониманию. Все это не было легким, все изменения давались с трудом. Было много ночей, когда они обе буйствовали в ярости друг на друга (и еще больше, когда эта ярость получала приятное продолжение на ближайшей твердой поверхности), но, в конце концов, они пришли к пониманию. Черный песчаный пляж стал прибежищем для Гермионы, укрытием от всего мира. Они возвели свой барьер, абстрагируясь от всего. Она временно притворилась, будто в мире нет никого, кроме них, и что здесь не происходило ничего плохого. Гермиона потеряла счет тем дням, когда они были вместе, занимаясь сексом, борясь, чувствуя, засыпая бок о бок… Но реальность — настойчивое создание. Оно нависло над ними, словно дамоклов меч. — Почему ты никогда не ешь то, что я готовлю? — спросила Беллатрикс ее в один дождливый день, когда они были в кухне. Ведьма колдовала над обедом у плиты, и вся комната источала потрясающе аппетитные запахи. Гермиона подняла взгляд от гораздо менее аппетитного яблока и обратила внимание на жадно смотрящего на фрукт Неда, переминающегося на углу стола. — Хм… — удивленно замерла Гермиона в ответ, и Нед воспользовался моментом, чтобы прыгнуть вперед и оторвать заветный кусочек, едва избегая тонких пальцев. — Я думала, ты против, — ответила Гермиона, отдергивая руку с яблоком и хмурясь на ворона, победно спрыгнувшего со стола. Он даже не съел кусок. Это была такая игра, очень раздражающая, нужно заметить, хотя Гермиона полагала, что лучше быть благодарной птице за более теплое отношение к ней сейчас. Возможно, ворону просто нравилось цеплять ее. Вероятней всего. Неловкая тишина заставила Гермиону встретиться взглядом с Беллатрикс. Пожирательница выглядела раздраженной, и Гермиона сразу насторожилась. — Значит, ты лижешь мою киску, но даже не хочешь попробовать мою еду? — внезапно произнесла ведьма. Гермиона так сильно подавилась, что выплюнула мелкие куски яблока прямо на Неда, который принял это за оскорбление и упорхнул в гостиную. Ведьма была до жути вульгарной! Уши гриффиндорки моментально приобрели ярко-красный цвет. — Обязательно использовать подобные выражения? — возмутилась Гермиона. Беллатрикс изогнула бровь. — Я говорила тебе в постели такое, что заставило бы покраснеть даже портовую шлюху, но здесь ты не хочешь, чтобы я говорила «киска»? — непонимающе начала ведьма, заметив покрасневшие щеки. — Только не говори мне, что ты одна из тех идиотов, которым нравятся особенные термины, связанные с влагалищем. — Боже мой, я не… — Любое другое слово, которое ты предпочитаешь? Может быть, щель, или пизда? — Стоп! — быстро выкрикнула Гермиона, прежде чем румянец сожжет все ее лицо. — Все иначе, когда мы не… Когда мы не, ты знаешь… — Трахаемся? — любезно подсказала Беллатрикс, еще выше вздернув брови. Гермиона ответила недовольным блеском в карих глазах. Беллатрикс фыркнула, было видно, как она забавлялась и одновременно поражалась происходящим. — Ты смеешься надо мной, девочка? Я слышала, как ты материшься бесчисленное количество раз. Твой грязный рот даст фору даже мне, и тут вдруг ты не можешь даже ругнуться? — издевалась Беллатрикс. Темные глаза были полны озорного блеска, что никогда не было Гермионе на руку. — Почему ты спросила меня о своей еде? — громко воскликнула она, чтобы сменить тему. Беллатрикс прищурилась, и Гермиона поняла, что эта тема еще не забыта, даже если ведьма и отвлечется на некоторое время. Возможно, она использует это в спальне. Гермионе было досадно, что эта мысль совершенно ее не расстраивала. Вместо ответа Беллатрикс махнула ей рукой. — Иди сюда, — произнесла она в нетерпении, когда Гермиона напряглась. Гермиона повиновалась, осторожно подступая к плите. Беллатрикс взяла деревянную ложку и зачерпнула в кастрюле что-то, оказавшимся темным бульоном, говядиной и, кажется, морковкой. — Ешь, — приказала Беллатрикс, осторожно держа ложку супа над кастрюлей. Гермиона пораженно замерла. Беллатрикс позволяла ей есть то, что сама готовила не менее часа. Более того, она не просто позволяла, но и настаивала на этом. Гермиона знала, что значит для Пожирательницы приготовление еды. Это была одна из немногих вещей, которые она с матерью делала вместе. Возможно, это было даже единственное их совместное времяпровождение. Разрешение Беллатрикс было подобно чуду. Да, они делали много чего, что в нормальном обществе считалось гораздо более интимным, но лишь в физическом плане. Конечно, многое изменилось, и «грязнокровка» практически превратилось в прозвище, а Гермиона стала все чаще оставлять свои любимые книги на тумбочке Беллатрикс, чтобы на следующий день заметить там свежие закладки, и все же… Все это было… по-другому. С самого начала их пребывания здесь Беллатрикс четко обозначила свое отношение к тому, чтобы благородная женщина из чистокровного дома готовила еду для грязнокровки. Теперь же она стояла и просто пыталась накормить Гермиону. Со своих рук. Гермиона, должно быть, простояла так слишком долго, потому что Беллатрикс повысила голос настолько, что она подпрыгнула. — Ешь! Почему она должна отказываться? Она умирала от желания отведать это чудо кулинарии сотни раз, с тех пор как впервые ощутила запахи. Гермиона наклонилась вперед и осторожно взяла ложку в рот, подметив, как осторожно при этом Беллатрикс вытащила ее обратно. Она больше бы уделила этому внимания, если бы не ее вкусовые рецепторы. — Омгх, — выпрямилась она, приложив руку ко рту, ощутив на языке самое вкусное сочетание запахов и еды, которое она когда-либо пробовала. Суп был божественным: сочная говядина, практически таявшая во рту, нежная морковь и сладкая приправа. Кажется, она даже застонала от восторга. Проглотив все почти сразу, она ощутила, что желудок требовал большего, и она уставилась на Беллатрикс расширенными глазами. Ведьма наблюдала за ней с преувеличенно надменным выражением лица, а после яркой реакции Гермионы слегка ухмыльнулась. — Мерлина ради, Беллатрикс, это