Дела добрые, дела дурные

      Шестеро мужчин среднего возраста, сидевших за столом неподалёку от Тайвина, едва ли чем-то отличались от прочих постояльцев гостиницы – так же громко разговаривали, перекрикивая стоявший в зале шум, дружно сдвигали кружки с элем, временами подпевали знакомой песне. Не оборванцы, но и не знатного рода. Одеты в варёную кожу без знаков принадлежности к какому-либо дому, вооружены мечами.       Один из них, вертлявый недоносок с нездоровым цветом лица, всё время крутил головой по сторонам, разглядывая окружающих, в том числе и Тайвина, задирал других постояльцев и перебрасывался шутками со шлюхами. Мужчина посолиднее, с короткой тёмной бородой и тёмными же, с проседью, зачёсанными назад волосами, кинул на Тайвина лишь пару взглядов, но ему показалось, что в цепких светлых глазах мелькнул интерес. Остальные четверо что-то оживлённо обсуждали между собой, и внимания на него не обращали.       Определённо, Тайвин когда-то видел этого человека. Давно. Во время войны. Кажется, это было как-то связано с Тирионом.       «Слишком много знакомых для одного вечера».       Скользкой змеёй шевельнулась в груди Тайвина тревога, но вино успокаивало, притупляло чувство опасности, нашёптывало, что это просто мнительность – ведь гостиница расположена на перекрёстке главных дорог Семи королевств, и встретить в ней можно кого угодно.       Всё же Тайвин подозвал одного своего гвардейца – посмышлёнее других – и велел аккуратно проследить, какие комнаты занимают подозрительные постояльцы. А завтра он протрезвеет и непременно вспомнит, кто этот человек…       …Однажды утром – это было за несколько дней до суда над королевами – Тайвин в своих покоях ждал Кивана к завтраку, чтобы обсудить с ним детали последней перед началом суда встречи с представителями стороны обвинения.       «Забыл он, что ли?..» – раздражённо думал Тайвин, глядя на остывающую в тарелках овсянку. Киван, постоянно занятый мыслями о Ланселе, в последнее время стал рассеянным и вполне мог забыть, что накануне договорился с братом о встрече.       Тайвин послал за ним одного из караульных.       Гвардеец ушёл и пропал.       Тайвин сперва злился, потом начал беспокоиться, и в конце концов сам направился в покои брата.       Киван лежал в постели на боку, подложив ладонь под щёку – так, как спал он с самого детства, с тех пор, как, будучи маленьким мальчиком, делил со старшим братом спальню в Утёсе.       Но сейчас Киван не спал.       В комнате, кроме Тайвина, находились ещё несколько человек: растерянный Пицель бормотал что-то себе под нос; стоял истуканом караульный гвардеец; жался к стене юный оруженосец Кивана, из Фреев; бледная служанка то и дело прижимала платок к мокрым глазам. Горе её было непритворным – слуги Кивана любили.       Тайвин велел выйти всем, кроме великого мейстера.       Заболело сердце. Он тяжело присел на постель в ногах брата.       Без единой мысли в голове смотрел на его спокойное, с разгладившимися морщинами лицо.       – Сладкий сон, милорд, – сказал Пицель.       – Что?.. – Тайвин вздрогнул.       – Яд, которым был отравлен ваш брат, называют «сладкий сон». – Пицель поднял стоявший на столике у кровати наполовину пустой штоф с вином, и поболтал красным, как кровь, содержимым.       Слава Семерым, Киван хотя бы не мучился перед смертью.       Слегка дрожавшей, в старческих пятнах, рукой Пицель подал Тайвину записку.       «Пламя и кровь».       Девиз Таргариенов, но Тайвин знал, что это снова послание из Солнечного копья. Не каждый может ждать подходящего момента, чтобы нанести удар, столько лет, сколько ждал принц Доран. Он не смирился с потерей сестры, как полагал Тайвин. Все эти годы он ненавидел и ждал.       – Записка лежала на столе, милорд. Не отравлена, я проверил.       Тайвин и без него знал, что она не отравлена.       «Убить можно любого». Верно. Его самого убить было ничуть не сложнее, но       они хотели сперва отобрать у него всё, что он любил.       Тайвин усилил охрану Томмена и Серсеи. О Джейме по-прежнему ничего не было слышно. Отсутствие известий давало надежду на то, что он жив. Был бы мёртв, – нашлись бы желающие оповестить Ланнистеров об этом.       Квиберн, предвидевший, что Тайвин к нему обратится, пришёл с визитом сам.       – Я могу попытаться сделать с вашим братом то, что мне удалось сделать с вами, милорд, – сказал он. – Но в этот раз ситуация несколько иная. Дело в том, что яд, растворившись в крови, отравил мозг сира Кивана. Я должен предупредить вас о том, что после оживления он будет выглядеть, как живой человек, но не сможет себя обслуживать, никого не будет узнавать, и говорить тоже не будет. Хотите ли вы этого?..       Тайвин не хотел. Дорна тоже вряд ли пожелала бы видеть своего мужа в таком состоянии.       Дорна… она, конечно, будет винить Тайвина в его смерти. И ему даже нечего будет сказать в свою защиту.       Каждый день, просыпаясь утром, Тайвин в первое мгновение ощущал радость пробуждения, но тут же вспоминал, и на него наваливалась чёрная, сдавливающая сердце тоска. Ему не хотелось вставать, и он подолгу лежал в постели, завернувшись в одеяло. Пытался представить, как будет жить без брата. Не получалось. На ночь выпивал почти целый штоф, чтобы заснуть.       Потом был важный день. День суда над королевами.       Около полудня Тайвин пришёл в королевские покои, чтобы отвести дочь на суд – она смиренно попросила его об этом накануне.       Серсея ожидала его полностью одетая, в новом, пошитом специально для суда платье. Даже с короткими, остриженными септой перед позорным шествием волосами, она была красива.       Она стояла у открытого окна с полным бокалом вина в руках. Мечтательная полуулыбка, совершенно не соответствующая серьёзности момента, блуждала по её лицу.       Вместо того, чтобы поспешить в септу, она вдруг принялась обсуждать с ним вопросы обвинения, ответы на которые давным-давно были ею выучены наизусть. На память она никогда не жаловалась – к чему было очередной раз говорить об этом?..       - Серсея, – сказал Тайвин, теряя терпение. – скоро полдень. Мы опоздаем.       – Без меня не начнут, - усмехнулась она.       – Верно. Однако пренебрежение к суду плохо скажется на приговоре.       Она пропустила его слова мимо ушей.       – Пожалуйста, отец, подойди сюда.       – Ну что там ещё… – раздраженно сказал Тайвин, подходя к распахнутому настежь окну. Не силой же за волосы её волочь.       На подоконнике таяли островки выпавшего ночью снега.       Из окна твердыни Мейегора Великая Септа выглядела игрушечной. Хрустальный купол нестерпимо сиял на солнце. Даже отсюда было видно, что площадь перед септой черна от тысяч горожан и воробьев.       – Ничтожные люди собрались там судить твою дочь, – задумчиво произнесла Серсея, глотнув вина.       Насчёт "ничтожных людей" Тайвин был безусловно согласен. Но в голосе дочери ему послышался упрёк в том, что он недостаточно сделал для того, чтобы сохранить её честное имя.       – Мы с Его Воробейшеством заключили соглашение. Тебе не о чем волноваться.       – Конечно, не о чем, – уголок её рта приподнялся. – Теперь – не о чем…       Он не успел спросить, что означает это «теперь».       Внезапно ядовито-зелёное пламя вырвалось из окон септы. Купол раскололся, брызнули во все стороны осколки башен.       Ужасающий грохот разорвал тишину. Пол под ногами содрогнулся. Горячая волна пахнула в лицо, шевельнула волосы.       Септа исчезла в клубах дыма, пронизанного всполохами зелёного пламени. Всё, что там было живого, должно быть, моментально обратилось в пар.       Мейс Тирелл. Маргери Тирелл. Сир Лорас. Лансель. Его Воробейшество. Все они были там, как и тысячи других людей. Он сам мог быть там. Должен был быть там. Но Серсея хотела, чтобы он это видел.       С торжествующей улыбкой, от которой веяло безумием, глядела она на то место, где исчезали в адском пламени её враги.       Королева не знала, что в этот момент её сын тоже смотрит на пожираемые огнём развалины септы. Смотрит, стоя на подоконнике. А может, перед тем, как шагнуть вниз, Томмен смотрел в небо или закрыл глаза…       За игру в престолы даже победители платят дорогую цену.       Запасы дикого огня под септой были столь велики, что пепелище тлело ещё несколько дней, и нестерпимый жар шёл от расплавившихся камней.       После взрыва септы Тайвин некоторое время пребывал в подавленном состоянии, потом начал просчитывать политические последствия этого не поддающегося логическому объяснению деяния своей дочери и искать выходы из сложившейся ситуации. Практически безвыходной ситуации, как ему показалось при детальном рассмотрении. Помимо того, что единственные союзники Тиреллы оказались теперь главными врагами трона, Серсея настроила против себя и всех верующих в Семерых: от простого крестьянина – до рыцарей и лордов. Придётся, вероятно, объявить, что Его Воробейшество организовал заговор и собирался свергнуть с престола законного короля… но какой дурак поверит в это?..       