Дела добрые, дела дурные

      — Не спи, лорд! — Кусок щебёнки, пущенный рукой Жёлтого Дика, звякает о пузатую стенку котла и отлетает в сторону.       Вздрогнув от резкого звука, он начинает быстрее тереть песком зажатый между колен закопчённый котёл, на дне которого чернеет корка пригоревшей каши, а может, супа, источающая тошнотворный запах. Поблизости несколько мальчишек, подручных повара, заняты тем же самым. При входе на кухню, около которого он сидит прямо на земле, навалена целая гора грязных кастрюль, сковородок и котлов, которые нужно вычистить после вчерашнего пира.       Солнце жарит с раннего утра. Пот ест глаза, течёт по спине, кожа под шерстяной рубахой отчаянно чешется. Работа не самая тяжёлая, но даже для этой работы он слишком слаб. Его тело всю жизнь хорошо служило ему — и в бою, и в постели; мужчины завидовали его росту и силе, женщины считали его привлекательным, но за год существования в Дредфорте он превратился в немощный, ветром шатаемый на ходу скелет, с которым справится и десятилетний ребёнок. К счастью, сегодня сил у него чуть больше, чем обычно. Накануне он наелся досыта, а потом всю ночь спал в мягкой тёплой постели — и не как обычно, просыпаясь с колотящимся в горле сердцем от каждого крысиного шороха, а спокойно и крепко, будто он был и не в Дредфорте вовсе.       Жёлтый Дик надзирает за ним вполглаза, развалившись в тени башенной стены на мешках из-под муки. Ему тоже жарко и совсем не хочется вставать со своего ложа, чтобы пинками заставить его работать с большим усердием, поэтому он ограничивается ленивым швырянием камней.       В дверях кухни появляется Элис — деревенская девушка, которую Рамси взял в служанки вместо Джейни. В руках у неё поднос едой.       — Кому ты это несёшь? — оживляется Дик. Он привстаёт на локте и вытягивает короткую шею, пытаясь разглядеть содержимое подноса. — Лорд Болтон ведь давно позавтракал.       Элис ещё не освоилась в замке, приближённые Болтона её пугают.       — Это для леди Арьи, — потупившись, тихо отвечает она и торопится побыстрее уйти.       Для леди Арьи. Для его жены.       Он ведь теперь снова женат. Брачная церемония в богороще, пир, брачная ночь — всё это произошло на самом деле, а не привиделось во сне, как ему показалось в момент сегодняшнего утреннего пробуждения, и продолжает казаться до сих пор.       Болтон предупреждал о предстоящей свадьбе, но даже когда Алин с Жёлтым Диком взяли его из темницы и куда-то повели, он всё ещё был уверен, что ему предстоит поучаствовать— в качестве жертвы, разумеется — в какой-то новой забаве лорда Дредфорта.       Ведь развлекаться Рамси любит и делает это с большой изобретательностью.       Однажды его посадили верхом на свинью и заставили сражаться с соломенным чучелом. Свинья, не привыкшая к такому обращению, постоянно норовила скинуть всадника, поэтому все его неловкие попытки поразить противника деревянным копьём кончались одинаково — под смех зрителей он кувырком летел на землю, отчаянно надеясь при этом свернуть себе шею. Увы, он всего лишь разодрал колени о каменистую землю двора и вывихнул плечо.       В другой раз Рамси со своей девкой, оба пьяные, соревновались в меткости, стреляя из лука в лежавшее у него на голове яблоко. Кажется, даже о победе в своей первой битве он не молился столь искренне и горячо, как, стоя тогда под прицелом луков, молился о том, чтобы стрела попала ему в глаз или в сердце. Но в результате неудачных выстрелов пострадал только один из воронов мейстера, опрометчиво решивший полакомиться яблоком, а сам он остался невредим.       Вспоминать о других, не столь невинных развлечениях бастарда, ему не хочется. Мысленно употребив в отношении Болтона слово «бастард», он вздрагивает и испуганно озирается по сторонам. Его нельзя так называть, даже в мыслях. Рамси Болтон считает себя богом Дредфорта, но на самом деле он дьявол из преисподней, и когда он смотрит на тебя своими жуткими ледяными глазами, кажется, что он может влезть тебе в голову и узнать, о чём ты думаешь.       