Дела добрые, дела дурные

      Арье не спалось.       Очередной комар нудно звенел в темноте над ухом. Дождавшись, когда он сядет ей на щёку, Арья бесшумно придавила его пальцами.       Это был уже пятый. Пищащих тварей в расположенном у реки Дредфорте водилось несметное количество, но не они сейчас были причиной её бессонницы, а назойливо крутившиеся в голове мысли.       Человек, с которым Арья отныне делила постель, сегодня вёл себя с ней холодно и отстранённо. В упрямом молчании Тайвина ей чудился упрёк. Но в чём?.. Что она сделала не так? Можно ли это исправить?.. Или дело вообще не в ней?       К этому добавлялось непривычное, сковывавшее тело ощущение, что она в постели не одна. Ночевать в лесу, завернувшись в один плащ с другом, или даже, иной раз, с недругом — как это было с Клиганом — совсем не то же самое, что лежать в кровати с лордом-мужем. Кстати, как должна вести себя на супружеском ложе леди-жена? Когда Клиган храпел, Арья просто пихала его локтём в бок или в поясницу – куда получится. А как поступать в таком случае с мужем?.. До чего же глупые мысли лезут в голову.       Арья лежала с открытыми глазами и с завистью слушала ровное дыхание Тайвина. Он заснул буквально через несколько минут после того, как погасла свеча — маковое молоко подействовало так же быстро, как и накануне. Храпеть он и не думал.       Гроза, приближавшаяся к Дредфорту, когда они укладывались спать, теперь разразилась в полную силу. Снаружи молнии с треском раздирали темноту, пронзая ослепительно белым светом щелястые ставни, сотрясаемые яростными порывами ветра. Стены замка содрогались от громовых раскатов. Звуки бушующей стихии, способные вернуть к жизни и мёртвого, не потревожили сон Тайвина, Арья же продолжала крутиться с боку на бок на своей половине кровати. Глоток макового молока на ночь ей бы тоже не помешал. Большой глоток.       А что, если в странном поведении Тайвина виновато именно маковое молоко? В Харренхолле Арья не раз наблюдала, как оно действует на сира Грегора: приходивший обычно в буйное возбуждение от вина и эля, он после употребления приготовленного Квиберном сонного зелья становился молчаливо-угрюмым и мог часами неподвижно сидеть под башенной стеной. В таком состоянии сир Грегор являл собою идеальную мишень, но Арье приходилось быть осторожной — Виз с неё глаз не спускал.       Может быть, мейстер плохо разбавил своё зелье, и на Тайвина оно влияет подобным образом? Предположение показалось Арье разумным. Время покажет. Всё равно больше двух-трёх дней подряд маковое молоко употреблять не следует.       Гроза стала уходить в сторону. Ливень, внезапно хлынувший оглушающим водопадом, постепенно превратился в мирно шелестящий летний дождь. Прислушиваясь к этому шелесту, Арья в конце концов задремала.       Под утро приснилось, что она бродит по подземному ярусу Чёрно-Белого дома, провожаемая взглядами пустых глазниц, и никак не может найти выход. Она проснулась с тягостным чувством в груди и пересохшим горлом.       Открыв глаза, Арья поняла, что лежит на спине. В этом, вероятно, и заключалась причина дурного сна — обычно она не спала в такой позе. Шея затекла и с трудом поворачивалась.       Где-то истошно завопил петух. Через щели ставен вместе с серым рассветом вползал сырой воздух — видно, к утру пал туман.       Арья хотела взять со стола кувшин с водой, но, начав приподниматься, обнаружила, что её правое запястье обхватывают пальцы здоровой руки Тайвина — во сне он повернулся к ней лицом.       От её движения Тайвин не проснулся, но его пальцы сжались крепче — словно он боялся, что она уйдёт, пока он спит.       Стараясь не потревожить его, Арья дотянулась до кувшина и сделала несколько глотков. После этого она снова заснула.              С улицы доносилась разноголосица звуков. Кто-то колол дрова. Удивлённо кудахтали куры. Скрипел колодезный ворот.       Арья приоткрыла один глаз. Солнце пробивалось сквозь ставни — уже давно рассвело.       Тайвин лежал рядом, устремив взгляд в потолок. За руку Арьи он больше не держался.       — Как вы спали, милорд? — потянувшись, спросила она.       Тайвин повернул к ней голову.       — Хорошо.       