Тайвин послал ворона в Речные земли, и Аддам Марбранд с тысячей своих мечей и частью армии Фреев выдвинулся в сторону Королевской гавани. Вряд ли, впрочем, можно было надеяться, что они успеют подойти раньше, чем Рендилл Тарли, находившийся сейчас вблизи Штормового предела. Помешать ему вернуться в столицу и осадить её могли только сильные снегопады.       Сказать, что Тайвин был зол на Серсею – значит, ничего не сказать. «Безмозглая курица» – самое мягкое выражение, которым он наградил дочь, придя в себя от шока, вызванного зрелищем взлетевшей на воздух Великой Септы. Если бы не вмешательство сира Роберта Стронга – возможно, он тогда опустился бы и до рукоприкладства. Из-за Серсеи страна лишилась короля, а дом Ланнистеров оказался под угрозой уничтожения. Решись даже Тайвин сейчас жениться и родить новых наследников – Утёс уже не оставят в покое. Львов теперь ненавидит вся страна – и небезосновательно. Скорее всего и Простор, и Дорн, и Север – все объединятся под знамёна Матери Драконов и сотрут Ланнистеров с лица земли, как когда-то сам Тайвин стёр Тарбеков и Рейнов.       Эти мысли не давали ему спать. Даже смерть брата временно отошла на второй план.       Но однажды утром Тайвин проснулся с чувством странной лёгкости. Он прислушался к своим внутренним ощущениям и вдруг понял, в чём дело. Ему всё стало безразлично. Тысячелетней династии не получилось, но эта мысль больше не причиняла ему боль. Кто будет сидеть на Железном троне, его тоже почему-то больше не волновало. Наверно, он просто очень устал за эти полгода, пытаясь навести в стране порядок. Видят боги, он приложил к этому все усилия, и не его вина, что дело обернулось таким образом.       Всё рассыпалось в прах.       Пусть Серсея правит. Если сможет.       А он решение принял.       Тайвин выждал несколько дней, пока Серсея оплачет своего последнего ребёнка, прежде чем нанести ей визит.       У королевы был Квиберн. При появлении Тайвина он предпочёл немедленно покинуть комнату. Тайвин хотел повесить его за участие в уничтожении септы, но со смертью короля власть перешла к Серсее, и Тайвин теперь не волен был делать то, что считал необходимым.       Сир Роберт Стронг молчаливо нёс караул у дверей.       – Вели своему чудовищу выйти, – сказал Тайвин.       Серсея кивнула сиру Роберту и тот вышел, скрежеща доспехами.       – Ты больше не лорд-регент, – заявила Серсея, когда дверь за её защитником закрылась. Похоже, она думала, что Тайвин пришёл требовать должность десницы.       – Я уезжаю.       – Вот как?.. – ему показалось, что она вздохнула с облегчением. – Тогда прощай, отец.       Она отвернулась к окну, давая понять, что разговор окончен.       Он подошёл к дочери и резко развернул её к себе за плечо.       Горе состарило Серсею. Под глазами залегли тени, вокруг рта образовались жёсткие морщины. Но, даже потеряв всех своих детей, она всё ещё не желала смириться с судьбой и отступиться от престола.       – Тебя не остановило даже то, что там был твой двоюродный брат, – сказал он, глядя ей в лицо. – С которым ты, между прочим, делила постель. От Ланселя и угольков не осталось – нечего хоронить. Что я скажу Дорне?.. Что моя безумная дочь пожертвовала её старшим сыном, чтобы не отвечать за свои поступки?..       Серсея дёрнула плечом.       – Неужели тебя это волнует? Дорна Свифт не такая уж старая женщина. Разве у нас не осталось больше родственников?.. Выдашь её за какого-нибудь Ланнистера – она ещё детей нарожает.       Он дал ей пощёчину.       Голова Серсеи дёрнулась, на лопнувшей губе выступила капелька крови.       Красный след медленно проступал на бледной щеке.       Впервые в жизни Тайвин ударил женщину, и этой женщиной оказалась его собственная дочь.       Серсея пососала кровоточащую губу.       – Бить женщин – это всё, на что ты способен? – спросила она с оттенком презрения. – Все вы, мужчины, одинаковы.       Тайвин не счёл нужным оправдываться.       – Ты не сможешь править.       – Посмотрим.       – Посмотрим.       Он повернулся и вышел.       Тайвин уехал в тот же день. Не мог больше дышать пропитанным гарью воздухом, не мог видеть засыпанные пеплом улицы. Не хотел слышать стоявший в городе плач по погибшим.       