И всё же, замирая сердцем от собственной дерзости, про себя он иногда называет Рамси тем, кем он на самом деле является— бастардом. Это его молчаливый протест против того, во что Рамси пытается его превратить.       О последнем же его протесте, произнесённом вслух, напоминает вырезанный на груди болтоновский крест. Даже если воспоминания об этом уроке подчинения сотрутся из его ослабевающей с каждым днём памяти, кожа навсегда сохранит идеально ровные линии, начерченные свежевальным ножом. Содранные полоски плоти Рамси бросал в слюнявую пасть сидевшего у его ног Каннибала. И это ещё не всё. Боль почти лишила его сознания, но он помнил тяжёлые собачьи лапы у себя на плечах, когда мерзкий пёс, глухо рыча, слизывал кровь с его груди. «Так твои раны быстрее заживут, лорд» — смеялся бастард.       Но сейчас всё это неважно. Сейчас ему нужно вспомнить вчерашний день во всех подробностях, чтобы он перестал казаться сном.       Алин и Жёлтый Дик отвели его на сумеречный задний двор и там, у вонючей помойной ямы, приказали снять рубаху. Он покорно подчинился, думая, что сейчас его спихнут в гниющие отбросы, как уже однажды было, но вместо этого Алин окатил его из ведра ледяной водой, а Жёлтый Дик вручил обмылок и щётку.       Пока он, стоя на склизком краю ямы, тёр своё бледное, покрывшееся от холода мурашками тело колючей щетиной, Алин с Диком обсуждали историю о том, как Дамон полез лапать какую-то девицу, а она чуть не оторвала ему яйца. В отместку Дамон, не привыкший к отказам, сломал ей нос.       Он намылил лицо и отрастающую бороду, а когда протёр глаза, прямо перед ним стоял празднично одетый лорд Болтон. Постукивая себя кнутом по голенищу сапога, бастард ощупал его взглядом с ног до головы, а потом концом кнутовища приподнял его скукожившийся член и сказал, что такой унылый жених вряд ли придётся по вкусу невесте. Алин и Жёлтый Дик подобострастно засмеялись, а Болтон добавил: «Думаю, пятидесяти розог будет достаточно, чтобы разогреть тебе кровь, лорд. Будешь сам считать, а то мои парни умеют только до десяти».       Болтон ушёл, а Жёлтый Дик и Алин вылили на него каждый по ведру воды, смыв мыльную пену. Вот и всё мытьё.       Как был, голого, его отвели на конюшню, там выпороли на лавке розгами, как велел Болтон, и только после этого позволили одеться. Вместо привычной рубахи Алин бросил ему пропахшие плесенью дублет с бриджами и разбитые сапоги. Отвыкший за год в Дредфорте от нормальной одежды, он долго путался в застёжках и шнуровке, вызывая нетерпеливое раздражение своих тюремщиков. Трёхпалая левая рука его теперь совсем ни на что не годилась — больше мешала, цепляясь за подкладку рукава, когда он надевал дублет.       Что касается предназначенной для него невесты, то он предполагал, что на этой шутовской свадьбе ею в лучшем случае будет какая-нибудь крестьянка, а в худшем — труп бедняжки Джейни. Если только Рамси не скормил его собакам. Но красивая невеста или уродливая, живая или мёртвая — для его собственной дальнейшей судьбы это принципиального значения не имело.       «Всё-таки не Джейни», — равнодушно отметил он, издалека увидев во дворе Дредфорта какую-то девушку в лохмотьях, когда-то, видимо, являвшихся платьем. А в следующее мгновение он уже перестал дышать и замер, не в силах сделать больше ни шагу. Серо-стальной серьёзный взгляд из-под спутавшихся тёмных волос, требовательно упёршийся прямо в него, мог принадлежать только той, которая в этот момент, по его расчётам, должна была быть за сотню миль отсюда.       Значит, бастард сказал правду. Девочка вернулась.       Теперь она была в Дредфорте пленницей, а не гостьей — об этом красноречиво говорили её скованные руки.       Но что же привело её назад? Неужто в самом деле жалость и наивное желание спасти его, как утверждал Рамси?..       Едва ли он поверил бы в подобное великодушие со стороны почти постороннего ему человека. Но всё же было одно обстоятельство, которое делало такое предположение не совсем уж безумным.       