Боги смеются над молитвами и королей, и пастухов.
Роберт Баратеон.
«Милорд Болтон из вас душу вынет». Джейни Пуль оказалась права. Очень скоро Рамси навестил Тайвина и заставил его кричать до потери голоса. Тайвину доводилось видеть пытки. Он никогда не возражал против допроса с пристрастием, если человек отказывался делиться информацией добровольно. Но он всегда предоставлял возможность выбора, — хотя и ограниченную, в зависимости от обстоятельств. Предать чьи-то интересы, сказать правду — и получить щедрое вознаграждение (в некоторых случаях — лёгкую смерть). Хранить молчание — и страдать, чтобы потом, в большинстве случаев, всё равно сказать правду. Сперва помучиться предпочитали герои или глупцы. Почему-то чаще всего это были одни и те же люди. Они по своей воле обрекали себя на пытки. При самóй процедуре дознания Тайвин старался не присутствовать. Этим грязным, шумным и некрасивым делом занимались обученные нужному ремеслу люди, которым платили за их умение добывать правду. Квиберн тоже это умел, но его слишком уж интересовало то, что у допрашиваемых внутри в самом прямом смысле слова. Тайвин приходил, когда человек уже готов был сказать то, что от него требовали. У некоторых языки развязывались сразу, едва только они видели дыбу. Более упрямые к этому моменту теряли человеческий облик и едва могли говорить. Попадались и такие, кто молчал до последней черты, но это были единицы. Тайвина всегда занимал вопрос, являлось ли это следствием невероятной силы воли или причина крылась просто в высоком болевом пороге. Ещё когда Тайвин был ребёнком, мейстер Утёса рассказывал ему, что люди по-разному чувствуют боль. В дальнейшем, присматриваясь к обитателям замка, Тайвин и сам в этом убедился. Например, он заметил, что молодой псарь, которому мейстер зашивал глубокую рану от собачьих зубов на ноге, только морщился и беззлобно ругался, хотя не получил перед операцией ни макового молока, ни даже обычного вина. Зато дюжий кузнец, наступивший на гвоздь, не меньше четверти часа вопил на весь двор, как роженица, у которой плод идёт ногами вперёд. Тайвин относился, скорее, к таким чувствительным, как кузнец, но, полагая это слабостью, успешно скрывал. Будучи подростками, незадолго до того, как отправиться на свою первую войну, он, Стеффон и Эйерис поспорили, кто дольше продержится, если их возьмут в плен и станут пытать. Чтобы выяснить это, они не придумали ничего лучшего, кроме как держать руки над горящей свечой. Спор выиграл Тайвин, но только потому, что он был упрямее и самолюбивее остальных, а не бесчувственнее. Эйерис, хвалившийся, что дракону огонь не страшен, первым с шипением отдёрнул руку, назвав состязание «ужасно глупой затеей». Стеффон продержался дольше, но тоже скривился и убрал руку, когда начало припекать. Почти потерявший сознание Тайвин с улыбкой терпел, пока его победа не стала очевидной. Победа пахла сгоревшей плотью. Товарищи его потом не очень страдали, только Эйерис жаловался, что ему неудобно дрочить — сдуру он сунул в огонь правую руку. Сам же Тайвин несколько ночей не спал от боли, потому что стыдился идти к Пицелю за лекарством: такую рану невозможно было получить случайно, она слишком явно уличала его в участии в дурацкой мальчишеской затее. Пицель непременно доложил бы королю, и тот, пожалуй, мог решить, что Тайвина ещё рано посвящать в рыцари. Дома, за закрытыми дверями, при жене, Тайвин позволял себе пострадать от чего-нибудь незначительного вроде прищемленного пальца. Джоанна называла его «неженкой», целовала в темечко и обещала, что скоро всё пройдёт — как делала его мать, когда Тайвин был совсем маленьким. И если ласки матери он, став постарше, начал избегать, считая, что это умаляет его взрослость и мужественность, то та же самая ласка от жены была ему приятна. Так он чувствовал себя любимым. На поле боя и в турнирных поединках ему везло — он ни разу не получил серьёзных травм, хотя от схватки никогда не увиливал. Во время яростной контратаки на отряд Рейна под Тайвином убили коня, но и тогда он отделался одними лишь помятыми доспехами и шишкой на лбу. Пожалуй, самую сильную боль в прошлой жизни он испытал во время этого глупого спора, и потом, спустя