Он вёз тело Кивана. И это было странно. Он всегда был уверен, что брат будет хоронить его, а не наоборот.       Несколько оплавленных камней с места гибели Ланселя он положил в головах гроба.       Напрасно Тайвин боялся разговора с женой брата – Дорна отказалась увидеться с ним.       А потом задули холодные ветра и долгое лето кончилось. Суровая снежная зима, к счастью для Серсеи, сделала любые военные действия невозможными. На этот раз боги оказались благосклонны к ней, хотя она этого и не заслуживала. Рендилл Тарли не повернул назад своё войско. Но он, разумеется, и Штормовой предел не стал отбивать у беспрепятственно занявшего его Коннингтона, а вернулся в Простор.       В Утёсе запасов заготовлено было достаточно для того, чтобы пережить зиму.       Джейме обнаружился в Ночном дозоре. Он прислал немногословное письмо, в котором сообщал, что у него всё хорошо, хотя сказки о белых ходоках оказались совсем не сказками. К сожалению, Джейме не объяснял, каким образом его занесло на Стену.       На четвёртый год зимы издох последний лев из тех, что с незапамятных времён по традиции содержались в подвалах замка. Новых Тайвин заводить не собирался. Лев не должен быть заперт в клетке.       Неуютно было в Утёсе. Одиноко и холодно. Нет, Тайвин больше не мёрз. Сердце его билось бесперебойно, исправно гоняя кровь по жилам, но в нём поселился холод.       У него не осталось ни одного близкого человека.       Впереди была лишь одинокая старость. Долгая старость, если верить Квиберну.       Весной, когда сошёл снег, Тайвин собрал своих знаменосцев – для того, чтобы посмотреть в глаза и понять, кто его поддержит в грядущих битвах, кроме верных Марбранда и Бракса.       Среди собравшихся совсем немного оказалось тех, кто вместе с ним участвовал в войне Девятигрошовых королей. Вместо них за столом сидели сыновья его соратников, для которых лорд Утёса был просто сюзереном, а не боевым товарищем. Многие отводили взгляд. Тайвин знал, что это значит. Ни у кого уже не оставалось сомнений в том, что Матерь Драконов скоро вернёт себе то, что триста лет принадлежало Таргариенам. Ланнистерам не было места в этом новом мире. Вряд ли Дейенерис забыла, кто был причиной смерти её семьи.       Говорили, что она справедлива и нередко милует поверженных врагов. Но Тайвин не собирался склонять голову и ждать королевской милости.       Он будет защищать свой замок, как полагается воину и мужчине. Он не сделает такой глупости, как его предок – не выйдет в поле сражаться с драконами. Пусть попробуют достать его в подземельях Утёса.       Но прежде он собирался повидаться с Дженной в Риверране. Только двое их осталось в живых из детей Титоса Ланнистера. И Тайвину не хотелось уходить из жизни, не помирившись с сестрой.       Едва просохли дороги, Тайвин поехал в столицу уладить некоторые денежные дела – корона всё ещё должна была ему немало.       Королевская гавань приветствовала его шумом и вонью.       При встрече он не сразу узнал Серсею. Она сильно постарела. Серебро в волосах уже теснило золото. Странно было осознавать, что его дочери теперь больше лет, чем было Джоанне. Серсея продолжала коротко стричь волосы – чтобы не забывать о позоре, которому она однажды подверглась – так она это объяснила Тайвину. Должно быть, таким образом она поддерживала в себе ненависть, помогавшую ей существовать и окончательно не сойти с ума.       Что касается денег, то Тайвину не удалось получить сколько-нибудь значительной компенсации своих прежних вложений. Хотя Серсея подняла налоги, это вызвало лишь недовольство народа, а денег в казне не прибавилось. По крайней мере, хоть Вдовий плач ему удалось вернуть – и это уже оправдывало его поездку.       Незадолго до отъезда Тайвина из столицы кто-то лишил жизни Роберта Стронга и Меррина Транта.       Меррину Транту выкололи глаза и перерезали горло, когда он справлял малую нужду с крепостной стены. Роберт Стронг найден был на дне сухого рва Твердыни Мейегора. Пики насквозь прошили его закованное в броню тело в нескольких местах. Говорили, что, когда доспехи были сняты, внутри обнаружилась превратившаяся в студень гнилая плоть. Григор Клиган наконец-то обрёл покой.       – Это оленьи люди! – бушевала Серсея, оставшаяся без своего защитника. Рука её, державшая полный до краёв кубок, тряслась. Она теперь очень много пила.       – Всех оленьих людей ещё твой брат повывел, – заметил Тайвин, но переубедить её было невозможно. Серсее, как когда-то Эйерису, казалось, что её окружают враги, плетущие заговоры.       Все семь лет зимы по указанию королевы пироманты не покладая рук производили дикий огонь, с помощью которого она собиралась обороняться от любых претендентов на престол. Как будто дикий огонь мог спасти от драконов! Серсея никак не желала понять, что против огнедышащих тварей дикий огонь бесполезен, а его запасы, в случае нападения, легко могут воспламениться и в мгновение ока спалить Королевскую Гавань дотла. Могла иметь место и измена – Серсею в Королевской Гавани теперь любили ещё меньше, чем Тайвина. Народная любовь правителю ни к чему, но народного гнева следует опасаться – увы, Серсея не усвоила этого простого урока. Голод, разразившийся в Королевской Гавани задолго до конца зимы, наверняка способствовал усилению таргариеновских настроений, и будет неудивительно, если найдутся предатели, которые просто откроют ворота перед Дейенерис Бурерождённой. Проезжая по улицам Королевской гавани, Тайвин кожей чувствовал растущее недовольство. Сама королева давно уже не рисковала появляться в городе.       Эурон, сын Бейлона Грейджоя, предлагал Серсее свою руку, флот и член. По мнению Тайвина, ей следовало принять это предложение, ибо своего флота у королевы не было, и строить его было не на что. Но Серсея больше не желала ни с кем делиться властью, а члены её теперь, похоже, вообще не интересовали, – судя по ходившим при дворе мерзким слухам о её связях с фрейлинами.       С началом весны наступило такое странное время, когда, казалось, все затаили дыхание и выжидали, кто первым выступит на Королевскую гавань. Фальшивый (или настоящий?..) Эйегон в Штормовом пределе, Дейенерис и Мартеллы – в Солнечном копье, Тиреллы – в Просторе, провозглашённый Королём Севера бастард Неда Старка – в Винтерфелле. Станнис – единственный человек, у которого не было причин поддерживать Дейенерис в её претензиях на железный трон – считался мёртвым. Впрочем, мёртвым его никто не видел.       Север, чёртов Север. Он всегда оставался непокорённым. Сын Русе Болтона женился на Сансе Старк, но девчонка вскоре сбежала от него. Возможно, унося в чреве наследника дома Болтонов. Тайвин не знал, где она сейчас, да не особо и интересовался.       Если и было ему дело до кого-то из дома Старков, то только до младшей дочери лорда Эддарда.       Нельзя сказать, что он часто думал о девочке после того, как её захватили по дороге в Утёс люди Беррика Дондарриона – в тот момент существовали проблемы более серьёзные, чем пропавшая заложница-северянка. Но столовый нож, с которым Арья напала на него, Тайвин сохранил, как напоминание о своей беспечности. Он воткнул его в косяк двери своей спальни в Утёсе, и, когда иной раз взгляд его останавливался на ноже, он мысленно усмехался и вспоминал свою пленницу – как она тогда сказала «убить можно любого», когда он спросил её о Молодом Волке. Не то, чтобы он скучал по ней – нет, скучал он только по Джоанне. И по Кивану. Но иной раз приходила ему в голову странная мысль: интересно, если бы Арья была его дочерью, она так же расстраивала бы его, как родные дети?..       Проглотив очередной бокал отвратительно кислого вина, Тайвин почувствовал, что ему срочно нужно отлить.       Он поднялся на ноги и тотчас осознал, насколько пьян. Чтобы удержать равновесие, пришлось ухватиться за столешницу. Однако, уходя, он не забыл прихватить со стола штоф с остатками вина. Ему, видите ли, захотелось допить вино в ночной тишине наедине с собой.       Один из его гвардейцев тоже встал из-за стола, но Тайвин сделал ему знак остаться на месте – уж помочиться-то он может и в одиночестве.       На выходе из зала он случайно задел плечом какого-то рыцаря. Тот громко возмутился и схватился за меч, но, наткнувшись на тяжелый взгляд Тайвина, предпочёл не связываться. Тайвин был разочарован – сейчас он находился в таком состоянии, что с удовольствием сцепился бы с кем-нибудь.       Выйдя за распахнутые ворота, он, стремясь найти уединённое место, двинулся вдоль каменной изгороди к росшему поодаль дереву с большой кроной – там его никто не должен был потревожить. Путь давался ему нелегко. Когда его особенно шатало, он опирался рукой на шершавые камни изгороди. Споткнувшись обо что-то в темноте, он чуть не выронил из рук штоф и грязно выругался вслух.