Когда в Харренхолле он, наконец, догадался, кем на самом деле является его чашница, ему стало любопытно, каким образом она оказалась в замке. Но спрашивать её об этом напрямую, чтобы потом в очередной раз продираться через неумелое детское враньё, ему не хотелось, так что он нашёл другой способ. Однажды, встретив на лестнице её приятеля — толстого мальчишку, работавшего на кухне, — он остановил его и поинтересовался, как же так вышло, что он и его подружка попали в руки Клигана. Парень, до смерти напуганный таким вниманием к своей персоне, рассказал, заикаясь от страха и тряся толстыми щеками, про их путешествие со стариком Йореном, и про то, как их спутник, молодой кузнец по имени Джендри, был схвачен людьми Клигана. «Арри… то есть, Ласка, милорд», заставила поварёнка идти с ней вызволять этого Джендри, но что-то пошло не так, и оба они тоже попали в плен. «Кузнец ей родственник? Друг?» — уточнил он. Парень ответил, что кузнеца оба они едва знали.       Он тогда подивился безрассудности девчонки. Ему самому вряд ли пришло бы когда-нибудь в голову рисковать жизнью ради случайного попутчика, а для неё это, кажется, было делом вполне естественным.       Но даже на фоне спасения кузнеца попытка вытащить из Дредфорта его самого выглядела просто верхом глупости. Кузнец хотя бы мог самостоятельно передвигаться, а он… будто девочка не видела, в каком он состоянии. И будто не понимала, что нормальная его жизнь давно закончилась, а та, что ещё осталась, принадлежит теперь Болтону.       Но, может быть, дело обстояло иначе? Вдруг она вернулась не из-за него? Болтон ведь глумился над её сестрой, убил младшего брата, сжёг Винтерфелл. Девочка могла просто сводить счёты.       Если уж быть до конца честным перед самим собой, он просто боялся оказаться причиной её возвращения. Ланнистеры всегда платят долги — а этот долг он уже никак не смог бы вернуть.       Он был настолько оглушён, ввергнут в смятение этой неожиданной встречей, что, когда Болтон потащил его за собой, попутно наставляя относительно церемонии и гостей, он почти не прислушивался к произносимым бастардом словам. Рассерженный таким непочтением, лорд Болтон остановил его и наотмашь ударил по лицу. «Мне нужен наследник. Пока твоя жена его носит, я не стану её трогать. Обещаю. Твоё дело — сделать ей ребёнка. А если заартачишься — расплачиваться будет она, понял?»       Чего уж тут не понять? Боги отобрали у него всё, но разум зачем-то оставили.        Конечно, глупо верить обещаниям бастарда. Но разве у него был выбор?..       Его так сильно беспокоил вопрос о том, зачем девочка вернулась, что сама церемония бракосочетания ему практически не запомнилась. Он лишь отметил про себя, что она была короткой и совсем не похожей на принятый в его вере обряд. И четверти часа не прошло, как он оказался женат на младшей дочери Неда Старка. Боги сыграли с ним дьявольски смешную шутку — ведь когда-то он собирался выдать её за Тириона, чтобы получить контроль над Севером.       Потом, случайно оставшись наедине с девочкой, он задал ей терзавший его вопрос. Правду ли ему сказал лорд Болтон?.. Она только кивнула молча, глядя ему в глаза, и его охватило отчаяние, потому что он без слов понял, что вернулась она ради него.       Он хотел сказать ей, что она глупая, взбалмошная, упрямая девчонка, которую жизнь ничему не учит, но в груди вдруг сделалось горячо-горячо, и в глазах защипало. Она пожертвовала ради него если не жизнью, то свободой уж точно.              Он вытирает рукавом пот со лба. Судя по куцей тени от сторожевой башни, уже почти полдень, а его котёл блестит пока что лишь с одной стороны. У мальчишек работа идёт быстрее, но у них-то по две здоровых руки, в отличие от него.       Из кухни тянет запахом пекущихся к обеду лепёшек. Желудок, разбалованный вчерашним ужином, требовательно урчит. Но вряд ли он может рассчитывать на еду, пока не закончит свой урок.              