Дела добрые, дела дурные

      День был хмурый и холодный. Злой ветер трепал многочисленные флаги на высоких башнях Дредфорта, а над ними с запада на восток неслись по небу рваные клочья облаков.       Арья и Бриенна лежали на вершине холма среди колючих побегов тернового куста. В прошлый раз этот куст помогал Арье прятаться от солнца, сейчас же успешно скрывал от посторонних глаз — ведь Рамси наверняка приказал наблюдать за местностью. Подрик с лошадьми остался у подножия холма.       За два дня здесь ничего не изменилось. Только жёлтый прямоугольник пшеничного поля стал немного короче — началась жатва.       — Дай посмотреть, — Арья нетерпеливо потянулась к мирийской трубе, которую Бриенна прижимала к правому глазу, рассматривая окрестности.       — Вы были правы, миледи, — проговорила Бриенна, не обращая внимания на протянутую Арьей руку. — Похоже, мельница больше не используется. Паводком сорвало колесо с оси и протащило его до отмели… Людей вокруг не видно. Думаю, нам никто не помешает там переночевать.       Она направила трубу влево.       — Взгляните, — Бриенна наконец отдала трубу Арье. — Вон там, выше по течению, запрудили реку и построили новую мельницу, гораздо ближе к замку. Туда с поля везут зерно.       Арья жадно схватила трубу и приставила к глазу.              Сменяя друг друга, Арья и Бриенна наблюдали за старой мельницей и замком до самого вечера, а когда над землёй сгустились сумерки, они спустились с холма, и, взяв с собой Подрика, перебрались по мосту на другую сторону реки. По тропинке, извивавшейся вдоль русла, все трое верхом направились к виднеющемуся вдалеке двухэтажному строению. Высокий берег не позволял заметить их ни со стороны замка, ни со стороны деревни. Впрочем, в наступившей темноте эта предосторожность была излишней.       Луна играла в прятки со звёздами, то совсем исчезая, то выглядывая из-за облаков, и в её холодном свете неспокойная поверхность реки поблёскивала серебром. Под копытами лошадей чавкал заболоченный берег.       Ярдах в тридцати от цели своего путешествия они остановились. Первый этаж мельницы, сложенный из светлого камня, вырастал прямо из воды. Над ним возвышался деревянный сруб второго этажа. Вокруг темнели полуразвалившиеся хозяйственные постройки, расположение которых Арья хорошо запомнила днём.       — Я схожу посмотрю, что там, а вы пока напоите лошадей.       Вручив повод Подрику, Арья мягко спрыгнула на землю и, неслышно ступая, двинулась вперёд.       То, что днём они никого не заметили, вовсе не означало, что здесь и в самом деле никого нет. Не так много нынче народу бродит по дорогам Севера, но всякий путник желает ночью иметь крышу над головой. Хорошо, если этими путниками окажутся бродячие певцы, а не одичалые или дезертиры из Ночного дозора. Зато уж местные сюда вряд ли сунутся, тем более ночью: для суеверных крестьян заброшенная мельница — обиталище нечистой силы, которое они стараются обходить стороной, разве что деревенская колдунья иногда забредает набрать воды для приворота.              Арья не умела видеть в темноте, но умела её слушать. Она немного постояла во дворе, прислушиваясь к ночным шорохам, потом медленно и осторожно вошла в дом через приотворённую, косо висящую на одной петле дверь. Остановившись посреди пустой комнаты, на полу которой лунный свет рисовал косые прямоугольники окон, она закрыла глаза и затаила дыхание.       Сначала она не слышала ничего, кроме доносившегося снаружи звона цикад, казавшегося в тишине ночи оглушительным. Потом различила мышиную возню под полом. Потом её напряжённый слух уловил деревянный скрип — как будто кто-то открывал дверь на втором этаже. Но нет, это всего лишь ветер играл ставнями.       