Дела добрые, дела дурные

      Кувшин был полон, но Тайвин не притрагивался к вину, хотя в последние дни у него вошло в привычку выпивать первый кубок сразу после завтрака.       Время едва перевалило за полдень, а он уже испытал два потрясения. Сначала странная история с кошкой, повергшая его в страх и смятение, а после этого и часа не прошло, как он узнал, что одним Ланнистером и одним городом в мире стало меньше. Обдумать это лучше на трезвую голову. Вчера он едва не наделал глупостей, потому что был пьян и зол. Да и изжога потом всю ночь мучила от скверного дорнийского.       Когда служанка стала рассказывать об освежёванной и распятой на чар-древе кошке, Тайвин почувствовал, что задыхается. Словно он глубоко нырнул, забыв набрать воздуха в лёгкие. Он отчаянно сопротивлялся панике, твердил себе, что это дело человеческих рук, а не какой-то таинственной злой силы, которой невежественные крестьяне всегда приписывают то, чего не могут объяснить. Но страх, ворочаясь в чреве скользкими тугими кольцами, шипел другое: «чудовище даёт знать, что оно здесь, рядом».       Хотя солнце уже успело прогреть комнату, Тайвина начало знобить. Он с трудом смог побороть унизительную дрожь в теле.       Только когда Арья уверенно заявила: «Нет тут никаких призраков!», его немного отпустило. По крайней мере, он снова смог дышать. Но она всё равно поняла, что с ним что-то не так. Может быть, услышала, как глухо и ритмично, словно маршевый барабан, бьётся в рёбра его обезумевшее сердце.       Накануне Арья вернулась к вечеру, уставшая, с лицом, покрытым пылью. Она не была ранена, но на щеке её темнел размазанный потёк цвета засохшей крови — и выглядело это непохожим на то, что она просто придавила комара.       Тайвин рассмеялся бы в лицо тому, кто предсказал бы ему, что он когда-нибудь будет женат на северянке, которая носит мужскую одежду, опоясывается мечом и от скуки гоняется за одичалыми. Жаль, что он никогда не прибегал к услугам гадалок.       Выпитое вино развязало Тайвину язык, и он спросил:       — Вы убили их?       — Да, — зачерпнув сложенными ковшиком руками воду из тазика для умывания, равнодушно, без тени волнения в голосе, ответила его жена. У неё был вид человека, выполнившего тяжёлую и не слишком приятную, но необходимую работу. — Одичалые не захотели сдаться.       Серсея тоже не захотела.       Известие о её смерти оказалось для Тайвина и неожиданным… и нет. Он знал Серсею достаточно для того, чтобы понимать, что после всего, что с ней было, она не откажется от трона добровольно. Прощаясь с ней перед отъездом из Королевской гавани, Тайвин ясно прочёл в её взгляде, что Дейенерис не стоит рассчитывать на мирный исход переговоров. Подобно Эйерису в его последние годы, Серсея слишком увлечена была диким огнём. Пироманты под началом Квиберна неустанно трудились над тем, чтобы сделать эту субстанцию ещё более разрушительной. Серсея пока ещё не сжигала людей, но приказывала пропитывать диким огнём фитили свечей в Красном замке, отчего они горели высоким бледно-зелёным пламенем.       «Рядом с диким огнём люди становятся одержимыми», — подумал тогда Тайвин.       Но разве это не имело отношения отчасти и к нему самому? В те времена, когда он вынужденно присутствовал в тронном зале на казнях, совершавшихся по приказу Эйериса, разве не был Тайвин сам, несмотря на отвращение, зачарован дьявольской силой дикого огня, способной без труда уничтожить всё, к чему он прикасается — от плоти казнимого до железных цепей, которыми тот скован? И разве потом, много позже, не наполнялась его душа головокружительным восторгом, когда он представлял, как Утёс, атакуемый армией Дейенерис, взорвётся и исчезнет в пламени, подобно септе Бейелора, не склонившись перед драконами?       Где теперь дикий огонь, отправленный обозом в Утёс? Вряд ли он доехал до места назначения. Тот, кто организовал похищение Тайвина, знал и про обоз.       Тайвин внутренне давно уже был готов услышать о смерти дочери — наверное, поэтому боль потери он ощутил не сразу. На смену мимолётному чувству гордости за то, что Серсея не сдалась, пришла мысль, от которой ему стало не по себе: его дети — близнецы, которых он в детстве даже не всегда различал — словно оказались по разные стороны какого-то кривого зеркала.       То, что тридцать лет назад не успел сделать Эйерис, остановленный мечом его сына, в конце концов всё-таки сделала его дочь. Джейме стал клятвопреступником, спасая город, — Серсея уничтожила его, и её имя проклято на века.       «Прошлое догонит тебя», — сказал однажды лорд Титос. Тайвин, несмотря на молодость, уже тогда имел на этот счёт собственное мнение. Жизнь потом всегда подтверждала, что прав был он, а не отец, но с некоторых пор всё изменилось.       В Дредфорте прошлое, искажённое зеркалом времени, возвращалось к Тайвину снова и снова. Всё его существование здесь было наполнено отголосками событий, давно сделавшихся достоянием хроник мейстеров.       В Королевской гавани, став десницей Джоффри, он приказал раздробить колени дезертирам из Золотых плащей, имевшим наглость снова вернуться в казармы после победы на Черноводной. Тирион и Варис возражали против экзекуции, но Тайвин настоял, полагая, что это послужит уроком провинившимся и назиданием — всем остальным. О том приказе он теперь вспоминал каждый раз, когда смотрел на свою искалеченную руку.       