Лицо его было немного бледным, но в целом он выглядел вроде бы неплохо. Морщины на лбу и у глаз обозначались не так резко. А может быть, это просто мягкий утренний свет делал его моложе.       Пока Арья одевалась, служанка принесла поднос с завтраком.       Тайвин провёл весь день в постели. Вставал он только поесть или сходить по нужде, и один раз после обеда, чтобы примерить почти готовые бриджи и дублет. Одежда была ему великовата, потому что шилась с расчётом на то, что через некоторое время он наберёт свой нормальный вес.       Ел Тайвин с болезненной жадностью долго голодавшего человека, и это вселяло надежду, что в прежнюю форму он вернётся достаточно быстро. Арья резала ему мясо на тарелке — держать прибор он мог только в правой руке.       За весь день они обменялись едва ли десятком слов. На вопросы Тайвин отвечал односложно. Он всё время полулежал на кровати, опираясь спиной на подушки и прикрыв глаза — но не спал.       Арья притащила из библиотеки несколько книг и попыталась читать, но неестественная тишина, висевшая в комнате, не давала ей сосредоточиться на тонкостях конфликта Мейегора Жестокого со Святым Воинством. Да и вообще эта книга оказалась довольно скучной, а остальные были ещё хуже.       Молчание становилось всё более невыносимым, поэтому когда во второй половине дня Энги с Эддардом пришли звать Арью смотреть, как перекладывают прогнившую кровлю казармы, она с радостью отправилась с ними.       Тайвин никак не отреагировал ни на её уход, ни на возвращение.              «Легко отделался», — мог бы, вероятно, сказать Тайвину его предшественник в Дредфорте, Теон Грейджой. И в самом деле — легко… То, что делает мужчину мужчиной, осталось при Тайвине. Рамси не использовал его, как женщину. Даже имя не отобрал (не успел — Тайвину и тут повезло). Ну, а пара отрезанных пальцев и несколько вырванных ногтей — что ж… не такая уж это большая плата за целый год в гостях у Болтона. Впрочем, этого достаточно, чтобы всю оставшуюся жизнь люди называли Тайвина калекой, — как он сам всегда именовал Тириона и как однажды назвал Джейме, желая наказать за неповиновение.       Одни Ланнистеры мертвы, другие — калеки...       Но не об этом Тайвин думал в первые минуты после пробуждения в комнате мейстера.       Сперва он не мог понять, почему находится здесь, а не в подвале. Рамси иногда оставлял его на попечение мейстера на день-два, если чересчур уж увлекался во время игры — если требовалось вправить игрушке суставы после дыбы, например.       Но в этот раз всё было как-то не так. Просыпаясь в Дредфорте, Тайвин почти всегда ощущал боль, и сон его обычно бывал похож на горячечное забытье с бесконечными пробуждениями от мысли, что Рамси вернулся… а сейчас у него ничего не болело, и спал он крепко, без видений.       Зато очень сильно хотелось пить. Наутро после макового молока всегда хочется пить…       И он вспомнил.       Вчера для него всё должно было, наконец, закончиться. Рамси обещал.       Но не закончилось.       Осознав это, Тайвин едва не застонал от разочарования.       Пришёл мейстер, дал ему воды, потом начал задавать осторожные вопросы. Он был, как всегда, сверх меры тактичен, но тут и дураку ясно, что интересовало его одно: не подвинулся ли лорд Тайвин умом после того, как у него на глазах его жена загрызла Болтона, и помнит ли он вообще то, что произошло?       Перед тем, как она вцепилась зубами в шею Рамси, глаза у неё сделались нечеловеческими, чёрными… но об этом Тайвин мейстеру рассказывать не стал. Так же, как и о том, что он сам познакомился с её зубами ещё много лет назад.       Девочка всегда была дикой. Волчья кровь, которая текла в жилах некоторых Старков, кипела и в ней, но если необузданного дикаря Брандона это довело до могилы, то ей помогало выживать. Рамси просто плохо знал её, потому и попался.       Гораздо больше Тайвина поразила собственно смерть Рамси, чем то, каким образом она наступила.       Даже глядя в устремлённые на него стекленеющие глаза, Тайвин не мог поверить, что Рамси мёртв, хотя умом и понимал, что человек, из которого вытекло столько крови, никак не может оставаться живым. А если уж ему вдобавок отрубили голову — и подавно.       Боги снова посмеялись над Тайвином. Умереть должен был он, а не Рамси.       