Здесь не было никого, кроме мышей.       Арья два раза негромко свистнула. Вскоре послышался приглушённый стук копыт, и со стороны реки появились тёмные фигуры всадников.       — Бриенна, побудь здесь, мы с Подриком отведём лошадей.       Ведя за собой Ромашку, Арья пошла к строению, служившему когда-то конюшней. Подрик, спотыкаясь на каждом шагу, тащил за собой двух других лошадей.       — Осторожно, Под! — предупредила Арья, обходя что-то большое и тёмное, торчавшее из земли. Но было поздно.       Зацепившись за это большое и тёмное то ли ногой, то ли ножнами, Подрик рухнул на землю.       — Чёртова колода!!!       — По-моему, это пень, — заметила Арья, приглядевшись к препятствию. — Ты цел?       — Вроде да, — поднявшись на ноги, Подрик злобно пнул пень сапогом. — Колено только расшиб.       В конюшне они благополучно расседлали лошадей и вернулись к ждавшей их во дворе Бриенне.       — Что это за звуки я только что слышала? — поинтересовалась она.       — Подрик воевал с пнём, — пояснила Арья. — Пень победил.       Сир недовольно шмыгнул носом.       Они устроились на кухне и, не зажигая огня, поужинали холодным кроликом.       Арья вызвалась покараулить до утра. Всё равно ведь я не засну. Близость Дредфорта волновала её.              Мирийское стекло ночью было совершенно бесполезным. Арья с досадой опустила трубу, в которую пыталась рассмотреть замок, чёрной глыбой вырисовывавшийся на фоне чуть более светлого неба. На стенах ни огонька, только окно башни главных ворот светилось оранжевым огнём — как будто спящий великан приоткрыл один глаз.       Дредфорт выглядел точно так, как Арья, будучи ещё совсем маленькой, представляла его по рассказам Нэн. Что-что, а нагнать на детей страху старуха умела. Правда, они сами часто упрашивали её рассказать им что-нибудь страшное. Особенно ей удавались истории про долгую Ночь. Но и про Красных королей — древних жителей Дредфорта — она рассказывала так, что кровь стыла в жилах. «Боитесь?» — со снисходительной улыбкой спрашивал младших братьев и сестёр Джон, заходя пожелать им спокойной ночи. Он тогда уже был достаточно взрослым, чтобы не воспринимать старухины россказни всерьёз. Санса бледнела, Бран и Рикон таращили глаза и испуганно жались друг к дружке, Арья храбрилась. «И ни капельки не страшно!» — дрожащим голосом говорила она, хотя у самой волосы на затылке шевелились, будто от чьего-то ледяного дыхания…       Теперь она знала, что перестать бояться кого-то проще, чем перестать бояться за кого-то. Собственный страх можно перебороть, а страх за кого-то не отпустит, пока этот кто-то не окажется в безопасности.       Во мраке ночи безмолвный Дредфорт казался ей чудовищем, в каменном чреве которого по чьей-то злой воле заперт измученный, доведённый до последней степени отчаяния человек. Чудовище терзает его, высасывает силы. Рано или поздно оно переварит его и выплюнет, превратив в лишённое разума и души существо. Если только она не предотвратит это.       Арья не боялась чудовища, но, глядя на вырастающие из земли, увенчанные хищными зубцами стены замка, ощущала себя маленькой и слабой.       Она бродила по двору и вокруг мельницы, стараясь не смотреть в сторону Дредфорта, но замок против воли её притягивал взгляд. Тогда, чтобы не видеть его, она присела на злосчастный пень, о который споткнулся Подрик. Эта сторона двора со стороны замка была защищена зданием мельницы, а со стороны деревни — амбаром с провалившейся крышей.       