сорок лет, когда получил арбалетный болт в живот от Тириона. Но всё это оказалось сущей ерундой по сравнению с испытаниями, которые ждали Тайвина в Дредфорте. Болтон сразу понял, что его пленник из тех, кого боль может свести с ума. Он мучил Тайвина не ради золота или ценных сведений, но тоже в каком-то смысле предоставлял выбор. Правда, Тайвин сомневался в том, что если отречётся от своего имени и подчинится бастарду, тот перестанет его терзать — слишком явное удовольствие получал Рамси от самогó процесса. Оправившись от первой встречи с бастардом Русе и от первой причинённой им боли, Тайвин бешено разозлился, когда осознал, что сделался не просто жертвой чьей-то политической интриги, — с этим он ещё мог смириться, но ещё и игрушкой, забавой — и в руках кого?! Злость довольно долго питала способность Тайвина к сопротивлению. Поначалу он даже ощущал какой-то нездоровый азарт. Рамси настойчиво пытался заставить его называть себя «милорд», но не преуспел. Тайвин продолжал называть его «бастардом» и презрительно улыбался ему в лицо, потому что это гарантированно выводило Рамси из себя. Семеро, да за последние двадцать лет Тайвин столько не улыбался. Впрочем, и столько слёз не пролил он за всю свою долгую жизнь, сколько выжал из него Дредфорт. Силы Тайвина, однако, были не бесконечны, и по мере того, как уменьшалось на его теле количество не тронутой сталью и огнём кожи, он против воли становился всё более… сдержанным. Теперь уже его мучитель улыбался чаще, чем он. С каждым криком, с каждой каплей крови и слёз Тайвин слабел, а бастард словно делался сильнее. Впрочем, возможно, именно страдания Тайвина и других замученных им людей и породили в конечном счёте опухоль в его голове. Дня и ночи в подвале не было. Было только время с Рамси и время без него. Тайвин быстро научился ценить те минуты, когда боль не грызла его тело и мозг, но они выпадали нечасто — Болтон заботился об этом. Даже когда его не было рядом, о нём напоминали стёртые в кровь запястья, вывернутые дыбой суставы или освежёванная рана. Боль, голод, холод— в Дредфорте все они были союзниками Рамси, но к холоду и голоду Тайвин как-то притерпелся, а вот привыкнуть к боли оказалось невозможно. Старик-мейстер вздыхал и качал головой, вправляя ему плечевые суставы, накладывая повязки на ободранные и обожжённые места. Мейстер боялся бастарда и, хотя никогда прямо ему не противоречил, всё же пытался с помощью осторожных советов удержать от чрезмерной жестокости. Рамси к советам прислушивался, но было понятно, что он с удовольствием избавился бы от мейстера, которого за глаза звал «серой крысой», если бы не нуждался в нём — в том числе, из-за своих головных болей. Джейни Пуль, поначалу злорадствовавшая по поводу несчастий Тайвина, через некоторое время переменилась к нему. Нет, она не произносила сочувственных слов, и вообще больше не пыталась заговаривать с ним, но суп, который она приносила, всегда был гуще, чем суп другой служанки, а вода — чище. Иногда Джейни припрятывала для него за пазухой лишний кусок хлеба или даже мясную кость, которую можно было долго обгладывать. Все лучшие блюда поваров Утёса и Красного замка не стоили этой кости. Тайвин благодарил Джейни, но в глаза ей не смотрел, понимая в глубине души, что этот долг ему уже вряд ли когда-нибудь удастся вернуть. Мейстер Утор и Джейни — наверное, единственные в замке, кто относился к Тайвину без презрения и ненависти. Был ещё безобидный дредфортский дурак, но с ним Тайвин познакомился позже. В подвале на том же этаже, что и зарешеченная камера Тайвина, располагалось довольно обширное круглое помещение с каменными сводами. В центре вырастал из гранитного основания символ дома Болтонов — равносторонний крест. Почти чёрный от пропитавшей его крови, он производил зловещее впечатление. Вдоль стен располагались другие приспособления для пыток, позатейливее. Например, грубо сколоченная деревянная лошадь* без глаз, но с гривой и хвостом из пакли. Была здесь, само собой, и лебедка с прикреплёнными к потолку блоками и перекинутыми через них цепями. Сюда Тайвина притаскивали люди Болтона, когда ему приходила охота развлечься. С собой он обычно приводил свою немую сучку, Миранду, и