После мейстера появилась девочка. Она принесла Тайвину поесть, потом помогла вымыться, но вела себя при этом отстранённо. Наверное, как и сам Тайвин, не понимала, кто они теперь друг другу. После той позорной брачной ночи в присутствии Болтона и пьяных Карстарков она должна была ощущать отвращение к тому, кто, являясь её мужем, оказался не в состоянии защитить её хотя бы от похотливых взглядов.       Тирион тоже не смог защитить свою несуразную жену...       А ещё девочка видела своего мужа в Дредфорте униженным, плачущим, дрожащим, стоящим на коленях перед Болтоном… Если у неё и были когда-то чувства к нему, что от них могло остаться после этого?       Возможно, она уже начала понимать, что этот брак создаст всем много проблем — если только не будет сразу же расторгнут её братом, как заключённый под принуждением. Во всяком случае, на месте лорда Винтерфелла Тайвин поступил бы именно так.       Он помнил, как накануне прижимался к её бедру, цеплялся за её одежду, не желая оставаться один на один со своим страхом. В смерти Рамси крылся какой-то подвох.       Девочка могла его защитить, вот только Тайвин теперь никак не мог вспомнить, от чего именно... маковое молоко делает мысли неповоротливыми, и что-то всё время ускользало от него, что-то очень важное.       Рамси сказал, что будет ждать его там. Значит, Тайвину нечего бояться, пока он жив. Так почему же вчера ему было так страшно?..              Всё больше становилось дней, прожитых Арьей в Дредфорте. Один за другим они нанизывались на нить времени, как свиные уши на ожерелье дурака.       Людей в замке прибавилось — потребовались руки для починки обветшавших за зиму строений. Западные ворота разблокировали и подновили, чтобы удобнее было завозить с полей остатки урожая и лес для ремонта.       Сир Раймонд Нейланд уехал со своим оруженосцем на следующий день после смерти Болтона, не пожелав служить под началом Бриенны. Его не остановила даже обещанная плата за его прежнюю службу бастарду. «Миледи с сиром что-то не поделили ещё во время Войны Пяти Королей в лагере Ренли», — шепнул Арье по секрету Подрик, но что именно там произошло, он не знал *.       Мозоли на пальцах Подрика зажили. Забросив тренировки с мечом, он тайком упражнялся с починенной местным мастером арфой.       Арья два раза выезжала из замка на поиски Ромашки. В округе всё ещё болтались одичалые, расправившиеся с мельничихой, поэтому её сопровождали Бриенна и Айронсмиты. Прочесали они места и вверх по течению Рыдальницы, и вниз, но Ромашка так и не нашлась. «Волки, наверное, задрали», — хмуро предположила Бриенна, когда они в очередной раз возвращались ни с чем. Арья думала по-другому, но промолчала.       Люди Рамси по-прежнему сидели в подвале под замком. Их судьбу решит Джон, когда приедет, — должна же была Арья оставить какую-то работу и ему. В конце концов, казнить и миловать — право короля Севера. А если уж так случится, что он не казнит Алина и Жёлтого Дика, — придётся ей это исправить.       После того, как мейстер Утор изучил содержимое головы Рамси, она благополучно воссоединилась с телом. Ради Эддарда мейстер устроил скромную церемонию погребения, и останки его отца упокоились в недрах Дредфорта.       Над своей утратой Эддард горевал недолго. Как и у Арьи в детстве, интересных дел в замке у юного лорда ежедневно находилось с избытком. И вышивать его не заставляли. Мейстер немного занимался с ним математикой, но в основном он был предоставлен сам себе. Стрелял из отцовского лука, пока что слишком тяжелого для него, ездил верхом, гонял обруч, играл с оруженосцами в «хозяина переправы», и с ними же сражался на тренировочных мечах под присмотром мастера над оружием, сира Кристофера.       Часть времени Эддард проводил на псарне с Рыжей Джейной и её щенками в нетерпеливом ожидании, когда они откроют глаза. Все щенки были чёрными, а один похож на мать — рыжий с белым. Арья решила, что возьмёт его себе. Конечно, собака — не лютоволк и даже не волк, но всё-таки… Может быть, так она будет меньше скучать по Нимерии.       Каннибал непрестанно выл, чуя смерть хозяина, и его тоскливая песнь наводила страх на обитателей замка. Иногда к нему присоединялись остальные собаки.       