Глава 4. Наказание
12 октября 2016 г. в 22:09
Оставшись один, Тайвин некоторое время задумчиво стоял у двери, слушая удаляющиеся по коридору шаги стражника и девочки.
Взгляд его рассеянно блуждал по комнате, пока, наконец, не остановился на очаге. Подёрнутые золой угли едва тлели. Обычно чашница поддерживала огонь и следила за тем, чтобы в покоях всегда имелся запас дров, но с того момента, как девчонка сбежала, он вынужден был справляться с прожорливым очагом самостоятельно. В последний раз он подбросил дров, когда жёг ненужные документы, но они давно прогорели. Ещё чуть-чуть, и огонь пришлось бы разжигать заново. Ледяная сырость уже ползла из углов, делая воздух в комнате холодным и влажным.
Тайвин подошёл к очагу и, предварительно пошевелив кочергой умирающие угли, положил на них последние оставшиеся поленья. Красными светлячками взметнулись искры и тут же погасли.
Он вдруг почувствовал себя очень уставшим. Слишком длинный день, слишком много впечатлений. Желудок болезненно скручивался от голода, ведь после завтрака он больше ничего не ел. В руке проснулась дёргающая боль, кровавое пятно на повязке продолжало увеличиваться. «Надо бы еще раз зайти к Квиберну», — подумал он. Но это потом...
Убедившись, что огонь начал разгораться, он поставил кочергу на место и отряхнул руки. Постоял у очага, качаясь с пятки на носок. Он колебался, спускаться ли ему во двор.
Смотреть на экзекуцию ему не хотелось. Стойкое отвращение к созерцанию человеческих страданий Тайвин приобрёл ещё в те далёкие времена, когда король Эйерис, развлекаясь сжиганием не угодивших ему подданных, заставлял своего десницу присутствовать при этом.
Но в данном случае он сам вынес приговор и, пожалуй, будет правильным лично проследить за его исполнением. Тем более, что приговор был сформулирован недостаточно конкретно: приказав выпороть чашницу, Тайвин не сказал, сколько ударов плетью палач должен ей дать.
Он просто не знал, сколько их требуется для того, чтобы не повредить здоровью десятилетнего ребёнка, тем более — девочки, и в то же время отбить охоту к новым подвигам.
Прежний харренхольский палач, имевший странное прозвище Щекотун, на днях по неизвестной причине свалился со стены и свернул себе шею. Невелика потеря, замену ему уже нашли, но Тайвин ещё не видел его в деле и опасался, что новый пачлач, желая выслужиться, может переусердствовать. Цена покалеченной заложницы неизбежно снизится.
«Хватит на сегодня случайностей», — подумал Тайвин и направился к двери. По пути на глаза ему попалось всё ещё стоявшее на столе блюдо с остатками заляпанной его свернувшейся кровью баранины. Пустой желудок незамедлительно отреагировал на это зрелище спазмами, и Тайвин судорожно сглотнул подступившую к горлу тошноту.
Спустившись во двор, Тайвин остановился, задрал голову и некоторое время глядел на прочертивший вечернее небо кроваво-красный шлейф кометы. В народе об этой комете болтали всякое: кто-то говорил, что она предрекает Королю Джоффри победу в войне, кто-то — что возвещает о конце лета. Бродячие проповедники утверждали, что это знак гнева Отца на людей, погрязших в грехах.
Тайвин скептически относился к подобного рода толкованиям, однако с того момента, как комета появилась в небе, его не оставляло дурное предчувствие. Теперь же, после покушения, у него появилась надежда, что то плохое, что предвещала ему комета, уже произошло сегодня, и ничего более ужасного уже не случится. «Лишь бы Джейме остался жив».
Виселицу Тайвин приказал поставить во дворе в тот же день, как его войско заняло Харренхолл. Не кровожадность или человеконенавистничество побудили его к этому, но сугубо практические соображения. Он намеревался стоять здесь лагерем длительное время, а, как известно, в бездействующей армии неизбежно начинается разложение.
Когда в одном месте скапливается множество вооруженных мужчин, которые постоянно пьянствуют и выясняют между собой отношения, дисциплину приходится поддерживать с помощью жёстких мер.
Столб с поперечиной наверху установили так, чтобы его видно было отовсюду. Поперечина с привязанной к ней верёвочной петлёй служила собственно виселицей, а у столба наказывали нерадивых слуг. Последнее, впрочем, происходило достаточно редко, потому что скорый на расправу Виз, младший стюард башни Плача, обычно вразумлял провинившихся тростью прямо на месте преступления. Слуги обоего пола боялись его до смерти.