чёрного пса. «Я родился с ножом в руке», — рассматривая своё отражение в поверхности лезвия, говорил Рамси, и пальцы его нежно поглаживали острую кромку. С помощью ножа он чаще всего причинял боль, но не пренебрегал и другими развлечениями — Тайвина и на дыбе растягивали, и плетью на деревянной лошади били бессчётно. Пару раз подвергали его и более изощрённым пыткам, о которых Рамси вычитал в старинной отцовской книге. Для него это было как приправа к пресной пище, когда всё остальное наскучивало. Фрагменты из этой книги он любил зачитывать вслух, сопровождая собственными комментариями. Применять на практике, однако, не спешил, поскольку в большинстве своём описанные в книге способы пыток представляли опасность для жизни истязуемого. Рамси был бы не прочь сунуть ноги Тайвина в чан с кипящим маслом, но мейстер сказал, что не возьмётся вылечить такой обширный и глубокий ожог. Выбранив мейстера, разочарованный Рамси от этой идеи всё же отказался. Но мейстер никак не мог помешать бастарду предаваться безобидным, с точки зрения вреда здоровью, развлечениям вроде натирания ступней солью, которые потом притащенная Жёлтым Диком со скотного двора коза своим шершавым, как напильник, языком слизывала до мяса. Горящий веник тоже не представлял опасности для жизни, но от него потом очень чесалась обожжённая спина. До поры до времени Рамси не слишком злоупотреблял свежеванием, удовлетворяясь узкими полосками на боках и бёдрах. Грудь не трогал — как будто для чего-то приберегал. Тайвин, впрочем, догадывался, для чего — он видел это на груди Джейни. Его собственная грудь была значительно шире, и он внутренне содрогался, представляя, как долго Рамси будет трудиться, чтобы изобразить на ней то же самое. «С каждым содранным куском шкуры ты всё больше принадлежишь мне», — говорил Рамси, покачивая полоской кожи перед глазами Тайвина, прежде чем кинуть её в пасть поскуливающему от нетерпения Каннибалу. То, что у его игрушки кровь быстро сворачивается, а раны быстро заживают, приводило бастарда в восторг, потому что можно было резать снова и снова. Иногда он не резал, а просто сдирал только что присохшую к ранам корку. Тайвин проклинал Квиберна. Лучше бы чёртов некромант сделал его неуязвимым для боли и голода. Иногда удавалось ненадолго ускользнуть в спасительное бесчувствие, но ведро холодной воды неизбежно возвращало Тайвина к действительности. Он всё ещё не сдавался, однако по прошествии двух лун его уже хватало только на молчаливо-угрюмое, без искры, сопротивление. О том, сколько именно времени он находится в Дредфорте, ему было известно только со слов мейстера. Самомý Тайвину казалось, что вечность. Он вдруг вспомнил о богах и начал молиться Воину, прося дать сил противостоять бастарду. Время шло, а силы таяли, утекали, как кровь в землю. На исходе третьей луны Тайвин уже молился Неведомому и призывал смерть, но Неведомый остался глух к его молитвам. Сердце продолжало исправно биться. Поскольку самоубийство пока ещё представлялось Тайвину слабостью, он начал оскорблять Болтона, называя ублюдком, трусом и другими словами, плевал в лицо, тщетно пытаясь спровоцировать его расправиться с ним. Рамси утирался, но вместо ярости лицо его озарялось понимающей улыбкой, говорившей «я знаю, чего ты добиваешься». Улыбка всегда обещала новую боль. — Чем сегодня займёмся, лорд? — весело спрашивал Рамси, очередной раз спустившись в подземелье. Тайвин изо всех сил, до онемения пальцев, вцеплялся в решётку своей камеры, хотя это ещё ни разу не спасло его от водворения в пыточную. — Хочешь покататься на деревянной лошадке или уже соскучился по горящему венику? Миранда всегда хотела, чтобы его посадили на лошадку, но решал обычно Рамси. Иногда он бросал монетку. Часа или два спустя, когда Тайвин, ослепший от слёз и оглохший от собственного крика, лежал на лавке почти без чувств, Рамси устраивался рядом, гладил по щеке, шептал на ухо: — У нас с тобой много времени, мой лорд. И он ещё что-то говорил, говорил, говорил. Временами Тайвину казалось, что он начинает слышать этот вкрадчивый шелестящий голос в своей голове. Но когда-то заканчивалась и пытка. Не было на свете человека счастливее Тайвина, когда Рамси