С Каннибалом следовало покончить как можно скорее. Пусть он и не был виноват в своей злобной натуре, таким его воспитал Рамси — но всё, что было связано с Рамси, должно было исчезнуть.       Энги наотрез отказался убивать пса — он, дескать, чуть ли не собственной грудью выкормил его, когда тот был слепым щенком. Другие люди вообще боялись приближаться к дьявольскому отродью, потому что какой-то местный умник заронил в тёмные крестьянские головы мысль о том, что после смерти лорда Болтона его дух перешёл в пса.       Всё разрешилось благодаря случайности. В один из дней Энги, убираясь в клетке Каннибала, плохо закрыл дверцу, и пёс выбрался во двор. Там в этот момент находилось много народу, но Каннибал среди всех мгновенно унюхал своего давнего врага — Бриенну. Не издав ни звука, он понёсся прямо на неё.       Бриенна стояла к нему спиной и не видела этого. К счастью, какая-то служанка в ужасе взвизгнула, Бриенна успела обернуться и извлечь меч из ножен. Каннибал прыгнул высоко, целясь прямо в горло. Бриенна выставила перед собой меч. Через мгновение Каннибал, предсмертно хрипя, сучил в пыли когтистыми лапами с мечом в брюхе.       После этого Подрик перестал подтрунивать над Бриенной из-за того, что она всегда таскает с собой меч.       — Каннибал мёртв, — сообщила Арья Тайвину за обедом.       Он поднял глаза от тарелки и кивнул, но тут же снова углубился в свои мысли.       Если в первые дни Тайвин моментально съедал всё, что ему давали, то потом аппетит у него вдруг пропал. С каждым днём он становился всё более вялым, апатичным, всё сильнее уходил в себя. Арье большого труда стоило по утрам вытащить его из постели, уговорить одеться и умыться. При этом у него был такой несчастный вид, что она чувствовала себя насильником, истязающим жертву. Ей было очень жаль Тайвина, но мейстер сказал, что постоянно лежать в постели ему вредно.       Одевался и раздевался Тайвин самостоятельно, хотя с его искалеченной рукой проделывать некоторые манипуляции было сложно. Он расстраивался, если что-то не получалось (это были единственные эмоции, которые он проявлял), а однажды даже заплакал, не сумев справиться с затянувшимися мёртвым узлом тесёмками бриджей. Пока Арья распутывала тесёмки, Тайвин старательно отворачивал от неё мокрое лицо, а она делала вид, что не замечает его слёз.       Есть его теперь тоже приходилось уговаривать. Бывало и такое, что, не успев донести ложку до рта, он вдруг застывал с отсутствующим выражением лица.       — Ешьте же, милорд, остынет, — говорила Арья.       Тайвин смотрел на неё удивлённо, хмурился, пытаясь сообразить, чего от него хотят, потом покорялся и глотал пищу.       Только молоко он пил с удовольствием. Арье ни за что не пришло бы в голову предложить ему молоко, но как-то служанка по ошибке принесла на подносе кружку, предназначавшуюся Эддарду. Тайвин вдруг спросил, для него ли это, и когда Арья на всякий случай ответила утвердительно, сразу выпил всё. С тех пор ему давали подогретое молоко на ужин.       Что касается вина, то его Тайвин не употреблял совсем.       Во второй половине дня, когда спадала жара, Арья вместе с Тайвином гуляла по галерее. Тридцать ярдов туда и обратно, и ещё несколько раз по столько. Конечно, куда приятнее было бы пройтись по периметру внешней стены, но Тайвину пока ещё было тяжело подниматься так высоко по лестнице. Его уже не пошатывало при ходьбе, хромота уменьшилась, но всё ещё была заметна. Иногда он останавливался, чтобы отдохнуть, опираясь на перила.       По правде сказать, днём Арья старалась проводить в своей комнате как можно меньше времени. Постоянно находиться рядом с молчащим Тайвином было невыносимо. Он был погружён в себя, она чувствовала себя лишней. Время шло, а ближе друг другу они не становились.       После отмены макового молока Тайвин стал хуже спать. В одну из ночей ему приснилось что-то плохое, он начал стонать во сне. Арье пришлось разбудить его. Пытаясь успокоить, она положила одну ладонь на его влажный от пота лоб, другую — ему на грудь, на бешено колотящееся сердце. «Это просто плохой сон, милорд». Тайвин с неожиданной силой вцепился в её руку и не отпускал до утра. Но рассказать, что ему снилось, не захотел.       