прекрасно, — ахнула Гермиона. — Еще не готово, — протянула Беллатрикс, словно ей было все равно на реакцию гриффиндорки, но Гермиона заметила легкую ухмылку, когда ведьма развернулась обратно к плите. Нет, это была гордая улыбка, украшавшая лицо ведьмы лишь потому, что она поделилась чем-то важным с ней. Внезапно Гермиона ощутила странное покалывание в груди и, прежде чем осознала, что делает, обхватила лицо Беллатрикс, притягивая к себе для поцелуя. Женщина напряглась при внезапной демонстрации привязанности, а затем ухмыльнулась в губы Гермионы. Пожирательница мурлыкнула и жадно вернула поцелуй. Гермиона уверенно целовала в ответ, обнимая за шею, желая быть как можно ближе, постоянно стремясь быть ближе к этим распаляющим соблазнительным губам. Она застонала, когда Беллатрикс схватила ее за бедра и вжала в кухонную тумбу. Они яростно столкнулись языками, и Гермиона, целуя желанные губы, ощутила восхитительный вкус блюда ведьмы. Знающие руки скользнули вдоль ее бедер, жадно лаская, распаляя сильнее и заставляя терять голову. Гермиона могла вечно целовать Беллатрикс. Она была словно одержима. Ощущение движения полных губ на своих, искусного языка и сильных рук, поцелуи и чувство, будто она принадлежит этой женщине и бушующему пламени внутри нее… Все это было так хорошо. — Так что, моя маленькая грязнокровка? — пробормотала Беллатрикс, на мгновение оторвавшись от влажной обнаженной груди, а затем наклонилась для нового поцелуя к чувствительной шее Гермионы, заставляя дрожать от возбуждения. Внезапно Беллатрикс схватила ее за задницу обеими руками, а затем дернула с низким рычанием, вжимая в себя. Гермиона ахнула, ощутив, как тепло наполнило тело, а затем ушло вниз, превращаясь в тягучее желание. — Мой суп вкуснее моей киски? — прошептала ей в ухо коварная ведьма, прежде чем прикусить тонкую кожу на шее. — О, черт возьми, — вскрикнула Гермиона, цепляясь за плечи Беллатрикс, царапая ногтями, чтобы не рухнуть прямо сейчас на пол прямо в ноги ведьмы. Беллатрикс внезапно отстранилась от нее, и Гермиона почти потеряла равновесие. Она воскликнула в знак протеста, из всех сил пытаясь удержаться на ногах. — Манеры, маленькая львица, — произнесла ведьма, а затем широко улыбнулась в ответ на яростный взгляд гриффиндорки. Мерлин ее дери, я знала, что она припомнит мне! — Ты, черт возьми, издеваешься, — обижено произнесла она, отчасти раздражённая и слегка разозленная. Пульсация между ног только усложняла положение. Однако трудно было всерьез сердиться, когда Беллатрикс так улыбалась. Яркие черные глаза блестели, от чего Гермиона тоже улыбнулась… О, нет, снова эта чеширская улыбка. — Оу, мы действительно должны что-то сделать с твоим грязным ртом, малышка. Хм… Как насчет этого? В мгновение ока Беллатрикс вытащила палочку, заставив Гермиону замереть на месте. Что она…? — Экскуро! Внезапно Гермиона подавилась. Розовые мыльные пузыри начали вылетать из ее рта, оставляя горький привкус мыла на языке, и она кинулась к раковине, чтобы выплюнуть всю пену как можно быстрее. Через несколько секунд все прекратилось, и ей потребовалось мгновение, чтобы разобрать звук, наполнивший кухню вперемешку с ее хаотичными вздохами. Беллатрикс смеялась. Гермиона возмущенно сплюнула остатки пены в раковину, а затем вытащила свою палочку, намереваясь действовать, и внезапно замерла. Пожирательница смерти не просто смеялась, она хохотала, и этот звук не был похож ни на что из того, что Гермиона слышала ранее. Смех не был небрежным или насмешливым. Беллатрикс откинула голову, держась рукой за живот, и смеялась, смеялась, смеялась. На ее великолепном аристократическом лице была видна неподдельная радость без тени злобы. Гермиона никогда не наблюдала такого истинного восторга у Пожирательницы, и ее ярость будто рукой сняло. Она такая красивая… Хихиканье Беллатрикс было невероятно заразным, и прежде чем она смогла это контролировать, Гермиона тоже ухмыльнулась. — Тебе показалось это забавным? — саркастически произнесла она, когда Беллатрикс продолжала хихикать, несмотря на все старания успокоиться. — Это было ужасно весело, — протянула ведьма с улыбкой от уха до уха. Она снова захихикала, когда Гермиона с кислым выражением лица и внезапной икотой выпустила в воздух одинокий розовый пузырек. Ладно. В эту игру могут играть двое! — Действительно? Риктусемпра! — воскликнула Гермиона, и кухню озарила яркая серебристая вспышка. Беллатрикс выпучила глаза в шоке, а потом согнулась пополам в приступе истерического хохота, когда заклятие щекотки приступило к действию. — Все еще весело? — крикнула Гермиона, ухмыльнувшись в ответ на безумный смех женщины, которая внезапно сердито глянула в ответ, несмотря на щекотливое в буквальном смысле положение. Взгляд темных глаз заставил Гермиону смутиться: она пересекла черту? Неужели Беллатрикс слишком разошлась от безумного смеха? Внезапно она осознала, что раньше они обменивались заклинаниями только для того, чтобы ранить. В особенности это касалось Беллатрикс. Но волноваться было незачем. — Я не з-знаю, малышка, это ты м-мне с-скажи! Таранталлегра! — выдохнула Беллатрикс, вытянув палочку в направлении Гермионы, прежде чем она могла среагировать. Гермиона вскрикнула и попятилась к стойке, чтобы опереться руками и сохранить равновесие, когда ее ноги внезапно начали отбивать странный танец. Через некоторое время ей удалось сбросить заклинание, и в то же время Беллатрикс, наконец, избавилась от своего заклятья, направляясь прямо к Гермионе. Она взвизгнула, а затем рассмеялась, когда ведьма начала бороться с ней, бормоча множество ругательств и озвучивая пустые угрозы. Пожирательница, криво усмехаясь, отложила свою палочку в сторону, не забывая при этом прижимать Гермиону к стойке. Это было глупо и смешно, и самое забавное за все время, проведенное здесь. Она не могла вспомнить, когда в последний раз смеялась так свободно и ощущала себя такой беззаботной. Тот