Ветер не залетал во двор замка, и тело повешенного висело почти неподвижно, лишь слегка поворачиваясь вокруг своей оси. Приближаясь к виселице, Тайвин непроизвольно принюхался. Запаха, к счастью, всё ещё не было.
Глаза мертвецу, однако, вороны уже успели выклевать. Взгляд пустых окровавленных глазниц заставил желудок Тайвина снова подпрыгнуть к горлу.
Палач — одетый во всё серое невысокий, но атлетического сложения человек — уже поставил раздетую до пояса девочку к столбу. Ему пришлось пристроить ей под ноги деревянный чурбан, потому что иначе из-за ее маленького роста ему неудобно было бы наносить удары. Связанные верёвкой в запястьях руки ее были подняты над головой и концом верёвки прикреплены к кольцу на столбе. Без своего мешковатого мальчишеского одеяния она выглядела совсем маленькой и беззащитной. Палач стоял рядом, засучивая рукав рубахи на правой руке. На поясе у него висела ременная плеть с тремя хвостами. Скользнув по Тайвину равнодушным взглядом, он поклонился.
Днём во дворе замка всегда стояла суета: разгружались обозы, приводили пленников, пойманных Бравыми ребятами в окрестностях Харренхолла, латники тренировались в фехтовании, оруженосцы чистили кольчуги, катая их в бочках с песком. Сейчас во дворе почти никого не было. Пятеро стражников, свободных от караула, сидели под стеной на бочках и мешках, играя в кости и потягивая вино из передаваемого по кругу меха. Один из них привлёк внимание Тайвина необычной внешностью: длинные волосы его были с одной стороны рыжие, а с другой — белые.
Около клетки с медведем, которого ради дурацкой забавы приволок в замок Варго Хоут, толпились мальчишки, тыкая ревущего зверя палками через прутья клетки. Они разбежались, лишь только завидев Тайвина. Похоже, происходящее никого в замке особенно не заинтересовало. И это было хорошо.
Тайвин остановился шагах в пяти от виселицы. Рассматривая плеть в руке палача, которую тот снял с пояса и несколько раз взмахнул ею в воздухе, примериваясь, он вдруг спохватился, что, возможно, поступает с преступницей чересчур сурово. Палача ведь никто не предупредил о том, чтобы он контролировал силу удара.
Девочка была и так уже до дрожи напугана разговором про расплату кровью. Когда её повели во двор, она, наверное, решила, что её собираются казнить.
С другой стороны, она должна раз и навсегда усвоить, что любого, посмевшего напасть на льва, ждёт неотвратимое и жестокое наказание... Значит, пусть получит свой урок.
Палач закончил приготовления и теперь стоял, похлопывая плетью по сапогу. В ответ на его вопросительный взгляд Тайвин кивнул.
Плеть со свистом опустилась на худенькую спину. Первые несколько ударов девочка вытерпела без звука, только от боли судорожно дергалась всем телом. Тайвин был поражен её стойкостью: ему не раз случалось видеть крепких взрослых мужчин, которые под плетью сразу же начинали визжать, как свиньи.
Палач размеренно наносил удары, увеличивая количество вспухших розовых рубцов на спине; в тех местах, где кончики ремешков врезались в кожу, выступили капельки крови. Скоро они превратятся в ручейки. Теперь девочка уже не могла сдерживаться, каждый удар вырывал у неё короткий болезненный стон.
Заложив руки за спину, Тайвин наблюдал за экзекуцией.
Наконец девочка закричала по-настоящему — тонко и жалобно. Тайвин вздрогнул, и в ту же секунду внезапно осознал, что происходит что-то плохое. Что-то неправильное. Нельзя так мучить ребенка.
— Довольно! — крикнул он. Палач удивлённо оглянулся, занесённая плеть повисла в воздухе. — Довольно… — уже спокойнее повторил Тайвин, облизнув пересохшие губы. — Отведите девчонку в темницу, но пусть Квиберн предварительно обработает её раны. Она мне нужна здоровой.
— Будет сделано, милорд, — палач почтительно кивнул. Он явно недоумевал, почему наказание закончилось так быстро, но у него хватило ума не задавать вопросов. Стряхнув с плети кровь, он повесил ее на пояс и двинулся к столбу отвязывать всхлипывающую девочку.