Если, случалось, Арья читала перед сном в постели, Тайвин молча лежал рядом, раз за разом пропуская между пальцами здоровой руки прядь её волос. Он мог совершать это движение бесконечно, и вид у него при этом был такой же сосредоточенный, как у дурака, когда тот рассматривал своё ожерелье. Думал в этот момент Тайвин, конечно, не об Арье.       Того, что обычно происходит в постели между мужем и женой, у них ни разу не было. Тайвин или не хотел, или не был готов, или что-то ещё — но не принуждать же его ещё и к этому.       Оставаясь днём один, Тайвин всегда сидел в кресле у окна. Отсюда можно было видеть только стену башни и кусочек двора, но эти декорации Тайвину никогда не надоедали. Вряд ли он их вообще замечал, хотя глаза его были открыты. Если бы ветер случайно захлопнул ставни, он, вероятно, точно так же продолжал бы смотреть в закрытое окно.       Однажды в детстве, лазая с Джоном по деревьям в богороще, Арья увидела на ветке непонятную штуку, напоминающую скрученный пожухлый листик. Джон сказал, что это куколка, из которой позже появится бабочка или мотылёк. С тех пор Арья каждый день бегала в богорощу, надеясь увидеть, как это произойдёт. Снаружи куколка никак не менялась, и было странно представлять, что внутри неё происходит перерождение гусеницы в бабочку.       Увы, процесс появления на свет бабочки Арья не застала. В один из дней её встретила лишь пустая оболочка. Так она и не узнала, скрывалась ли там яркая крапивница или невзрачный мотылёк.       Тайвин в его оцепенении напоминал Арье ту куколку. С ним что-то происходило, но Арья понятия не имела, что именно, и никак не могла ему помочь.              Море часто выбрасывало медуз на берег уединённой бухты у подножия Утёса, где Тайвин с Дженной и их братья любили проводить время.       Насколько плавно и грациозно медузы перемещались в воде, настолько беспомощными эти существа становились на суше. Словно потерпевшие крушение корабли, они бессильно лежали на высыхающем песке, неспособные самостоятельно преодолеть расстояние до полосы прибоя, и солнце медленно убивало их, постепенно превращая в зловонную субстанцию.       Как-то Тайвин, дурачась, наступил на одну прозрачную кучку, ещё не тронутую разложением. Прохладное желе продавилось между пальцами.       — Прекрати! — сердито толкнула его Дженна. — Она же живая.       — Всё равно умрёт, — буркнул он, но больше так не делал.       В детстве Тайвин часто соглашался с Дженной, но когда вырос, её замечания стали его раздражать. Слишком бесцеремонно озвучивала она то, о чём Тайвин предпочитал не думать. К тому же последнее слово в словесном поединке обычно оставалось за ней. Это его злило.       «Ты старый, Тайвин, знаешь ты это?..» — пристально глядя на него, сказала ему Дженна десять лет назад, в свой последний приезд в Утёс. Ему было пятьдесят семь, и он не считал себя старым. «Ты ненамного моложе, — ответил он. — Однако, полагаю, я ещё могу зачать ребёнка, а ты — нет». Она рассмеялась: «Но ты – не хочешь. Так что в этом мы равны».       Дженна начала подбирать медуз и относить в море. Киван, покосившись на Тайвина, принялся ей помогать. На большинство медуз солнце уже оказало своё разрушительное воздействие, но некоторые всё же оживали в воде.       Тайвин сидел на осколке скалы и смотрел на это, не испытывая по отношению к несчастным медузам ни сочувствия, ни злорадства. В том мире, в котором существовал он сам, их жизнь или смерть ничего не значила и ни на что не влияла.       Гораздо больше в тот момент его занимала мысль о том, как ужасно, будучи ещё живым, оказаться настолько слабым и беззащитным.       Теперь Тайвин чувствовал себя такой выброшенной на берег медузой.       У него словно бы не было ни костей, ни мышц. Одна только оболочка, которую окружающие ошибочно принимали за Тайвина Ланнистера. Ни на что не способная оболочка.       Сначала всю эту оболочку занимал желудок. Тайвин жадно набивал его мясом, хлебом, овощами — всем тем, что ему заменяла весь год жидкая похлёбка с костями и сухари.       Через несколько дней чувство голода притупилось, а потом вообще исчезло. Тайвин перестал различать вкус еды. Свиные отбивные со специями и перепёлки в медовом соусе казались ему столь же безвкусными, что и овсянка. Он ел теперь, только чтобы не бурчало в животе. И чтобы девочка не смотрела на него укоряющим взглядом.       