Предположим, она сумеет проникнуть внутрь. Лорда Тайвина освободить будет не так уж сложно — его почти не охраняют. Как им потом выбраться из замка?.. Уж точно не через главные ворота. Должен быть другой выход — ведь Рамси не стал бы запираться в замке, не оставив себе путь к бегству. Потайная дверь?.. Или даже подземный ход… Но даже если им как-то удастся незаметно покинуть Дредфорт, даже если они благополучно доберутся до того места, где Бриенна и Подрик будут ждать их с лошадьми, чудовище быстро обнаружит пропажу и станет их преследовать. Дредфортские собаки натренированы искать людей — это всем известно. Именно поэтому лишь самые отчаянные из одичалых рискуют промышлять в этих местах.       Арья закусила губу.       Каким бы пугающим ни казалось чудовище, всё же опасно оно лишь до тех пор, пока бъётся сердце его хозяина. Умрёт Рамси — умрёт и чудовище. Плоть бога Дредфорта уязвима, равно как и плоть любого смертного. Вот только добраться до неё не так просто, как Арье казалось при отъезде из Винтерфелла. Она подняла голову. Ветер стих, на расчистившемся от облаков небе неподвижно висела луна в окружении холодно мерцающих звёзд. Отрешённая и неизменная, также глядела она на землю и во времена Первых людей, Века героев и Эйегона-завоевателя. Небесные светила вечны, как боги. И так же, как боги, равнодушны.       В детстве, узнав от мейстера Лювина о том, что люди почитают и других богов, кроме Семерых, Арья не могла понять, как же они делят власть между собой? Мейстер мягко уклонился от её вопросов, а септа строго велела учиться управляться с иголкой вместо того, чтобы думать о глупостях. Но Арья продолжала иногда размышлять об этом перед сном. Ей почему-то представлялось, что все они — Семеро, старые боги, Утонувший бог, Р’Глор и другие — сидят за большим столом и поочередно кидают монетку, решая, кого из смертных возвысить, а кого унизить, кому жить, а кому умереть. Узнав о Многоликом боге, которому служат Безликие, она стала думать, что именно он сидит во главе этого стола, а монетка, которую кидают боги, похожа на ту, что дал ей Якен. Сам Многоликий никогда не кидал монетку. Ему было всё равно, какой человек покинет этот мир: старый или молодой, красавец или урод, мудрец или деревенский дурачок. И рано или поздно он выигрывал, потому что все люди когда-нибудь умирают.       Мейстер, септа и большинство людей Старков давно мертвы, а Арья всё ещё жива. Септа говорила, что у неё руки кузнеца, но у неё оказались руки убийцы. Наверное, убийцы живут дольше обычных людей. Или просто боги забыли о ней на время.       Она коснулась рукой подарка Якена, который носила на шеё на цепочке, потёрла пальцем ребристую боковую поверхность.       Когда она войдёт в Дредфорт, кто-то из богов подкинет монетку.              Рамси снова сделал это. Содрал кожу с ещё одного пальца на его левой руке. Даже раздробленные молотком суставы не болели тогда так, как болит ободранная гниющая плоть. С этим может сравниться только боль от ожогов. Он бы, наверное, целый трактат мог написать о том, какие бывают виды и степени боли. Да только Рамси не для того оставил его правую руку почти нетронутой, чтобы он писал трактаты.       Запястья и лодыжки его привязаны к деревянному кресту, так что он не может, как в тот раз, избавиться от мучений, лишив себя пальца. Его всегда тошнило при воспоминании о том, как он грыз собственную кость, но сейчас он с радостью сделал бы это опять. Будь он прикован к стене, он бы со всей силы приложился затылком о каменную кладку и хоть на короткий срок провалился бы в спасительное забытье. Но Рамси предусмотрительно позаботился о том, чтобы он не мог причинить себе вреда. На кресте сколько ни дёргайся — только устаёшь и стираешь жёсткими ремнями кожу на руках и ногах.       