Во время пира все смотрели на него и на девочку. На первой свадьбе тоже все смотрели на них с Джоанной, — тогда ему это нравилось. Он занимал высокий пост, жена могла им гордиться, да и вообще они были красивой парой — и потому он с гордостью и превосходством встречал устремлённые на них взгляды.       Сейчас всё было иначе. Для сидящих за столом людей он был шутом, игрушкой Рамси Болтона, которую зачем-то вытащили из темницы, отмыли и посадили на почётное место. Ему казалось, что все смеются и показывают на него пальцем, но он не смел даже поднять глаза, чтобы убедиться в этом. Смех давно перестал его ранить, и больно сейчас ему было не от того, что смеются над ним, а от того, что его положение бросало тень на его жену. Если муж жалок и смешон, жену тоже ничто не защитит от пренебрежения и насмешек.       Ему пришлось из своих рук кормить девочку, которая из-за оков лишена была возможности самостоятельно есть и пить. Хлеб неряшливо крошился в его непослушных пальцах, когда он отламывал кусочек, чтобы положить ей в рот, и он нервничал и сердился на себя из-за собственной неловкости, да ещё что-то мучительно знакомое почему-то чудилось ему в этом действе, которым часто забавляются влюблённые. Что-то из далёкого прошлого.       Он судорожно напрягал память, но музыка, выкрики гостей и мельтешение слуг отвлекали его, не давали сосредоточиться. Когда-то это уже было. Не лично с ним, в этом он был абсолютно уверен. Но тогда с кем и когда? Где он мог это видеть? Почему-то очень важно было это вспомнить, но мысли ускользали, рассыпались, как хлебные крошки по столу.       «Как мило!» — воскликнул вдруг старший Карстарк.       И он вспомнил. Вспомнил со всей ослепительной ясностью, до самых ничтожных мелочей, — словно это произошло вчера.       «Как мило!» — сказал тогда он, войдя в дверь неприметного деревянного домика на окраине деревни, лепившейся у подножия Утёса. Ему пришлось наклонить голову, чтобы не удариться о низкую притолоку.       Но прежде, чем войти, он некоторое время смотрел через мутное окно в комнату, прижимая руку к левой стороне груди и пытаясь совладать с раздиравшим грудь сердцебиением.       Тирион и его юная жена сидели на смятой постели, оба голые. Они не видели, что за ними наблюдают — слишком заняты были собой. Смеясь и дурачась, они кормили друг друга виноградом.       Весёлые. Молодые. Счастливые.       Последнего он уж никак не мог вынести.       У него сжались кулаки. Тирион не имел права быть счастливым. По крайней мере, с женщиной. В то время, как он сам год за годом каждый вечер ложился в холодную постель и просыпался каждое утро с застывшим от одиночества сердцем, его сын устроил себе маленькое семейное счастье прямо у него под боком.       Он шёл сюда, не имея ещё в голове никакого плана, но ему понадобился только один взгляд, чтобы понять, что он должен сделать.       Они застыли, как статуи в септе, удивлённо таращась на него, когда он решительно шагнул в комнату.       «Прикройтесь», — с отвращением поморщился он, исподтишка рассматривая девушку. Или, скорее, девочку, — судя по неразвитой ещё груди и узким бёдрам, едва ли она была старше Тириона.       Светловолосая, бледненькая, с испуганным взглядом. Взгляд её он помнил, но лицо — нет. Она совсем не похожа была на хищницу, коварно обольстившую сына лорда ради его золота. И шлюхой она тоже не была. Хищниц и шлюх за годы вдовства он научился безошибочно определять с первого взгляда. Впрочем, после того, что он собирался сделать, ничего другого, кроме как стать шлюхой, ей не останется.       Сердце успокоилось. Внутри всё ликовало. Жажда мести за невосполнимую утрату глухо ворочалась в его груди с самого момента рождения младшего сына. Столько лет он сдерживал её, позволяя прорываться лишь упрёками, но теперь, наконец, она могла быть утолена. Тирион, по своей недалёкости, дал слишком хороший повод, чтобы им не воспользоваться.       Он даже впервые в жизни порадовался тому, что не утопил Тириона в детстве.       Сын лишил его единственной женщины, которую он любил. Теперь он мог вернуть ему пережитую боль.       