покидал его. Оставшись один в кромешной тьме, он до боли в ушах прислушивался — не хрустнет ли снова щебень под сапогами?.. не донесёт ли подземное эхо голосá?.. Слух его в подвале обострился до предела. Кажется, иногда он слышал, как растёт трава наверху. Прислушивался Тайвин не просто так. Рамси любил обманывать. Например, наразвлекавшись, уходил из подвала вместе со своими людьми, оставив Тайвина в убеждении, что на этот раз всё закончилось. Но не успевали ещё высохнуть слёзы на щеках, как бастард внезапно являлся в подвал, чтобы снова мучить его. Выражение лица Тайвина в тот момент, когда он видел своего палача, вызывало у Рамси безудержное веселье. Это уже потом, когда болезнь начала прогрессировать, он почти перестал смеяться — смех вызывал у него головную боль. Небольшие, но частые кровопотери и скудная пища выматывали. Тайвин терял вес и слабел, мышцы утратили прежнюю твёрдость. Его давно уже не беспокоила ни грязь, в которой он жил, ни близкое соседство с крысами. Они тоже были голодными, но почему-то не кусали его, только обнюхивали. Тайвин чувствовал, что скоро начнёт смотреть на них, как на еду. Понимая, что никакой Селми не придёт спасать его, и что надеяться можно только на себя, Тайвин запоздало решил, что нужно беречь силы. Может быть, представится случай бежать. Убить Рамси нечего и думать, он осторожен, как дикий зверь, а его пёс и Миранда в любой момент готовы вцепиться в того, кто угрожает хозяину. Или один другому в глотку, — потому что ревновали Рамси друг к другу. Тайвин прекратил сопротивляться и стал демонстрировать смирение и покорность (в разумных пределах, конечно— насколько позволяла гордость), пытаясь внушить Рамси, что силы его на исходе, и он уже почти готов сдаться. Рамси теперь вроде как ленился сам спускаться в подвал, и Тайвина приводили в его кабинет. Там он сам стягивал рубаху и позволял привязать себя к кресту. — Когда же ты образумишься, лорд? — укоризненно вздыхал Рамси и брался за нож. Однажды, вырвав Тайвину ноготь на среднем пальце левой руки, он с довольной ухмылкой сообщил, что отправит его Серсее в ответ на предложение выкупа. Рамси даже продемонстрировал письмо с королевской печатью и суммой, в которую дочь оценила Тайвина. В иные времена он счёл бы, что стóит больше, но у человека, которому только что вырвали ноготь, тщеславие как-то отходит на второй план. Теперь Рамси занимался Тайвином реже и без прежнего пыла, с некоторой даже скукой на лице. Казалось, ему надоела игра или игрушка. Однажды терпение Тайвина было вознаграждено. Или ему так показалось. Лютон и Дамон с Алином конвоировали его через двор к главному чертогу, когда он заметил у коновязи взнузданную, но неосёдланную лошадь. То ли её только что расседлали, то ли, наоборот, собирались седлать. Лошадь была не слишком хороша — обычная крестьянская кляча. К тому же без седла Тайвин ездил всего пару раз в детстве, и воспоминания об этом опыте сохранил не самые приятные. Главные ворота были распахнуты, решётка поднята — в замок въезжала телега, гружёная хворостом. Расстилающееся за воротами зелёное поле соблазняло свободой. Тайвин видел что-то кроме серых стен Дредфорта впервые с тех пор, как попал сюда. И, может быть, никогда больше не увидит. Уверенности в успехе не было, но Тайвин знал, что если не попытается, то после будет сожалеть о своей нерешительности. В конце концов, что он потеряет в случае неудачи, кроме ещё пары ногтей и некоторого количества кожи?.. Поскольку Рамси не терзал его уже несколько дней, чувствовал он себя более или менее сносно. В последнем супе, который он съел, затесался крупный кусок говядины, после которого в животе на некоторое время даже перестало сосать. Сил вскочить на неосёдланную лошадь у Тайвина сейчас не хватило бы, но он легко мог забраться на неё с коновязи. Лютон, внушавший больше всего опасений из-за своей дубины, отошёл справить малую нужду. Алин и Дамон увлеклись разговором с новенькой служанкой. Поблизости Айронсмиты, похожие друг на друга, как близнецы, молотили друг друга тренировочными мечами, но Тайвин был уверен, что рыцари его преследовать не станут. Вряд ли в будущем представится лучший шанс. Шаг в сторону, другой, третий… Тайвина