Просыпаясь утром, Тайвин ощущал чудовищную слабость. Мысль о том, что нужно выбираться из постели, приводила его в отчаяние. Ему хотелось плакать, умолять девочку оставить его, наконец, в покое. Тогда бы он просто продолжал лежать с закрытыми глазами… долго-долго… и, может быть, умер бы, если бы боги проявили милосердие.       Но девочка была настойчива. Она заставляла его проживать ещё один бессмысленный день. Иногда Тайвин ненавидел её за это.       В конце концов он уступал её настойчивости: выползал из постели, умывался, одевался, садился за стол, ложку за ложкой проталкивал в себя овсянку и ещё что-то питательное.       После этого девочка обычно некоторое время не мучила его. По крайней мере, до обеда, когда нужно было снова запихивать в себя еду, а потом идти с ней гулять по осточертевшей галерее.       В остальное время Тайвин мог сидеть в кресле и думать. Девочка часто уходила по своим делам, оставляя его одного. Думать тоже было тяжело, но всё же не так, как двигаться. Мысли появлялись в голове произвольно, он не управлял ими.       Иногда память безжалостно преподносила Тайвину эпизоды его жизни в Дредфорте. Странно, но он наблюдал всё это словно со стороны — как если бы смотрел представление в театре.       Иногда он думал о смерти. Смерть казалась привлекательной — она должна была избавить от воспоминаний. От неё Тайвина отделяло всего-то несколько шагов — Вдовий Плач стоял в углу комнаты. Без сомнения, хорошо наточенный. Рамси наверняка заботился о том, чтобы доставшееся ему сокровище из валирийской стали всегда было острее бритвы. Вышло бы символично, и, пожалуй, даже нравоучительно, если бы глава дома Ланнистеров покончил с собой при помощи оружия, выкованного из фамильного меча Старков. Но для этого нужно было встать, пройти эти несколько шагов, извлечь меч из ножен, упереть рукоятью в стену… а ему и руку-то тяжело было поднять.       Ещё Тайвин боялся, что Квиберн настолько изменил его, что он не сможет умереть, даже пропоров себе кишки. Он был уверен, что такая безуспешная попытка убить себя наверняка лишит его рассудка, поэтому каждый день откладывал этот шаг. Посещавшая его временами безумная мысль о том, что там его может ждать Рамси, тоже удерживала от эксперимента со Вдовьим Плачем.       Тайвин смотрел внутрь себя в таком же недоумении и растерянности, в каком когда-то Джейме смотрел на буквы, которые мейстер Утёса тщетно пытался научить его складывать в слова. Джейме не мог сложить слова, а Тайвин не мог собрать себя из осколков: Рамси выхолостил его, уничтожил стержень, на котором всё держалось.       После того, как Тайвина лишили макового молока на ночь, он стал плохо спать. Однажды ему приснилась темнота. Просто темнота, и больше ничего. Тайвин решил, что умер, но потом ощутил чьё-то присутствие.       Он не знал, кто или что это было, только слышал напряжённое дыхание. Ему сделалось страшно. Словно во тьме скрывалось какое-то чудовище.       Когда-то прежде Тайвин уже слышал над собой такое дыхание. А потом Рамси сделал ему больно. Очень больно.       Во сне Тайвин знал, что если чудовище из темноты доберётся до него, то сотворит с ним что-то настолько ужасное, что даже и вообразить невозможно.       И тогда, проснувшись в липком поту, задыхаясь от ужаса, он понял: Рамси снова обвёл всех вокруг пальца. Он не умер. Он по-прежнему здесь, в Дредфорте.       Рамси сказал, я буду ждать тебя там. Но это было не про смерть, нет. Он говорил о темноте.       Ночь темна и полна ужасов.       При дневном свете всё это казалось Тайвину собственной глупой выдумкой. Если бы он рассказал кому-нибудь о своих страхах, его сочли бы просто выжившим из ума стариком.       Рамси мёртв. Чудовищ не существует.       Тайвин мысленно повторял это целый день и давал себе слово не бояться.       Но наступал вечер, темнота выползала из подвала, подступала со всех сторон, клубилась в углах комнаты. Пламя свечи до поры до времени отгоняло то, что пряталось во тьме, но Тайвин чувствовал, как чёрные щупальца тянутся к нему, и готов был скулить от страха, как щенок.       Когда наступала ночь, только девочка оставалась между ним и чудовищем.