факт, что Беллатрикс была причиной веселья, лишь улучшало ситуацию. Она никогда не видела игривую сторону ведьмы. Она даже не предполагала, что такая сторона вообще существует. А потом они снова целовались, затаив дыхание. Беллатрикс прижимала ее к стойке своими бедрами, отпустив запястья Гермионы, чтобы схватить ее лицо обеими руками и крепко держать за щеки, а она прижималась в ответ, обняв за шею. Они целовались, целовались и целовались, и эндорфины дурманили разум Гермионы, наполняя теплом все естество, пока она не захотела ничего, кроме как полностью слиться с Беллатрикс, стать единым целым. Она не хотела прекращать этот поцелуй никогда. Ее наполняло давно забытое счастье, теперь навсегда имеющее запах сосны и ладана, и вкус полных губ, и ощущение запутанных кудрей под пальцами… Улыбки и смешки быстро превратились в тяжелые вздохи и стоны, а Беллатрикс перешла на шепот: — Как насчет того, чтобы показать мне, насколько твой рот действительно порочен? Гермиона опустилась на колени, в смущении наблюдая, как Беллатрикс, ухмыляясь, задирает свои длинные черные юбки. Гермиона ахнула. У ведьмы не было нижнего белья. Она уже была влажной и блестящей в свете кухни. Гермиона, ни секунды не колебавшись, полностью опустила лицо во влажные складки, а затем испуганно дернулась, когда Беллатрикс запустила пальцы в ее волосы, удерживая одной рукой, а другой цепляясь за ее мантию. Гермиона знающим движением языка коснулась всех сверхчувствительных точек у входа, а затем прошлась вокруг клитора ведьмы, намеренно дразня. Она знала, что Беллатрикс терпеть не может подобное, но искушение было слишком велико, и она обязана была вернуть должок. Однако, к изумлению Гермионы, вместо того, чтобы дергать ее за кудри, как обычно, Беллатрикс гортанно застонала и провела пальцами по ее волосам снова и снова. Гермиона чувствовала себя потрясающе, когда Беллатрикс притянула ее ближе, к самому центру. — Хорошая, хорошая девочка… Боже, ты так хороша, — стонала Беллатрикс. Женщина была очень сладкой, и Гермиона была удивлена нестандартной реакцией ведьмы, ощущая нарастающее тепло в груди. Это чувство переросло в сильное желание угодить и подарить ласку, она поцеловала набухший клитор, а затем нежно втянула его в рот. — Да! — был единственный ответ. Через несколько мгновений, когда Беллатрикс кончала, не было слышно ни «малышка», ни «грязнокровка», или «дорогуша» как много раз до этого. — Гермиона, — выдохнула Беллатрикс, когда ее бедра тряслись, а голос был сиплым. Гермиона подняла глаза, поразившись так сладко и отчаянно произнесенному имени. Никогда прежде она не слышала ничего подобного от ведьмы. Вот как ее имя звучало в голове Беллатрикс? Поэтому она предпочитала не произносить его? Она встретила пронзительный темный взгляд, когда лицо женщины исказилось в судорогах от удовольствия. У Гермионы перехватило дыхание от увиденного, от такого выражения на лице, адресованного ей, вызванного ею, для нее. Это было то самое выражение, когда Гермиона случайно ловила тайные взгляды на себе? Разве не так ведьма на нее смотрела? Ее сердце сжалось, и она снова ощутила прилив странного тепла в груди, словно солнце. Инстинктивно она начала сосать сильнее, и Беллатрикс выругалась, дрожа, когда новая волна прошла через тело. Крик ведьмы был настолько уязвим, что Гермиона действительно ахнула. Она никогда не видела такую Беллатрикс, даже не слышала, и почему-то ей казалось, что сейчас она наблюдает настоящие чувства женщины к ней. От этого осознания внутри все перевернулось, и, кажется, Беллатрикс тоже это поняла. Она мгновенно оборвала момент. — Хватит! — внезапно прорычала Беллатрикс, желая вернуть хоть толику самоконтроля. Она подняла Гермиону на ноги так быстро, что голова закружилась. У гриффиндорки не было даже возможности попытаться понять, почему ее переполняло тепло из-за того, что творилось с ведьмой в последние несколько минут, потому что Беллатрикс не собиралась позволять ей думать. Резкое движение между ее бедер, и рука ведьмы скользнула прямо в ее нижнее белье, и она не могла ничего сделать, кроме как вскрикнуть, когда пальцы Беллатрикс быстро сжали ее набухший скользкий клитор. Гермиона довольно быстро узнала, что ведьме ничего не стоило подвести ее к пику. Из-за собственной чувствительности и женщины, которая точно знала, как надо к ней прикасаться, она никогда не держалась долго. Беллатрикс подарила ей тяжелый поцелуй, а затем снова провела пальцами по клитору, плавно рисуя круги и задевая сотни чувствительных нервов, заставляя хныкать от удовольствия. Через несколько секунд Беллатрикс резко убрала руку, и Гермиона ощутила досаду от того, как сильно ее тело нуждалось в этой ведьме. — Беллатрикс, Белла, пожалуйста, пожалуйста, — молила Гермиона, желая необходимого трения. Она не хотела, чтобы это заканчивалось. Не хотела терять момент, позволять Беллатрикс вести, но прямо сейчас она была бессильна. Беллатрикс успешно проигнорировала ее просьбу, убрав влажную руку. Внезапно она впилась яростным поцелуем в шею Гермионы, сбивая ее с толку. Она не понимала этого. Зубы сжимали ее в пульсирующей точке, а Пожирательница дышала так хаотично, втягивая нежную кожу в рот. Гермиона вздрогнула от боли. Нежность осталась где-то позади. Но Беллатрикс маниакально что-то повторяла, чего Гермиона не могла разобрать, ведь до этого таким тоном ведьма говорила лишь в приступах ненависти, или же, еще реже, о своем Темном Лорде. Когда Гермиона, наконец, разобрала, что именно Беллатрикс не переставая шептала в ее шею, она чуть не раскололась на части. — Гермиона, Гермиона, Гермиона, моя Гермиона… Горячее блаженство запульсировало внутри Гермионы, и пучок нервов в животе внезапно взорвался, словно фейерверк, когда рука ведьмы вернулась обратно. Гермиона вскрикнула, когда Беллатрикс прижала ее к стойке еще сильнее и прикусила за шею, будто намеренно затыкая себе рот. Это была настоящая эйфория, но