заметили только когда он, поднявшись на коновязь, уже заносил ногу над спиной лошади. — Парни, держите его! — истошно завопил с галереи неизвестно откуда взявшийся там Жёлтый Дик. — Уходиииит! Едва не задавив попавшегося на пути одноглазого конюшонка, нещадно пинаемая в бока лошадь с испуганным ржанием вынесла Тайвина за ворота. Вдогонку раздавалась брань. На стенах стояли лучники, и вскоре несколько предупредительных стрел вонзилось в землю впереди, но потом обстрел прекратился. Рамси не позволил бы убить ценного пленника. У Тайвина было значительное преимущество перед преследователями, и в какой-то момент он осмелился поверить, что сможет оторваться. Пожалуй, даже в тот раз, когда Тайвин со Стеффоном, напоровшись на засаду, сломя голову удирали от наёмников Девятиглазого на Ступенях, скачка не была настолько безумной. Он нёсся мимо полей с созревающей пшеницей и овсом, мимо пастбищ и холмов, поросших хилым кустарником. Изредка попадавшиеся на пути крестьяне боязливо отходили в сторону. В одном месте лошадь чудом не врезалась в крытый фургон какого-то торговца, который тащила пара мулов. Торговец что-то орал вслед. Кровь пульсировала в висках, горизонт болтался перед глазами, вызывая тошноту. Тайвина подбрасывало, как мешок с брюквой, и голое тело разом за разом плюхалось на лошадиную спину, грозя отбить яйца. Ветхая рубаха его, порвавшаяся спереди до пупка, когда он забирался на лошадь, теперь развивалась за спиной, как плащ. На самом деле Тайвин, конечно, двигался не так уж быстро, он просто отвык ездить верхом, и сейчас ему стóило большого удерживаться на спине лошади. Тайвин не собирался воевать глубоко на Севере, поэтому карту здешних мест помнил не очень хорошо. В Дредфорт его привезли с мешком на голове, и у него не было возможности рассмотреть окрестности. Сейчас он направлял лошадь в ту сторону где, как ему казалось, должен был находиться лес. Но лес так и не появился. Люди Рамси нагнали его быстро — лошади у них были хорошие, сытые — взяли в тиски и вынудили остановиться. Лютон ударом дубины в грудь свалил Тайвина на землю. Падая, он вспомнил о своём больном колене, и, конечно, снова ушиб его. Дамон с Алином спешились и немного попинали Тайвина по рёбрам. — Хватит, — сказал Дамон. — Милорд Рамси велел не калечить его. Тайвин, сжимая руками колено, сквозь боль подумал, что Дамону и Алину с Лютоном тоже достанется за то, что они его упустили. Или… это была просто ловушка?.. Ему скрутили локти сзади, посадили на лошадь и повезли назад в замок. Рамси встречал их за воротами с широкой улыбкой на лице. Дамон спихнул Тайвина на землю к его ногам. Решетка со скрежетом опустилась, отрезая Тайвина от свободы, от той части жизни, которую он ещё мог бы прожить, от… всего… Он лежал ничком на земле, прямо перед глазами уверенно давили землю обильно смазанные свиным жиром сапоги Болтона. От запаха жира его затошнило. Опасаясь немедленной расправы, Тайвин подтянул под себя больную ногу. Впрочем, вряд ли бастард станет бить сам — скорее, велит Дамону выпороть его кнутом у столба. — Захотелось побегать? — в голосе Рамси не улавливалось ни малейшего оттенка раздражения или недовольства. — Отлично. Завтра мы с тобой поиграем в прятки, лорд. Лютон с Алином аккуратно, почти бережно, подняли Тайвина с земли и сопроводили в подвал. Безумная скачка страшно вымотала его, но он не мог заснуть, думая о том, чтó его ждёт завтра. Слишком довольным выглядел бастард, это не к добру. Теперь уже не было никаких сомнений в том, что всё было подстроено. Рамси довольно долгое время подыгрывал Тайвину, и в конце концов вынудил сделать то, что его позабавило. Тайвин чувствовал себя одураченным. Его обвели вокруг пальца, как местного дурачка, над которым любили поиздеваться люди Рамси. Например, Тайвин однажды был свидетелем того, как Жёлтый Дик с невинным лицом обещал угостить его сахарным леденцом, если тот закроет глаза и откроет рот, а когда несчастный глупый парень сделал это, под хохот остальных затолкал ему в глотку огромную личинку жука-рогача. Дурак тогда просто проблевался, а что Рамси теперь за побег сделает с ним?.. Тайвин хорошо помнил, что случилось с Джейни, когда она хотела сбежать.