Стражники продолжали увлечённо играть в кости. Кажется, и сама порка, и неожиданно проявленное лордом милосердие впечатлило их не больше, чем мертвеца на виселице.
В наступающих сумерках башни Харренхолла выглядели зловещими, в редком окне светился огонь. К вечеру опустился туман и похолодало. За то короткое время, что Тайвин находился во дворе, он успел замёрзнуть. Сейчас бы залезть в горячую ванну и лежать долго-долго, ни о чём не думая…
Девочку уже увели. Ему здесь больше нечего было делать.
Ланнистерское правосудие свершилось, долги уплачены, жажда мести утолена, даже снисхождение к преступнице он проявил, за что с полным правом мог похвалить себя. Однако удовлетворения он не ощущал, и отчего-то стремился скорее покинуть это место.
Тайвин резко повернулся на каблуках, чтобы уйти, и едва не налетел на огромную фигуру Горы, стоявшего позади него со скрещенными на груди руками. Интересно, сколько времени он здесь находился и какие сделал для себя выводы из увиденного…?
— Надо было отдать девчонку мне, — сказал сир Григор, сверху вниз поглядев на Тайвина. — Я бы научил её себя вести.
Он посторонился, пропуская Тайвина, и тот быстро прошёл мимо. Обсуждать методы воспитания у него не было ни желания, ни сил. Закончится когда-нибудь этот проклятый день или нет?!
Ступеньки лестницы Королевского костра показались ему в этот раз круче, а сама лестница — вдвое длиннее. Обычно он взбегал по ней легко и упруго, но сейчас поднимался с трудом, и на полпути даже позволил себе немного передохнуть. Оперся рукой о холодный камень стены и постоял, дожидаясь, пока успокоится сердцебиение. Некстати вспомнилось вдруг, что отец его скончался на лестнице Утёса от разрыва сердца. После его смерти Тайвин не раз задавался вопросом, за какие заслуги боги наградили отца — человека, приведшего дом Ланнистеров в упадок и вдобавок влюбившегося на старости лет в шлюху — такой лёгкой и быстрой смертью? И за что, за какие такие страшные грехи у него самого, заботившегося всю жизнь о благе своей семьи и о процветании страны, боги не только отняли жену, но ещё и в качестве какой-то дьявольской насмешки оставили взамен сына-карлика?.. Некоторое время после того, как всё это обрушилось на него, он оставался на Утёсе, и однажды, страшно напившись, пошёл требовать ответа у септона — кто, как не септон, мог объяснить, чего от него, в конце концов, хотели боги?..
Сперва Тайвин контролировал себя и говорил с ним уважительно. Септон что-то блеял в ответ о смирении. Смирение! По мнению септона, Тайвин должен был смириться со смертью жены, с рождением этого чудовища, — смириться, не роптать и молить Отца о справедливости, Матерь — о милосердии, и кого-то из оставшихся Семерых о чём-то ещё. И, конечно, он должен заботиться о «ребенке» — так деликатно назвал септон карлика, лишившего Тайвина любимой жены, а остальных его детей — матери. Отчаяние и ярость, подстёгиваемые хмелем, ударили ему в голову. Рассвирепевший Тайвин сгрёб богослужителя за цепь, на которой тот носил кристалл, и, подтянув его к себе так, что тот едва не висел в воздухе, начал орать что-то в его перепуганное лицо: поносил септонов, веру и богов. Наверное, лорд был страшен в своём безумии — несчастный септон таращился побелевшими от ужаса глазами и весь трясся, повторяя «милорд, вы меня задушите!» Потом Тайвин отпихнул септона и пошёл искать комнату своего новорождённого сына — кажется, он намеревался его убить. К счастью или к несчастью, но спьяну он не нашёл дорогу. Стыдно сказать — лорд заблудился в собственном замке. В отчаянии присел он где-то на лестнице, привалился к стене и заснул.
На следующий день Тайвин чувствовал себя отвратительно. К полудню, кое-как приведя себя в порядок, он позвал септона в библиотеку, извинился перед ним и попросил никому не рассказывать о произошедшем накануне. Тайвин, пристально глядя своему собеседнику в глаза, говорил очень вежливо и очень убедительно. Побледневшее лицо септона ясно показало, что он в полной мере осознал всю серьёзность просьбы лорда.
После этого случая Тайвин взял себя в руки и, если когда и позволял себе напиться — временами тоска становилась невыносимой — делал это за закрытыми дверями.