она закончилась так же быстро, как и должна. Она едва пришла в себя, когда Беллатрикс оттолкнулась от нее, оставив поддерживать себя на слабых ногах самостоятельно, и ей пришлось ухватиться за стойку, чтобы не рухнуть. Нет, она не посмеет сбежать! — Беллатрикс… — выдохнула она. — Не надо! — зарычала ведьма в ответ, и Гермиона поймала дикий взгляд женщины. Она смотрела на Гермиону так, словно она была чем-то отвратительным, мерзким, грязным. Словно она ничто. Черный взгляд наполнялся сумасшествием, и ведьма оскалилась, будто животное. Она прищурилась, уловив болезненное выражение лица гриффиндорки. На несколько мгновений кухню наполняла лишь суровая тишина, а затем Беллатрикс развернулась на каблуках и вылетела из кухни не оглядываясь. С тех пор прошло два дня. Два дня абсолютного молчания. Как все менялось так стремительно? В один момент все шло как по маслу. Они двигались вперед, ломая барьеры, смеясь, словно в мире нет ничего плохого, словно с ними не происходит ничего ужасного, словно реальность не могла коснуться их здесь. А потом все развалилось, и они снова вернулись туда, где были изначально, потому что Беллатрикс, наконец, стала замечать тревожные знаки. Гермиона задавалась вопросом, что, если Беллатрикс вовремя избежит этой зависимости? Будет ли это означать ее собственный конец? Гермиона беспокоилась об этом, но также понимала, что пути назад не было. Она лежала на полу в гостиной, вытянувшись на мягком ковре. Она смотрела на свою руку и наблюдала, как белесые шрамы отливали странным блеском в свете огня. Грязнокровка. В комнате было слишком тепло, ковер был очень мягок, но все же воспоминания вернули ее в Малфой Мэнор. Веселое потрескивание камина напомнило о резких звуках яростных воплей и высоких мучительных криках. Она закрыла глаза и представила себе темную ведьму, склонившуюся к ее лицу, пока она сама сквозь всхлипы молила о пощаде. Требование ответов. Грязный шепот. Сладкий, ядовитый запах. Она согнула руку, выпрямив пальцы, а затем сжала их в кулак со всей силы так, что костяшки на пальцах хрустнули. Она вспоминала, как кончик кинжала впивался в ее кожу, а она металась в агонии, ощущая слово, которое никогда не исчезнет с ее кожи, словно клеймо. Грязнокровка. — Что, черт возьми, ты забыла на полу, грязнокровка? Гермиона открыла глаза. Беллатрикс нависала над ней, словно скала. Она смотрела холодным взглядом приоткрытых глаз, снова напомнив о прошлом. — Воспоминания. Беллатрикс нахмурилась, а затем перевела взгляд на руку Гермионы, сжатую в кулак. Осознание вспыхнуло в глазах, и Гермиона не могла дать определение тому выражению, что исказило лицо ведьмы. Как и всегда. Слегка поморщившись, Беллатрикс опустилась на пол и села рядом с ней. Гермиона тоже села. — Вероятно, нет смысла спрашивать, о чем ты вспоминала, — сухо произнесла Беллатрикс. Это была слишком явная и неудачная попытка снять напряжение. Гермиона ничего не ответила. В любом случае, она не знала, что сказать, к тому же ощущала себя слишком уставшей от игр с Пожирательницей. Поэтому она просто оставалась сидеть в стороне, не глядя на женщину, в сотый раз размышляя о том, что держало ее здесь. И что заставило Беллатрикс предложить ей остаться. Беллатрикс переменила позу, когда Гермиона уставилась на нее в ответ, и поджала губы, когда неловкая тишина с каждой минутой давила все сильнее, доказывая в очередной раз то, что между ними было слишком много невысказанного — целая вселенная. Почему? Почему Беллатрикс сделала это? Расскажи мне, что ты думаешь обо мне. Скажи, почему делаешь то, что делаешь. Скажи мне, что это все для тебя? Что все это значит для тебя? Что я значу для тебя? Она ничего не произнесла вслух. Она знала, что это бессмысленно. Однако молчание истощало. — Спроси меня. Гермиона нахмурилась в ответ на взгляд ведьмы и ее решительное выражение лица. — Спросить о чем? — скупо ответила она, раздражённая неясностью и в целом своим существованием в этот момент. Она была слишком расстроена. Двух дней было недостаточно, чтобы притупить боль, особенно когда начинаешь от нее отвыкать. Она была не в настроении для всего, для Беллатрикс. — Задай мне все те вопросы, которые роятся в твоей голове, прежде чем твой мозг взорвется, — уточнила Беллатрикс. Грубо. И все еще слишком расплывчато. — Понятия не имею, о чем ты говоришь, — мрачно произнесла Гермиона и поджала колени к подбородку, будто воздвигая стену. Происходило слишком много плохих вещей, когда она была рядом с Беллатрикс. — О, пожалуйста, — ведьма закатила глаза. — Не играй в глупышку, ты же знаешь, я ненавижу это дерьмо. Я вижу все эти вопросы на твоем лице постоянно, всегда, когда ты смотришь на меня вот так. Каждая маленькая мысль или вопрос отражается у тебя прямо на лбу, ты никогда не умела скрывать это, и я знаю, что ты знаешь, о чем я говорю. Гермиона внезапно оказалась слишком взволнована мыслью, что Беллатрикс считала, что знает ее. Вероятно, так оно было, но она не согласится с этим. Вряд ли этот трюк работал в обе стороны. — Так спроси меня. Задай любой вопрос, который когда-либо приходил тебе на ум, когда ты смотришь на меня вот так… Я отвечу. Гермиона выпалила первое, что пришло в голову. — Почему? — Кроме этого, — сказала Беллатрикс и снова закатила глаза, словно Гермиона была слишком предсказуемой. Ярость вернулась обратно. — Ты не сказала мне ни слова, не говоря уже о том, чтобы взглянуть на меня в течение двух дней, прямо после того, как по какой-то непостижимой причине ты испугалась и сбежала. Теперь ты приходишь сюда, словно ничего не произошло, и предлагаешь спросить тебя о том, о чем захочу. И это при том, что мне всегда приходилось вытягивать из тебя ответы лишь физическим воздействием, — произнесла Гермиона, понимая, что с каждым словом голос становился значительно громче. — Ничего не произошло, и я не сбежала, — отрезала ведьма, после чего они хмуро уставились друг на друга. — Но, кроме