Под небом Кэналлоа

Кинк: кроссдрессинг — ...И вот заходит она, а я как раз с Пакитой, — привратник Энрике многозначительно осклабился. — Ну и в крик сразу, а я: «Берта, ты не так поняла». — Погоди, а твою жену разве Бертой зовут? — спросил Хуан. — В том-то и дело, что нет, — Энрике тронул черно-лиловый синяк под глазом и поморщился. Хуан расхохотался. С ближайшего дерева вспорхнула испуганная птица, сделала широкий круг и скрылась в вышине. Голоса слуг звучали так, словно те разговаривали рядом, на балконе, а не внизу, посреди увитого виноградом патио. Дик попытался отпрянуть, но Рокэ не позволил сбежать, перехватив за руку. — Отпусти, — от сдавившего горло смущения Дик мог только шептать. Стыдный, неправильный жар сгустился внизу живота приятной тяжестью, ноги занемели, сделались неповоротливыми, готовыми вот-вот подломиться. — Тебя никто не увидит, — Рокэ поцеловал чувствительное место на сгибе локтя, втянул кожу, оставляя саднящий след. Жадный, осязаемый взгляд скользнул по шее и ниже — вдоль шнуровки, по крупным складкам белого атласа; остановился на одной, непристойно оттопыренной. — А если увидит, то не признает. Не признает? Это почему? Подарок Рокэ оставлял голыми плечи; коротко остриженные волосы не скрывали лица. Прежде чем выйти на балкон, Дик долго стоял у зеркала: всматривался, страшась увидеть то, что, он подозревал, всегда таилось в его чертах и лишь теперь стало явным, однако серебристая гладь отразила прежний, совершенно не девичий силуэт. Корсет платья несильно стягивал его в поясе, но это, пожалуй, только подчеркивало слишком широкую для женщины грудную клетку. Словом, опознать в нем молодого человека даже при нынешнем маскараде было легче легкого. Дик очень надеялся, что Энрике с Хуаном не додумаются посмотреть вверх, на балкон второго этажа, потому что ни решетчатые перила, ни сквозная завеса из виноградных листьев ничуть не защищали от взглядов. С того дня, когда они с Рокэ впервые очутились вместе в постели, миновало уже несколько месяцев. Вспыхнувшее чувство затмило веру в то, что гайифский грех - преступление против природы, но эта червоточина в мыслях Дика не растворилась совсем, через время наградив едкой неуверенностью в себе. Все чаще Дику казалось, что Рокэ относится к нему как к эрэа, и это неизменно навевало тоску. Быть неполноценной заменой для кого-то другого ужасно не хотелось. Неизвестно до чего додумался бы Дик, если бы однажды в дело не вмешался сам Рокэ. Они оба были изрядно пьяны, и на прямой вопрос «что ты опять вбил себе в голову?» Дик ответил со всей возможной честностью. А Рокэ, усмехнувшись, сказал, что со страхами нужно встречаться лицом к лицу. Этот разговор так и забылся бы, но сегодня среди вещей Дика обнаружилось простое белое платье. Дик рассматривал его со странным волнением, даже украдкой приложил к себе, убеждаясь, что оно сшито точно по его меркам. Выходит, Рокэ всерьез решил ему что-то доказать? Дик спрятал платье подальше, желая поскорее забыть об этом подарке, но после обеда, когда со всеми поручениями было покончено, Рокэ сам позвал его в свои комнаты и попросил переодеться. — Иди сюда, — Рокэ откинулся назад в кресле, потянул Дика на себя. Свободная рука дернула шелковый шнур, и мгновенно развернувшаяся ширма отрезала их от непрошенных свидетелей. Дик подступил к креслу вплотную, стараясь не шуршать юбками. Во рту пересохло, сердце забилось как у загнанного зверя, под грудиной все скрутилось в тугой ком. Дик чувствовал себя почти голым из-за воздуха, щекотно касавшегося внутренней стороны бедер; от собственной уязвимости, беззащитности, от того, что он в этом платье не прячется, не умирает от позора, а расхаживает посреди бела дня, по телу пробегали волны дрожи. Дик наклонился вперед, опираясь на ладони Рокэ, чтобы не упасть, а тот смотрел так, словно хочет его здесь и сейчас, больше, чем жить, сильнее, чем дышать, и тянул на себя. — Ну же, каррьяра, — прошипел Рокэ на выдохе. От последнего рывка Дик плюхнулся к нему на колени, и сухие губы прижались к ямке у плеча, коснулись ниже, под ключицей — кожи, что обычно пряталась под тканью рубашки. Пальцами Рокэ прослеживал ребра Дика, проводил по жестким вставкам китового уса (их было только четыре, но они держали его как кости второго скелета), а потом забрался ладонями под корсет, находя соски. Никогда раньше они не были такими чувствительными, но теперь, когда Дик обрядился девушкой, и его ласкали как девушку, внутри кольнуло удовольствием, острым и таким неожиданным, что он едва не взвыл. Чужие голоса затерялись в гуле пульса, а может быть, Хуан с Энрике разбрелись по своим делам — сейчас для Дика перестало существовать все, кроме рук, которые уже задрали тяжелые юбки, кроме ладони, которая проникла между ног и мягко обхватила мошонку, кроме пальцев, которые поглаживали чувствительное место за ней, как будто... — Сейчас мы пойдем в спальню, и я буду вылизывать тебя, пока ты не станешь мокрым, как девушка, — Дик впился зубами в запястье, чтобы не завопить от этих слов, но Рокэ продолжал, не краснея: — Пока ты не станешь кричать громко и высоко, как девушка, пока ты не забудешь свои проклятые предрассудки. — Не понимаю, зачем вам я, если вы хотите эрэа, — прошептал Дик, едва соображая, — Любая сочтет за счастье... Почему вам не выбрать... — Я уже выбрал, — Рокэ усмехнулся. — Но почему тогда вы делаете из меня... — Дик всхлипнул, шире разводя ноги, и чужая рука скользнула дальше, основание кисти надавило на член. — Я никого из тебя не делаю, — Рокэ заглянул в глаза, — я только хочу тебе кое-что показать. Не рассчитываю, что ты сразу все поймешь, но на первый раз мы хотя бы приятно проведем время.