Дела добрые, дела дурные

      Утром Тайвина разбудило солнце — такое яркое, что лучи его проникали даже сквозь сомкнутые веки. На мгновение показалось, что он дома, в Утёсе, и даже почудились крики чаек. Как бы ему хотелось проснуться в спальне своего замка, встать с постели, подойти к окну и долго смотреть на расстилающуюся до самого горизонта синюю гладь моря…       Он немного полежал, воспроизводя в памяти эту картину в мельчайших подробностях. Суждено ли ему вернуться домой со своей последней войны и увидеть всё это снова?..       Донёсшееся со двора лошадиное ржание вырвало его из состояния мечтательной задумчивости. Нехотя открыв глаза, он узрел всё те же мрачные черные стены Харренхолла и давно погасший очаг с припорошенными золой углями. Проклятый замок, проклятая война, которую он должен выиграть. В противном случае страна погрязнет в междоусобицах, а дом Ланнистеров исчезнет с лица земли так же, как когда-то дом Хоаров. Слишком многое сейчас поставлено на кон, чтобы он мог позволить себе мечтать о безмятежной жизни в Утёсе. Да и не нужна ему безмятежная жизнь, которую не с кем разделить…       Тайвин зевнул, потянулся всем телом и сел в постели.       Осмотрел руку. Повязка ссохлась и задубела от запёкшейся крови. Боль из острой, дёргающей, превратилась в ноющую, и вокруг раны ощущался жар. «Опасные зубы оказались у волчонка», — подумал он, осторожно ощупывая припухлость между большим и указательным пальцем. Откладывать посещение Квиберна больше не стоило.       Пока он надевал бриджи и натягивал сапоги, служанка — та же, что приходила накануне вечером, — принесла кувшин с тёплой водой для умывания и его обычный завтрак: варёные яйца, холодную ветчину и хлеб с маслом.       Умываться одной левой рукой оказалось затруднительно. Процедура заняла больше времени, чем всегда, часть воды расплескалась на пол и забрызгала сапоги, но эта маленькая неприятность, как ни странно, не вызвала у Тайвина вспышки раздражения. Накануне сломавшаяся застёжка легко вывела его из себя, и потом весь день пошёл не по плану. Больше он подобного не допустит. История с покушением взбодрила его, заставила переосмыслить отношение к некоторым вещам. Негоже человеку, стоящему во главе многотысячной армии и имеющему вполне реальные поводы для беспокойства, тратить душевные силы на раздражение по поводу мелких бытовых неурядиц. Мокрые брызги на сапогах моментально высохнут, а лужу на полу уберёт служанка, — для того ведь служанки и существуют! — когда придёт застилать постель.       Вытерев лицо и шею полотенцем, он пригладил волосы перед зеркалом. Отражение показало ему человека пожилого, к тому же то ли перебравшего накануне, то ли невыспавшегося — об этом красноречиво свидетельствовали покрасневшие глаза и припухшие веки. Ничего удивительного: он ведь и вина вчера выпил немало, пытаясь унять боль в руке, и спал не слишком хорошо. Давно канули в прошлое те времена, когда он, молодой десница короля, мог пировать от заката до рассвета, а наутро выглядел всегда бодрым и свежим (ох, как Эйерис завидовал этой его способности! да и не он один), теперь же пара лишних кубков вина за ужином старила его утром на десяток лет. Но, в конце концов, он не девица на выданье, чтобы поражать кого-то молодостью и красотой. Главное, что чувствовал он себя сейчас лучше, чем выглядел, а из своего помятого вида даже можно извлечь пользу: пожалуй, он сегодня на совете пристыдит своих лордов и знаменосцев, намекнув, что в то время, как они ночью тискали девок и накачивались элем, их сюзерен до зари сидел над военными картами. Вряд ли у кого-то есть основания усомниться в правдивости его слов: шлюхами он в Харренхолле не пользовался, вином не злоупотреблял. Никому из этих людей и в голову не придет, что всемогущему лорду Тайвину, так же как и самым обыкновенным людям, иной раз не дают спать кошмары и мысли о смерти.       «У девчонки, наверное, тоже была сегодня тяжёлая ночь. Свежие раны вряд ли способствуют хорошему сну», — подумалось ему вдруг со смешанным чувством сострадания и одновременно удовлетворения от того, что не он один мучился.       Тайвин ещё раз взглянул на себя в зеркало, прикидывая, с каким выражением лица будет вести сегодня военный совет. Впрочем, какое-то особенное лицо придумывать ни к чему: большинство его военных советников не обладают столь тонким душевным устройством, чтобы улавливать оттенки настроения лорда по изгибу его бровей или напряжённости рта.       Он провёл ладонью по щекам, заросшим седой, но местами всё еще отливавшей золотом щетиной. Борода, кажется, выглядела прилично и не требовала немедленного общения с цирюльником.       Утро, к удовольствию Тайвина, протекало в полном соответствии с заведённым распорядком. После умывания он обычно одевался и выходил к завтраку.       Совершая очередной привычный ритуал, Тайвин облачился в камзол. В Утёсе он носил более свободную одежду, в Королевской Гавани – более нарядную, а мрачной обстановке Харренхолла как нельзя лучше соответствовал этот камзол из толстой кожи: в нём лорд чувствовал себя защищённым от любых неприятностей и способным противостоять всему миру и даже богам — если потребуется.       Завтрак ждал его на столе в кабинете, однако есть он сейчас не стал, а сразу отправился в башню Плача. Можно было вызвать лекаря к себе, но хорошая погода располагала к тому, чтобы прогуляться. За достаточно длительный период пребывания Тайвина в Харренхолле выдалось всего несколько погожих дней, и сегодняшний оказался, пожалуй, самым солнечным. Во всё остальное время либо моросил дождь, либо небо хмурилось тяжёлыми свинцовыми тучами, висевшими так низко, что они едва не цеплялись за верхушки замковых башен.       Квиберн встретил Тайвина в несколько необычном виде: поверх серого шерстяного одеяния на нём был кожаный фартук, какой носят кузнецы. Должно быть, он только что вернулся из подвалов. На краю стола, на куске белёного полотна, аккуратно разложены были стальные инструменты разнообразной формы: узкие ножи, шилья, пилки и свёрла. Потёки свежей крови на режущих частях придавали им весьма пугающий вид. Тайвин любил говорить, что для всякого дела есть своё орудие, и для всякого орудия — своё дело, но эти приспособления с равным успехом могли применяться как для врачевания, так и для пыток. Всё зависело от мотивов того, кто их использовал.       — Прошу прощения, милорд, — сказал лекарь, поспешно накрывая инструменты свободным концом полотна, — я ещё не успел переодеться. Вас не затруднит подождать пару минут?       Вместо ответа Тайвин молча сел на тот же стул, что и вчера, и от нечего делать стал наблюдать, как Квиберн снимает с себя кожаный фартук — так же, как и инструменты, забрызганный кровью, — а затем тщательно моет руки с мылом в тазике с водой.       Сколько Тайвин жил на свете, он не переставал удивляться, до чего обманчива бывает человеческая внешность. Мягкие манеры, тихий голос, сочувственный взгляд — с первого взгляда разжалованный мейстер производил впечатление кроткого и смиренного человека, не способного обидеть и муху. Тайвин так и воспринимал лекаря, пока не узнал, что стражники, дежурившие в подземелье, жалуются, что от воплей вскрываемых им заживо людей у них волосы встают дыбом.       Предварительно размочив присохшую к ране повязку каким-то раствором, Квиберн аккуратно разрезал её и снял с руки лорда. Рана выглядела скверно, Тайвин даже непроизвольно скривился при виде этого малоприятного зрелища.       — Загноилось, как я и боялся. Зря вы не послали за мной вчера вечером, милорд, — сказал Квиберн с лёгкой укоризной в голосе. — Если рану запустить, можно в конечном счете и руки лишиться. Я сталкивался с такими случаями.       — Вчера не болело, — соврал Тайвин, которому не понравился тон лекаря, хотя по сути тот, конечно, был совершенно прав.       — Теперь придется немного потерпеть, милорд, пока я очищу рану… Тайвин внутренне напрягся в ожидании боли, но процедура оказалась не такой уж мучительной, — по крайней мере в сравнении с тем, что он испытал, когда девчонка вцепилась в его руку своими чертовыми волчьими зубами.       Пока лекарь промывал рану, Тайвин рассматривал комнату, пытаясь вспомнить, как она выглядела накануне — таким образом он часто проверял собственную наблюдательность. Ему показалось, что здесь почти ничего не изменилось со вчерашнего дня. Всё находилось на своих местах, только разговорчивого ворона, к радости лорда, сегодня в клетке не было.       — Вы вчера осмотрели мою чашницу? — спросил Тайвин, когда Квиберн прекратил, наконец, ковыряться в ране и начал накладывать повязку.       — Да, милорд, осмотрел и обработал её раны, как вы приказали.       — Она сильно пострадала?       — Я бы так не сказал.       — Следы останутся?       — В худшем случае — пара небольших шрамов, милорд. Не более того. Повисла пауза. Тайвин чувствовал, что было что-то ещё, но Квиберн ждёт, пока он сам задаст вопрос.       — Она что-нибудь говорила?.. — осторожно поинтересовался он.       — О, да, милорд! — Квиберн, кажется, силился сдержать улыбку. — Спрашивала, всегда ли лорд Тайвин так снисходителен к слугам…       — В каком смысле? — опешил Тайвин.       — Девчонка думала, что её до смерти запорют, а её только лишь слегка постегали… благодаря доброте милорда, — последние слова Квиберн произнёс с плохо скрываемой иронией. Он, похоже, был абсолютно уверен в том, что Тайвин питает к своей чашнице порочную привязанность и именно по этой причине так бережёт её — но переубеждать лекаря Тайвин не собирался.       Для Тайвина оказалось полнейшей неожиданностью, что позорное и достаточно болезненное наказание было воспринято девочкой — не простым деревенским ребёнком, а дочерью представителя знатного древнего рода — как заурядное происшествие, не стоившее особых волнений.       Случись с ним, Тайвином Ланнистером, такое (хотя такое могло с ним случиться разве только в страшном сне), что его, как простолюдина, публично обнажили бы для порки — он бы, вероятно, умер от стыда прежде, чем плеть коснулась его спины. А девчонке и боль, и позор — всё нипочём.       — Я, конечно, спросил, — продолжал Квиберн, — били ли её когда-нибудь прежде…       — И?.. – Тайвина тоже интересовал этот вопрос. Ему казалось, что такой человек, как Эддард Старк, вряд ли способен был поднять руку на своих дочерей — где же девочка могла приобрести опыт телесных наказаний?       — Она похвалилась, милорд, что во время путешествия из Королевской Гавани на Стену чуть не убила какого-то задиравшего её мальчишку, и за это брат Ночного дозора излупил её деревянным мечом в кровь гораздо больнее, чем вчера ваш палач.       «Йорен... — подумал Тайвин. — Девчонка и старика-вербовщика довела до белого каления… раз уж он решился поднять руку на дочь Эддарда, пусть уже и мёртвого к тому моменту».       Содержание разговора Квиберна с девочкой до глубины поразило его, но зато теперь он избавился от чувства вины, которое не отпускало его со вчерашнего вечера.       «Значит, порки ты не боишься, девочка, — думал он, глядя как лекарь обматывает его руку чистым шёлком. — Что ж, посмотрим, по вкусу ли тебе придутся харренхольские подвалы».       — Так, значит, не хотите отдать мне девочку, милорд?.. — спросил Квиберн, когда с перевязкой было покончено.       — Да на что она вам сдалась?! — Тайвин был немало удивлён тем, что Квиберн осмелился снова побеспокоить его этим вопросом.       — Видите ли, милорд… мне нужна девственница для исследования протекания некоторых… эээ, процессов в человеческом теле.       Тайвин сдвинул брови. «Процессы в теле девственницы, хм. Ну, конечно, не может же старый лис прямо заявить, что занимается чёрной магией».       — А вы уверены в том, что она девственница? — «Всякое ведь могло случиться с беспризорной девочкой с тех пор, как она сбежала из Королевской Гавани».       Квиберн вдруг смутился.       — Честно говоря, милорд, я пытался её вчера осмотреть на этот предмет…       Он запнулся. Тайвин, не мигая, смотрел на него в упор.       — Но дело в том, что я не смог… э-э, окончательно убедиться… Эта чертовка мне чуть пальцы не отгрызла, милорд! — признался он наконец.       «Кто бы сомневался», — подумал Тайвин. Ему, собственно, девчонка тоже нужна была девственницей, но вовсе не для того, в чём его подозревал Квиберн. Тайвин продолжал молча смотреть на Квиберна, пока тот не начал ёрзать под его тяжёлым взглядом, и только после этого сухо осведомился:       — Разве я просил вас осматривать девочку на этот предмет?       До Квиберна наконец дошло, какую непозволительную ошибку он совершил.       Разом побледнев, лекарь забормотал извинения.       — Впредь не делайте того, чего я не приказывал, — прервав поток его излияний, холодно сказал Тайвин. — Дольше проживёте. А о девчонке — забудьте.       Квиберн непрерывно кивал, всем своим видом демонстрируя, что он больше никогда, никогда не огорчит лорда.       Тайвин, вполне удовлетворённый его реакцией, посчитал необходимым несколько смягчить ситуацию. Всё же ему не хотелось ссориться с человеком, в руках которого в данный момент находилось его выздоровление.       — Я ценю ваше стремление проникнуть в тайны жизни и смерти, Квиберн, — сказал он, чуть заметно кивнув в сторону окровавленной тряпки, скрывавшей от глаз инструменты для проникновения в эти тайны. — Когда война закончится, я возьму вас в Королевскую Гавань. Там всё будет зависеть исключительно от вас: если своими исследованиями вы сможете произвести впечатление на королеву-регента или даже самого юного короля — думаю, у вас появятся средства на лабораторию… Возможно, король даже походатайствует перед Цитаделью, чтобы вам вернули цепь, — добавил он, зная больное место разжалованного мейстера.       Лекарь понял, что гроза миновала, и облегчённо выдохнул. Судя по загоревшимся глазам, он уже строил планы покорения Королевской Гавани, и, должно быть, представлял себя великим мейстером. Почему бы и нет — Пицелю давно пора на покой.       Они расстались, вполне довольные друг другом. Квиберн — окрылённый надеждой. Тайвин — узнавший кое-что интересное о своей чашнице и заново перевязанный. Уходя, Тайвин на всякий случай попросил макового молока, и Квиберн дал ему маленькую бутылочку, достав её откуда-то с верхней полки из-за книг в шкафу. При этом он слёзно жаловался, что все его запасы вчера выгреб Клиган, и если вдруг понадобится сегодня кому-нибудь что-то отрезать, то да помогут Семеро этому несчастному, потому что у него, бедного лекаря, больше не осталось ни капли сонного зелья. Тайвин понимающе кивал и обещал сира Григора пристыдить.       Возвращаясь в Королевский костёр, Тайвин немного постоял на каменном мосту, — будто бы с целью понаблюдать за латниками, фехтующими во дворе тренировочными мечами. На самом деле он просто наслаждался хорошей погодой. Солнце уже заметно пригревало, так что он даже расстегнул верхние застёжки камзола.       При свете дня Харренхолл не производил такого зловещего впечатления, как в сумерках — он выглядел обыкновенным старым полуразрушенным замком, но при всём при этом оставался величественным. Впечатление портил только вчерашний висельник. На голове мертвеца, склоненной вбок, будто он к чему-то прислушивался, сидела ворона и сосредоточенно клевала его щёку. «Надо сказать, чтоб убрали», — подумал Тайвин. При такой теплой погоде к вечеру тело неизбежно начнёт смердеть. Устрашение (врагов) устрашением, но ему-то ведь тоже придётся это нюхать.       Поднявшись в свои покои, Тайвин, предварительно приняв квиберновых капель, спокойно позавтракал и занялся подготовкой к совету. Рука после перевязки беспокоила его значительно меньше.