всего прочего, да, это я и делаю. — Почему? — снова потребовала гриффиндорка, успокаиваясь, ведь она понимала, что спорить с такой Беллатрикс бесполезно. Почему она смотрит на меня вот так? Особенно после того, как я увидела, как она действительно может смотреть на меня? — Если это единственный вопрос, который у тебя имеется, то, думаю, я снова сбегу, — саркастически произнесла ведьма с высокомерным взглядом на лице, от чего Гермионе захотелось хорошенько ее пнуть. Пожирательница выглядела слишком раздражающе, поэтому Гермиона не могла упустить возможность выплеснуть все негодование. — Прекрасно! — отрезала она, глубоко вдохнув, когда Беллатрикс медленно завела руки за спину и откинулась на них, вытянув ноги ближе к огню с самодовольной, злобной усмешкой на губах. Открывшийся вид окончательно довел гриффиндорку. Она лихорадочно искала вопрос, который действительно спровоцирует Пожирательницу смерти. Она чувствовала слишком много злобы, чтобы не поделиться ей с ведьмой. — Скольких людей ты убила? Реакция была не той, на которую она рассчитывала (вероятно, это было хорошо). Ухмылка сошла с губ Беллатрикс. Она отвернулась от Гермионы. Вместо этого Пожирательница уставилась на огонь с задумчивым выражением. Когда она глубоко вздохнула, Гермиона почти пожалела о своем вопросе. Затем она вспомнила, как ведьма кричала на нее, и сомнения мигом испарились. — Предполагаю, я должна была знать, что ты спросишь об этом, — пробормотала Беллатрикс, а затем бесцветно добавила: — шесть. Гермиона скривилась. Она даже не знала, ожидала она большего, или меньшего. И все же цифра неприятно царапнула внутри. Я спала с кем-то, кто убил шесть человек. Она больше не сердилась. Теперь она жалела о вопросе, который всколыхнул столько боли внутри. Беллатрикс все еще не смотрела на нее. В ее темных глазах отражалось танцующее пламя. В ее выражении на лице не было ни тени злорадства или даже гордости. Однако и стыда не было. Гермиона не хотела задавать следующий вопрос, вертевшийся не только на языке, но и существующий уже давно и глубоко в сердце. Теперь, когда она вскрыла эту рану, пути обратно не было. Днем раньше она ранила меня всего лишь взглядом. Она делала вещи гораздо ужаснее, но этот ее взгляд ранит не меньше. И, черт возьми, она творила чудовищные вещи с людьми, которых я люблю. — Кого ты убила? — тихо спросила Гермиона, одолеваемая то приступами боли, то вспышками злости. Беллатрикс встретилась с ней взглядом. — Не задавай вопросов, на которые ты не хочешь услышать ответ, — предупредила ведьма тихим голосом. Гермиона заколебалась. — Ты знаешь большинство из них, — добавила женщина, смотря на гриффиндорку с нетерпением, от чего Гермиона вздрогнула. Ты действительно хочешь вступить на эту территорию? Немой вопрос плескался в темном взгляде. Гермиона не хотела, но реальность буквально дышала ей в спину… — Я хочу слышать, как ты это говоришь. Мне нужно услышать, как она произносит их вслух. Мне нужно признание от нее, мне нужны эти имена. Одна волна боли перекрывала другую. Она сидела с каменным выражением на лице, но внутри она отчаянно боролась с эмоциональным хаосом, в котором сплетались острая боль, обжигающая ярость и сокрушительное чувство вины. Беллатрикс ощутила ее решимость и медленно выдохнула, а затем заговорила в безэмоциональном тоне. — Я не знаю имени первого человека, которого я убила, — произнесла она. — Я убила его здесь, в этом доме. Гермиона не могла отрицать накрывшее ее облегчение от того, что Беллатрикс начала с кого-то ей незнакомого, даже если это и было сделано намеренно. — Где? — За той дверью, которую я не могу открыть, — произнесла ведьма. — И прежде чем ты спросишь меня «почему», Темный Лорд приказал мне. На этом моменте ее голос прервался, подсказывая Гермионе не вмешиваться и дать продолжить. Гермиона неохотно молчала. — Я никогда раньше не убивала, однако и не была категорически против. Если бы я должна была убить, я знала, что сделала бы это, я могла, но я никогда не хотела убивать кого-то без причины. Убийство… Это ужасный шаг. Даже если откинуть всю эту моральную чушь, это меняет тебя, делает что-то отвратительное с тобой. Это… Это разрывает душу. Даже если бы я считала жизнь какого-то человека незначимой, а я так не делала, то все равно ничто не изменило бы того факта, что это разрушает твою душу, что-то ценное внутри тебя. Гермиона внимательно слушала, сведя брови. Она никогда не слышала, как Беллатрикс рассказывает о том, как она себя чувствует, совершая ужасные вещи. Она с удивлением обнаружила, что Пожирательница точно знала о последствиях убийства, по крайней мере, в магическом смысле. После долгого времени, проведенного вместе с крестражами, Гермиона была уверена, что после убийства душа убийцы действительно разрушается; их дух, душа, их энергетика, называй как угодно. Все, что делало человека человеком внутри, разрушалось убийством. И Беллатрикс знала это. Однако больше всего ее заинтересовало другое. С Беллатрикс приходилось читать между строк, замечая мелкие прорези здесь и там в ее броне. Беллатрикс ничего не упомянула про ценность жизни магглов, упомянув лишь то, что не считала жизнь незначимой, что, несомненно, было удивительно для гриффиндорки. Пожирательница могла мучить, полностью разрушить чью-то жизнь, однако при всем этом до сих пор не считала это верным делом. Гермиона окончательно запуталась. Были ли для женщины магглы и магглорожденные бесполезными, бесчеловечными, жалкими созданиями, или же нет? — Но Темный Лорд хотел, чтобы я убила его, я думаю, просто чтобы доказать, что я смогу, или проверить глубину моей лояльности. И он хотел, чтобы я сделала это каким-то действительно темным заклинанием, чем-то гораздо большим, чем просто темная магия, чем-то реально злым. Я не хотела делать этого, не Авадой, и особенно не этим. Я не хотела убивать невинного человека, даже когда Темный Лорд сказал, что он был грязным