Он понимал, конечно, что Тирион был всего лишь инструментом в руках богов, с помощью которого они в очередной раз попытались научить его смирению. Но богам-то он отомстить не мог.       Потом, после всего, та девочка, жена Тириона… нет, уже бывшая жена — стояла перед ним в кабинете, неловко держа в подоле горку серебряных монет, которые получила, отдаваясь в казарме солдатам. Золотая монета, данная ей Тирионом, лежала сверху. Девочка плакала, а он терпеть не мог женского плача, поэтому поспешил отослать её прочь, добавив ещё денег. Ланнистеры ей были больше ничего не должны. Он не испытывал к ней ненависти, просто хотел, чтобы она побыстрее исчезла из его жизни и больше никогда не напоминала о себе. Кивану велено было доставить её в Ланниспорт и посадить на корабль, отплывающий в любую другую страну.       Дело было сделано, Тирион получил свой урок и утратил желание жениться на первой встречной, а он, наконец, утолил свою жажду мести. Счастливее, впрочем, это его не сделало. Но он никогда не оглядывался назад и никогда не сожалел о своих поступках, и тот раз не стал исключением.        «Прошлое догонит тебя», — когда-то сказал его отец. Прожив жизнь, он к концу её был почти уверен, что отец ошибался.       Однако с некоторых пор события его жизни словно вдруг начали отражаться в каком-то дьявольском кривом зеркале. Как будто прошлое всю жизнь кралось за ним, дожидаясь, пока он состарится, чтобы напасть.       Много лет назад он велел прогнать любовницу отца плетьми по Ланниспорту. А потом однажды наступил момент, когда его дочь провели голой по улицам Королевской гавани на потеху толпе.       Когда-то он приказал убить детей Рейегара, чтобы искоренить род Таргариенов. А теперь некому было продолжить его собственный род. Даже внуков у него не осталось.       Когда-то он не дал себе труда позаботиться о судьбе Элии, а ведь Элия была ему хоть и не родственница, но и не чужая — её мать дружила с Джоанной. По его недосмотру и из-за свирепости Клигана Доран и Оберин лишились сестры. Доран ждал долго, очень долго, и спустя много лет лишил его брата.       Теперь прошлое вновь вонзило в него свои отравленные когти. Когда-то он заставил Тириона смотреть, как солдаты имеют его жену. И не только смотреть, но и участвовать в этом. А вчера, после его собственной свадьбы Карстарки безнаказанно глазели на женщину, взятую им в жёны перед богами, которую бастард вынудил ублажать его. Голой. Они обсуждали её между собой вслух, как последнюю шлюху в борделе, а он никак не мог этому помешать. И даже его член, который не поднимался целый год, делал то, чего хотел Болтон.       Сколько же ещё раз ему придётся оглянуться на свою жизнь, прежде чем Неведомый укроет его чёрными крылами?..       Тогда, в гостинице на перекрёстке, он совершил ошибку. Возможно, самую большую ошибку в своей жизни. Ему предоставлялась возможность начать всё с начала, а он этого не понял. Нельзя было отпускать девочку. Он был у неё первый, и ему, как порядочному человеку, коим он себя всегда полагал, следовало наутро предложить ей брак. Тирион в своё время сделал подобное, даже несмотря на низкое происхождение своей избранницы и неизбежный гнев отца. Ему же, в отличие от Тириона, ничто не мешало жениться. Ничто, кроме принятого три десятка лет назад решения больше никогда не вступать в брак. И недавнего решения героически — чтобы веками помнили об этой битве потомки — погибнуть в Утёсе и вместе с Утёсом, чтобы только он не достался карлику.       В Утёсе золота больше не было, но у него хранилось кое-что в Железном банке. То, что он мог получить, только явившись лично, и о чём он не думал, что оно ему когда-нибудь понадобится. Этого вполне хватило бы, чтобы без особой роскоши, но и небедно жить с женой в Браавосе или любом другом городе подальше от Вестероса.       