Ему доступно лишь одно занятие – он может мотать головой из стороны в сторону. От левого плеча к правому, от правого к левому – начинается головокружение, немного отвлекающее от боли. Время течёт медленно. Или совсем не течёт, откуда ему знать. В подземелье всегда темно. Время для него сейчас не имеет значения, потому что со временем боль не становится слабее. Она закончится, лишь когда Рамси смилостивится и заберёт его палец.       У сильной боли есть одно положительное свойство — она проясняет сознание. Обычно в его голове стоит густой туман, мешающий думать. Должно быть, виной та дрянь, которую Рамси подмешивает ему в пищу. Сейчас же, несмотря на страдание, его мысли ясны и прозрачны, как кристалл на цепи септона.       Тяжёлый запах тухлого мяса витает вокруг, забивая ноздри. Он знает, что это за запах. Нет, он исходит вовсе не от гниющего пальца. (Пальцу пахнуть ещё рано). Это запах крови Джейни, впитавшейся в древесину креста. Крови бы уже следовало давно высохнуть и выветриться, но он по-прежнему чувствует её запах. Семеро, как же Джейни кричала… пока Рамси не рассердился и не отрезал ей язык.       Шаги. Он всегда слышит их издалека — едва только нога гостя ступает на первую ступеньку лестницы в подвал. Всё ближе и ближе. Вот уже мечутся по стене отблески факела. Ему становится страшно. Зачем бастард идёт сюда? Разве он всё ещё недостаточно наказан?..        Рамси близко светит факелом ему в лицо, едва не обжигая брови и ресницы.       — Уехала твоя невеста, лорд.       Он отворачивается от слепящего глаза пламени.       — Девчонка Старков просто восхитительна. Она, кажется, ничуть не боится меня. Скажи, лорд, — там, в гостинице на перекрёстке, она была с тобой страстной?.. Стонала, когда ты входил в неё? Царапала тебе спину? Или ты взял её сзади?.. Ну, говори же, я хочу знать…       Он молчит. Не потому, что смеет проявлять гордость или неповиновение. Эти глупости Рамси из него давно выбил, вырезал, выжег. Просто он знает, что сейчас можно молчать. Когда бастард разговаривает таким тоном, ему не требуется собеседник. Он говорит вслух, но на самом деле — сам с собой. В последнее время такое случается всё чаще.       — Я бы поиграл с тобой, лорд, да что-то утомился сегодня. Уборка пшеницы просто сводит меня с ума. Крестьяне, Иной бы их побрал, так и норовят своровать зерно. Твои крестьяне тебя тоже пытались надуть, а?.. Уверен, лорд Утёса такого никому бы не спустил…       Рамси поднимает факел повыше, чтобы рассмотреть его палец.       — Больно тебе?.. Я знаю, что больно. И она знает. И ей больно от того, что тебе больно. Она же меня чуть живьем не сожрала, когда Свежевальщик показал ей твою руку…       Ему стыдно за то, что он поступил так малодушно. Он не имел права просить девочку о последней милости. По её глазам он понял, что она непременно исполнила бы его просьбу, будь у неё оружие. И слава Семерым, что не было — Рамси жестоко наказал бы её за такую дерзость.       — Не переживай. Она вернётся за тобой — и двух лун не минует. Только представь, как славно мы будем играть втроём.       Всё повторяется. Когда-то очень давно, в прошлой жизни, Эйерис, прижавшись мокрыми губами к его уху, пьяно шептал почти такие же слова. «Мы будем играть втроём, Тайвин, — твоя жена ведь не откажет своему королю?»       Нет, думает он с торжеством. Зря бастард надеется на её возвращение. Надо быть полностью сумасшедшим, чтобы снова вернуться в Дредфорт. А девочка никогда не была глупой. Она обманула тебя, бастард. И она теперь в безопасности. Эта мысль наполняет его сердце радостью, и губы кривятся, сопротивляясь растягивающей рот улыбке. Рамси не должен видеть его улыбающимся. Улыбка приводит бастарда в бешенство.       — Ну, не скучай тут, лорд, — Рамси привычно треплет его по щеке и удаляется, насвистывая какую-то смутно знакомую мелодию.       Он снова остается один в темноте.