бездомным магглом, у которого ничего не было. Чем больше Беллатрикс говорила, тем быстрее разворачивались события, словно катились с высокого холма. Пожирательница смотрела куда угодно, кроме нее, и теперь откровение хлынуло, будто цунами. У Гермионы появилось ощущение, что она была первым человеком, которому Беллатрикс рассказывала об этом, что она хранила это внутри себя всю жизнь. Гермионе не нравилось ничего из произнесенного. Какое заклинание могло быть хуже проклятия убийства, и почему Волан-де-Морт хотел, чтобы Беллатрикс использовала его на каком-то несчастном маггле? Просто, чтобы доказать что-то? Волан-де-Морт никогда не делал ничего без причины, и здесь не могло быть никакой хорошей причины. — Но в чем смысл? Зачем жертвовать частью себя без причины и ради кого-то, кто точно не заслуживал подобного? Это были ранние годы моего служения, и я тогда еще питала глупые мечты о независимости. Это был единственный раз, когда я отказалась что-то делать по его приказу. И здесь было неясно. Гермиона едва понимала. До этой минуты она думала, что Беллатрикс, возможно, и не упивалась самим убийством, как некоторые из ее сослуживцев, но точно не беспокоилась об этом. Как прихлопнуть муху. Беллатрикс не была безмозглой машиной для убийства. У нее было подобие совести: маленькое, сморщенное, уродливое, но было. Гермиона настолько ушла во внутренний диалог, что ей пришлось снова напрягать слух, когда Беллатрикс заговорила еще быстрее, словно машина, пытающаяся проскочить на красный. — Темный Лорд был в ярости. Никто не отказывал ему, и он был скептически настроен по отношению ко мне, ты видела память о нашей дуэли. Он думал, что я сумасшедшая, и я совершила что-то той ночью, что-то настолько плохое, что заставило его поверить, но я не помню, что это было, несмотря на то, что я провела много времени, работая над своей памятью, пытаясь собрать все вместе. И он знал мой характер. Я была очень ценна для него. Он сказал, что это было мое неустойчивое состояние, заставившее меня отказаться от его приказа поначалу, — произнесла Беллатрикс голосом, будто все это причиняло ей физическую боль, у ее челюсти ходили желваки, а черные дикие глаза смотрели прямо в огонь, мерцая ярче пламени. Гермиона очнулась от своего отстраненного состояния, слушая и наблюдая внимательно за ведьмой по той же самой причине, по которой люди не могут отвести глаз от автокатастрофы. — Ты не сумасшедшая, и не была ею, — твердо ответила Гермиона, не сумев удержаться. Трудно было сочувствовать женщине, вещающей о хладнокровном убийстве, и все же. Она чувствовала, что было необходимостью донести эту точку зрения до Беллатрикс. И вновь она поняла, насколько это знание должно было иметь значение для Пожирательницы, если бы какой-либо человек, кроме Гермионы, верил в это. Беллатрикс только наградила ее кривой, горькой улыбкой, не доходящей до глаз. — Несмотря ни на что, вместо того, чтобы убить меня, Темный Лорд наложил на меня Империо и заставил меня выпить зелье, которое, по его словам, должно было усмирить мою так называемую болезнь, сделать меня вменяемой. Со временем я уже не могла понять, почему я когда-то могла сказать «нет» ему. Я все еще не хотела делать этого, но это уже не имело никакого значения для меня, особенно находясь подле него, выполняя его приказы как самый преданный слуга. И когда он приказал мне убить человека тем ужасным заклинанием снова, я сделала это без тени сомнения. Гермиона сидела в шоке, одолеваемая болезненным чувством. Это… Это было так неправильно. Она не ожидала услышать, что первое убийство она совершила не по своей воле. Первое убийство… И Волан-де-Морт заставил ее сделать это. Неудивительно, что она молчала об этом. Это противоречило самой Беллатрикс. Она была самым верным, самым преданным его последователем, по ее собственному заявлению. Все это знали. Но она не всегда была такой, и все это мигало в голове Гермионы словно неоновая вывеска сквозь дымовую завесу. Каким чертовым зельем поил Волан-де-Морт Беллатрикс все эти годы? Все поплыло в ее голове, несовпадающие кусочки головоломки, она пыталась соединить все сразу. Безумие. — Я не могу вспомнить ничего с того момента, как я произнесла проклятие. Я не знаю, что это было, и что оно сделало с тем человеком, потому что после того, как заклинание слетело с моих губ, все померкло, — тихо сказала женщина. Она была совершенно спокойна, кроме того маленького факта, что все это время она скручивала ворс у ковра так сильно, что она отрывалась. Гермиона хотела схватить ее за руку и сжать, чтобы ведьма остановилась, но она знала, что это не было бы лучшим поступком. — Темный Лорд стер мои воспоминания. Последнее, что я помню обо всем этом, это то, как он закрывает ту дверь наверху и предупреждает меня, что если я еще хоть раз ослушаюсь его, он уничтожит то, что лежит за ней. Он не сказал, что это было, но он сказал, что это самое ценное для меня. Я поверила. С этого дня я регулярно пила зелье… Вот так это было. Так просто произнесла Беллатрикс. Некоторое время они молчали, пока Гермиона переваривала информацию, а затем ведьма снова заговорила. — Я даже не могу вспомнить, совершила ли я это под проклятием, или под влиянием зелья. Хотя, без разницы. Последствия от этого не меняются. Это был первый человек, которого я убила… И я даже не знаю его имени, — пробормотала Беллатрикс, наблюдая за танцующим пламенем. По крайней мере, Гермиона ощущала сожаление ведьмы. Это было невероятно, но это отстраненное выражение на лице говорило лучше всяких слов. Неужели этот момент полностью толкнул ее в темноту? Это то, что заставило ее превратиться в женщину, которой она стала, в фанатика, почитавшего Волан-де-Морта, словно бога? Это было зелье? Или же выбор? Или же она настолько поверила в россказни других, что сама поверила в свое безумие? Гермиона почти озвучила свои мысли, когда Беллатрикс, наконец, повернулась к ней. Ее