Едва только он вошёл в свои покои и сел за стол, кто-то постучал в дверь. «Кого ещё на ночь глядя принесли Иные?» — подумал он недовольно и крикнул «Войдите!». Оказалось, девушка-служанка принесла ужин. На сей раз это был олений окорок с овощами, ячменный хлеб, сыр и то, что обрадовало его больше всего, — штоф подогретого вина.
Наконец-то Виз соблаговолил вспомнить о своих обязанностях. У очага даже появилась вязанка дров.
Девушка спросила, не нужно ли ещё чего-нибудь милорду, и Тайвин нетерпеливым жестом велел ей уйти. Забрав остатки злосчастной баранины, она послушно удалилась.
Тайвин немного поковырялся в окороке и съел немного сыра. Аппетит куда-то улетучился. Он взял со стола штоф, подсвечник с догорающими свечами, и, освещая себе путь, прошел в спальню. В дверях вспомнил, что собирался зайти к Квиберну, чтобы сменить повязку, но ему и помыслить страшно было о том, чтобы ещё раз подниматься и спускаться по всем этим бесконечным лестницам. Да и скорее всего Квиберн сейчас занят с девочкой.
На стоящем в спальне кресле — о, чудо! — дожидался хозяина аккуратно разложенный камзол. Свежеотполированные застёжки его тускло поблескивали в свете пляшущих в очаге языков пламени. Хорошо, что кто-то в его отсутствие развёл огонь, иначе в спальне сейчас было бы очень холодно.
Он поставил подсвечник и штоф на небольшой стол в изголовье кровати. Хотел привычно крикнуть: "Девочка!" — она тут же появилась бы из сумрака и помогла ему разуться — но вспомнил, что служанки у него теперь нет. Присев на неразобранную постель, Тайвин, морщась от усилий и боли в раненой руке, стащил с себя высокие сапоги. Подумал и подпихнул их ногой поближе к огню. Завтра с утра их даже некому будет почистить.
Придётся Визу искать ему новую служанку.
Раздеваясь, Тайвин нащупал в кармане бриджей полученный от лекаря пузырёк со снадобьем, достал и задумчиво посмотрел его на свет. Внутри, за толстым зелёным стеклом, переливалась густая непрозрачная жидкость. Что, если Квиберн хочет его отравить?.. «Нет, вздор! — тут же устыдившись глупых мыслей, одёрнул он себя. — Я становлюсь мнительным. Эдак скоро начну под кровать заглядывать в поисках лазутчиков Братства». И всё же, сняв с пояса кинжал, он сунул его под подушку.
Рука к ночи начала болеть сильнее, её теперь дергало и жгло, будто в рану тыкали раскалённым гвоздём. Сейчас Тайвин не отказался бы от сонного вина, но пришлось довольствоваться обыкновенным.
Сидя на постели, он взял штоф и сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. Кислятина, но как болеутоляющее — сойдёт.
Тайвин взбил кулаком подушку и залез под одеяло.
Он чувствовал себя выпотрошенным. Обычно перед сном он подводил итог прожитого дня, но сегодняшние события ему даже вспоминать не хотелось, а не то, что анализировать их.
Свечи вскоре догорели и погасли, но он ещё долго лежал без сна, положив перевязанную руку на грудь и бездумно глядя в высокий каменный потолок.
С началом войны ночи Тайвина сделались тревожными, а с тех пор, как он поселился в Харренхолле, нередко снились кошмары.
Харрен и его сыновья сгорели именно в этой башне, в которой он жил — в Королевском костре. Нет, разумеется, Тайвин не верил в столь любимые простонародьем сказки о призраках, убивающих жителей Харренхолла в своих постелях. Но он постоянно чувствовал, что проклятый замок давит на него.
И когда он наконец провалился в сон, приснилось ему что-то плохое, от чего он вскоре очнулся в испарине, с бьющимся сердцем, и потом долго сидел на постели, вглядываясь в пугающую темноту. Во рту пересохло, он стал шарить рукой в поисках чаши с водой, которую чашнице полагалось всегда ставить вечером на столе у кровати, но нашёл только полупустой штоф. За неимением воды, хлебнул из него.
Тайвин снова лёг, повернулся к стене, чтобы не видеть в окне пылающий хвост кометы, натянул одеяло до подбородка и с досадой подумал, что упорядоченный, налаженный быт его теперь нарушен. И всё из-за того, что одной глупой девчонке пришла блажь убить его. С этой мыслью он и заснул.