Он вполне отдавал себе отчёт в том, что его совместная жизнь с дочерью лорда Эддарда уж точно не была бы дорогой, усыпанной розами. Если бы на ней иногда и встречались розы, то наверняка с трёхдюймовыми шипами. В Арье Старк не было и следа способности его первой жены подстраиваться под него. Джоанна умела и рассмешить его, и погасить его гнев шуткой или поцелуем, и подчиниться в моменты, в которые он не терпел сопротивления. Девочка же и будучи ребёнком вечно дерзила ему, а теперь она и вовсе стала самостоятельной и привыкла полагаться сама на себя.       И всё же был шанс, что им как-то удалось бы притереться друг к другу. В конце концов, почти никто не женится по любви, ему просто невероятно повезло в первом браке. Может быть, они часто ссорились бы. Но зато девочке не понадобилось бы жертвовать ради него свободой, а с ним не случилось бы то ужасное, что он пережил в Дредфорте.       Если бы, если бы…       Он даже не знал, чего больше боялся тогда в гостинице — отказа её или согласия. Первое угрожало его самолюбию. Второе тоже создавало определённые проблемы. Сделав предложение, он должен был бы смиренно ждать её решения, не имея никакой возможности повлиять на него. Гордость и привычка всё контролировать не позволила ему испытывать судьбу.       И где теперь его гордость? Лоскутами содранной кожи пошла на корм бастардовым собакам, со слезами и кровью впиталась в безжизненные камни Дредфорта.       Как бы ему хотелось думать, что всё, что произошло после их встречи в гостинице — просто его безумный сон. Но раз за разом он просыпается в Дредфорте, и нет конца этому сну.       Впрочем, он знает, что в его жизни грядут перемены. Из подслушанного случайно разговора Рамси с мейстером он понял, что осаждённая Королевская гавань вот-вот падёт. А это значит, что уже совсем скоро Рамси повезёт его на суд Королевы Драконов. Вряд ли он будет долгим, этот суд — Дейенерис, вероятно, в своём сердце давно приговорила к смерти всех Ланнистеров, так что голова его недальновидной дочери и его собственная без особых проволочек украсят ворота Красного Замка. Хотя вряд ли они могут рассчитывать на такую лёгкую смерть. Может быть, королеве захочется поджарить их на диком огне, как это делал её отец с теми, кого считал врагами…       Но об этом рано беспокоиться. Сперва с ним кое-что сделает сам лорд Болтон. То, что обещал. Рамси оставлял это себе на десерт, он сам это говорил. А теперь, на глазах его жены, бастарду во сто крат слаще будет доломать свою игрушку — отобрать у неё имя, превратить в…       Вторгаясь в его мысли, поблизости сухо скрипит песок под мягкими вкрадчивыми шагами. Ему не нужно оборачиваться, чтобы понять, что это идёт Дамон. Боясь привлечь к себе внимание, он ниже склоняется над котлом и начинает скрести его изо всех сил.       — С утра с одним котлом возится! — поспешно ябедничает Жёлтый Дик, пытаясь снять с себя ответственность за то, что его подопечный работает с недостаточным усердием. Дамона Дик побаивается, как и все в Дредфорте.       — Так-то ты отрабатываешь хлеб лорда Болтона? — Голос Дамона не предвещает ничего хорошего. — К обеду должно быть три чистых котла, иначе я спущу с тебя твою драную шкуру. Понял меня?       — Да, м’лорд, — не поднимая глаз, шепчет он, нарочно искажая слово на простонародный манер. Дамон вовсе никакой не милорд, — но любит, когда его так называют. Он давно перестал стыдиться этого малодушного способа, к которому иногда прибегает, чтобы смягчить гнев любимчика лорда Болтона. Постоянные побои ему привычны, но пинки и затрещины, розги и даже плеть ни в какое сравнение не идут с кнутом, выдирающим из спины полоски кожи или жгучей змеёй обвивающимся вокруг рёбер. Всякий раз, когда Дамон собирается пустить в ход кнут, он почти теряет сознание от страха. Этот страх перед болью, день за днём вбитый в его тело, всегда остаётся с ним, даже когда асшайский сон перестаёт действовать.       Расчёт оказывается верен. Дамон умиротворён, и лишь для порядка пинает его сапогом в лодыжку.       — Ну, трудись на совесть, лорд.       Можно перевести дух. Лишь бы Рамси не узнал, что он назвал Дамона «милордом». Иначе достанется обоим.