полуприкрытые глаза выражали нечитаемые эмоции, и ее усмешка выражала что-то между отрешённостью и холодом, выражение, которое гриффиндорка почти успела позабыть. — Ты уверена, что хочешь услышать остальное? Ты знаешь имена всех других не хуже меня, малышка, — саркастично произнесла ведьма. Она собиралась ранить, пряча свою уязвимость за стенами яда и сарказма, как и всегда. Гермиона сглотнула. Ей все еще нужно было услышать остальных. Ей нужно было услышать имена ее друзей. Добби. Сириус. Люпин. Тонкс. Все мертвы от руки Беллатрикс. Но Гермиона боялась. Все пошло не так, как она ожидала, задавая тот несчастный вопрос. Он был произнесен от злобы, частично чтобы найти себе оправдание и, возможно, наказать себя за свои поступки, но она получила обратное. Она боялась, что остальные ответы Беллатрикс будут такими же. Она боялась, что в ней зарождается сочувствие к тому, через что прошла Пожирательница. Что, если остальные истории будут вызывать у нее подобные чувства? Что если они были совершены не из предполагаемой кровожадности ведьмы, что если Беллатрикс окажется не порождением ада? Нет. Она не может сделать этого. Она не может позволить этому случиться. На долю секунды она позволила себе думать, будто существовали какие-то оправдания их смерти… Их убийства. Гермиона больше не могла бороться против себя самой. Если бы она продолжила так думать, она бы стала ужасным человеком. Потому что я спала с ней, зная обо всем… До всего этого разговора. Как будто все это имеет значение! Боже, я не могу это сделать. — Думаю, я могу открыть эту дверь, — в панике выпалила Гермиона, отчаянно пытаясь перескочить с темы. Она ужасно жалела о том, что вообще подняла ее. Она должна была предвидеть все последствия. Реальность залезала ей под кожу, она была совершенно не готова к этому. Беллатрикс резко взглянула на нее обжигающим взглядом. — Что? Не глупи, девочка. Сам Темный Лорд очаровал ту дверь, она откроется только с его руки, и если я не могу пройти сквозь нее, никто не сможет, — огрызнулась ведьма. Ее реакция слишком много сказала Гермионе. Беллатрикс по-настоящему верила, что то, что лежало за дверью, было для нее чем-то ценным, самым ценным. Было удивительно слышать от Беллатрикс не самые теплые нотки в голосе, когда она произносила его имя. На самом деле, это было поразительно, но после смерти Волан-де-Морта прошло немало времени. Даже после смерти он оказывал на нее такое влияние. Она была раздираема ужасной скорбью, когда говорила о нем раньше, была подобна раненому зверю, но теперь говорила о нем без каких-либо намеков на безумную ярость, или же боль. Неужели Беллатрикс, наконец, отпустила бессмысленную преданность своему любимому Темному Лорду? Это было маловероятно, хотя все указывало именно на это. Он запретил ей входить в ту комнату, но она ослушалась его и начала пытаться. Или, может быть, она слишком отчаянно хотела оказаться за дверью. — Я могу, — твердо ответила Гермиона. — По крайней мере, я надеюсь, что смогу. Все, что угодно, только бы сбежать от этой сокрушительной вины внутри. К счастью, Беллатрикс сразу попалась на приманку и благополучно забыла об их теме. Огонь вины обжигал гриффиндорку изнутри, но она дала себе обещание, что обязательно вернется к этой теме и услышит заветные имена, как бы больно ей ни было, и примет то, что сделала, как это сделала сама Пожирательница. Только… Не сейчас. — Я испробовала все на свете, чтобы открыть проклятую дверь, и ты думаешь, что знаешь, как это сделать? — с издевкой начала ведьма. — Да, — настаивала Гермиона, оскорбленная мнением Беллатрикс об ее способностях. — И как именно святая, гениальная, золотая девочка планирует открыть неоткрываемую дверь? — произнесла с той же издевкой Беллатрикс, понизив голос. — На самом деле все довольно просто, — триумфально произнесла Гермиона, заставляя Беллатрикс уставиться на нее. Нет. В эту игру играют двое. — Ну? — нетерпеливо потребовала Беллатрикс, когда Гермиона взяла паузу, чтобы накалить момент. Гермиона ухмыльнулась, а затем поспешила озвучить мысль, наблюдая как лопается терпение Пожирательницы. Раздраженная Беллатрикс, в общем-то, была забавным зрелищем ровно на пару секунд, пока не превращалась во что-то зловещее. — Парселтанг, — заявила Гермиона. Был резкий удар по ковру. — Ты снова решила меня выбесить? Потому что я действительно могу очень мерзко проклясть твой рот, — начала угрожать ведьма. — Я серьезно. Без обид, но это своего рода фишка Вол… Знаешь-Кого, — быстро поправила себя Гермиона, когда глаза Беллатрикс опасно сверкнули. Конечно же, ее преданность никуда не делась, но, возможно, слегка потускнела. — Его фишка? — Да, бегая с Гарри все эти годы, ты как бы начинаешь разбираться во всем этом деле. И Ты-Знаешь-Кто был одним из немногих людей, кто мог осилить заклинания на Парселтанге. К тому же, ему не особо нужно было беспокоиться о мудреных проклятиях и заклинаниях, в особенности потому, что только двое знали об этой двери, к тому же он знал, что ты не слишком будешь стараться пройти через дверь, учитывая твою преданность, — спокойно произнесла Гермиона, уверенная в своей правоте. Легче всего было сосредоточиться на этом вместо остального. Она сразу отсеивала внутренние проблемы, когда решала увлекательную задачу. — Ла-а-адно, предположим, ты права, маленькая мисс всезнайка, и Темный Лорд действительно очаровал дверь на Парселтанге, — скептично согласилась Беллатрикс. — Однако ты забыла об одном маленьком нюансе. — И о каком это? — раздраженно спросила Гермиона, не перенося сомнений в ее адрес. — Ты не владеешь Парселтангом! — воскликнула Беллатрикс. Она была чрезвычайно возбужденной даже малейшим шансом открыть заветную дверь, при том что до сих пор считала Гермиону идиоткой. Да уж. Беллатрикс действительно очень сильно хотела открыть дверь. — Неверно, — отрезала Гермиона. — Я могу на нем говорить достаточно, чтобы открыть дверь. Беллатрикс посмотрела на нее так, будто она сказала, что может отрастить крылья и упорхнуть. — Оу-у, действительно? Гермиона на секунду задумалась, могла ли она дать Пожирательнице смерти старый добрый подзатыльник. Возможно, нет. Поэтому она сделала то, что умела лучше всего: доказала. — Да, действительно. Как я уже сказала, за многие годы я узнала множество всякого, в том числе и Парселтанг. Еще во втором году Гарри открыл с его помощью Тайную комнату. Рон был с ним. И Гарри разговаривал во сне. Рон тоже слышал это, и во время битвы за Хогвартс мы с Роном снова вернулись в Тайную комнату, и он смог произнести достаточно на Парселтанге, чтобы открыть ее. Я думаю, что могу сделать то же самое с дверью наверху, — отчаянно произнесла гриффиндорка. Ее гриффиндорская гордость вопила, и Беллатрикс, вероятно, заметила это, откинувшись назад с проницательным выражением на лице. Типичный взгляд ведьмы при виде решительного карего взгляда и сжатых кулаков. Некоторое время они сидели в тишине. Беллатрикс оценивала ее прищуренными глазами. — Ты действительно думаешь, что сможешь открыть дверь? — спросила ведьма, наконец всерьез восприняв слова девушки. — Да, — моментально ответила она. Или я могу хотя бы попробовать. Господи, если она ошиблась, она почувствует себя последним ослом, не считая других последствий в лице взбешенной Беллатрикс. — Хорошо, — Беллатрикс выпрямилась, и Гермиона мгновенно напряглась, когда ведьма медленно наклонилась к ней. Она не касалась Пожирательницы уже в течение двух дней, и это было после нескольких недель близкого контакта. Она будто два дня назад бросила героин. Именно поэтому, когда прохладная ладонь обхватила ее за шею, словно короткие разряды тока побежали по позвоночнику. Она отчаянно покраснела, когда Беллатрикс без колебаний скользнула вперед, прямо ей на колени. Она ощущала ее вес и такое необходимое тепло. Воздух будто плавился меж ними, когда Беллатрикс окончательно устроилась на ней, слегка погладив ее чувствительный затылок, заставив слегка вздрогнуть. — Если ты откроешь мне эту дверь, моя маленькая львица, то я клянусь, что мы обсудим то, как сильно я ранила твои чувства, — пробормотала Беллатрикс сладким голосом. Гермиона была поражена словами женщины, она не ожидала такого поворота. Они дышали одним воздухом. Прохладный и сладкий, ладан и черный шоколад. Несмотря на все, Гермиона была беспомощна, чтобы противостоять. Ради Мерлина, эта женщина заставляла ее ощущать себя девственницей раз за разом. Беллатрикс осторожно погладила ее волосы, прежде чем скользнуть рукой к шее, затем к плечу, массируя нежную кожу, покрытую шрамами. Это было почти извинение. Совсем не в репертуаре Беллатрикс, но Гермиона ощутила то, как хорошо ей было. Видеть, как женщина почти признавала, что сделала что-то неправильно по отношению к ней. И эта рука на плече была сама по себе приятной. — Ты не ранила моих чувств, — выдохнула Гермиона. Лгунья. Она лгала, и они обе знали. Однако Гермиона не могла признать этого вслух, ни за что. Беллатрикс коварно ухмыльнулась. — Я все равно сделаю это для тебя, — промурлыкала она, а затем, наконец, поцеловала. Все тело Гермионы вспыхнуло от ощущения полных губ. Этот мягкий рот снова целует ее после столь долгого перерыва. Их языки коснулись друг друга, и ей пришлось ухватиться за талию Пожирательницы, чтобы успокоить дрожание рук, как и ведьме, запутавшейся в ее волосах, пытающейся держать ее под контролем, одновременно скрывая трогательную слабость. И если это было извинение от ведьмы, то Гермиона совсем не возражала. Она откинула голову, когда Беллатрикс наклонилась вперед, доминируя в поцелуе, а затем слабо застонала в знак протеста, когда ведьма с ухмылкой разорвала поцелуй. Нет, нет, нет. Хныкала Гермиона внутри, и Беллатрикс в ответ кратко хихикнула. — Полегче, девочка, — проворчала она, коснувшись покрасневшей щеки Гермионы. — Это даже не десятая доля того, что я сделаю с тобой… После того, как ты откроешь эту дверь. Гермиона была ужасно возбуждена и крайне раздражена тем, что Беллатрикс использовала секс в качестве стимула, словно она была готова ради этого на все что угодно. Она была. Но суть не в том. И все же, двое играли в эту игру. — Хорошо, — выдохнула она. Она коснулась длинной черной юбки, впиваясь прямым взглядом в глаза Беллатрикс. Она скользнула ладонями по упругим бледным бедрам, наслаждаясь гладкой шелковистой кожей. Ухмылка Пожирательницы испарилась, а темные глаза потемнели сильнее, от чего Гермиона возбудилась до предела. Дойдя до середины бедер, Гермиона запустила свои ногти в кожу, потянув руки обратно с легким давлением, чтобы заставить Беллатрикс испустить низкий гортанный рык. Уф, чертовски сексуально. Это заставило ее на секунду позабыть об их маленькой игре. — Если это действительно то, чего ты хочешь, Беллатрикс… — тихо произнесла она. Взгляд ведьмы был диким, и она слегка задыхалась, ошеломленная поддразниванием гриффиндорки. Беллатрикс медленно облизнула губы, и Гермиона ощутила себя жертвой в глазах хищника, словно Пожирательница решала, стоит ли ей наброситься на нее прямо здесь и сейчас, отказавшись от двери, потому что она хотела Гермиону даже больше того, что лежало по ту сторону. И теперь? И теперь для Гермионы это был самый горячий момент, и поэтому она призвала каждую унцию силы воли, чтобы улыбнуться, словно она не была так взведена, что одно касание отправило бы ее в небеса, и наклониться, чтобы поцеловать Беллатрикс в щеку. Затем она встала, заставив пораженную ведьму вскочить следом на ноги. Гермиона пошла к лестнице, не оглядываясь назад, изнывая от возбуждения и триумфа, слыша легкое недовольное бормотание Беллатрикс. Она ухмыльнулась, когда услышала стук каблуков позади. Возможность того, что ей придется заплатить за такое поведение одновременно была пугающей и слишком волнующей. Однако лишь в том случае, если она действительно сможет открыть злосчастную дверь…