Тогда же в Королевской гавани он велел публично высечь одну из проституток, с которыми путался Тирион. В Дредфорте Рамси называл его своей шлюхой и приказывал сечь розгами в присутствии слуг и солдат.       Тайвин позволял себе едко шутить о свадьбе Джона Аррена, когда пошли слухи, что невеста по возрасту годится ему во внучки. Дредфорт дал Тайвину в жёны женщину моложе его на сорок с лишним лет.       Здесь он встретился с Джейни, которую сам же когда-то отправил сюда вместе с Сансой Старк.       А каменный мешок в недрах Дредфорта, в котором Тайвин едва не спятил в ожидании медленной смерти от утопления, весьма настойчиво напомнил ему о затопленных подвалах Кастамере.       Действительно ли всё это было расплатой, которую сулил Его Воробейшество, — или всего лишь чередой досадных совпадений? Можно ли было избежать Дредфорта, потакая мнению овец и проявляя милосердие, когда от Тайвина этого ждали?       Если боги справедливы, то должны не только наказывать, но и вознаграждать. Как же тогда насчёт Эддарда Старка, который за всю свою честную жизнь и верность долгу получил в награду клеймо изменника и смерть от руки палача под свист и улюлюканье черни?..       Но со Старком боги уже закончили, а с Тайвином ещё нет. За что он ещё не расплатился? Что у него осталось отобрать, кроме рассудка и жизни?       Её, — услужливо подсказал внутренний голос, но Тайвин отмахнулся. Не сейчас.       Он глубоко вздохнул и потёр виски. Мысли его снова вернулись к дочери.       Серсея больше не будет создавать проблемы своему отцу. Теперь она, должно быть, создаёт их Отцу небесному.       А когда-то, ребёнком, она доверчиво держалась за руку Тайвина, улыбалась ему и смотрела снизу вверх с восхищением, как на бога.       У него сдавило горло. То ли от жалости к ней, то ли к себе… а может, от щемящей тоски по тому времени, когда он, Джоанна и дети ещё были настоящей семьёй.       Глаза наполнились слезами. Тайвин торопливо моргнул несколько раз, чтобы не дать им пролиться.       Эта потеря навсегда с ним, от неё никуда не деться. Чёрная тоска будет накатывать по утрам, когда только откроешь глаза. Так было, когда умерла Джоанна. И так было после смерти Кивана. Так будет и в этот раз.       Но сейчас ему нужно подумать о судьбе своего дома. И о своей.       Живых львов осталось немного, и теперь каждый за себя. А Тайвину предстоит расплачиваться за весь свой род. Возможно, это и было его предназначением в истории дома Ланнистеров.       Как иронично, что Джейме оказался в относительной безопасности именно благодаря своей любви давать клятвы. Останься он в Королевской гавани, Серсея утащила бы его за собой в пекло.       За все годы, что Джейме провёл на Стене, Тайвин обменялся с ним всего лишь несколькими письмами — во время долгой зимы вороны не летали. В одном из последних писем Тайвин поинтересовался, так ли Джейме идёт чёрный плащ, как когда-то шёл белый. Лучше бы он этого не делал. «К седеющим волосам чёрное идёт больше, — написал Джейме в ответ. — К тому же кровь на нём не видна. Тебе бы чёрное тоже пошло, отец».       Дорна и Жанея… За них Тайвин не беспокоился. Семья Кивана всегда была добра к Тириону, он не даст в обиду родную тётку и племянницу. Что касается Мартина, то, получив Дарри после женитьбы на вдове Ланселя, он вёл размеренную жизнь землевладельца, и в распри ни с кем не ввязывался. Кроме того, что Мартин носит фамилию «Ланнистер», он больше ни в чём не повинен.       Дженна, вероятно, тоже в безопасности. Бринден Талли позаботится о ней, в этом Тайвин был уверен. Она не хотела замуж за Эммона, но волю лорда Титоса выполнила, и детей хорьку нарожала. Тайвин не мог винить её за то, что теперь Дженна, наконец, решила жить своей жизнью. По крайней мере, в это смутное время она оставила замок на своего второго сына, а не на дурака-мужа. Лионель — Фрей лишь по фамилии, но не по характеру и внешности. И очень возможно, не по крови. Но ему придётся туго, если Эдмар Талли при поддержке Бейлиша захочет вернуть себе Риверран.       Тайвину не было дела до того, кто станет следующим Хранителем Речных земель. Он сожалел только о том, что больше никогда не увидит сестру. После смерти Кивана Дженна осталась единственным человеком, с которым он мог говорить откровенно. Она не отказывалась помочь, если он нуждался в совете, только всякий раз язвительно интересовалась: «Никак в толк не возьму, Тайвин, зачем ты постоянно просишь моих советов, если так редко ими пользуешься?».       Будь Дженна сейчас рядом, Тайвин спросил бы, как ему вести себя с женой, чтобы привязать её к себе.       Впрочем, он и так знал, каков был бы ответ. Что-то вроде: «Тебе уже седьмой десяток, Тайвин, а ты не можешь прямо сказать женщине, что она нужна тебе». Дженна всегда понимала больше, чем он говорил вслух.       И в этот раз она была бы, как всегда, права. Тайвин ни за что не признался бы женщине в том, что он в ней нуждается.       Он и себе-то признался в этом с большой неохотой. Ещё совсем недавно и речи ни о чём таком не шло, но когда появилась опасность, что Старк расторгнет его брак с Арьей, он как будто очнулся ото сна и понял вдруг, что не хочет, чтобы это случилось. Вчера Тайвин напился, пытаясь заглушить эту мысль, удержать её за пределами головы.       Сегодня он позволил ей проникнуть в сознание, и теперь прислушивался к себе, пытаясь понять, что с ним происходит.       Например, он чувствовал, что забота Арьи ему приятна. Никто по-настоящему не беспокоился и не заботился о нём после смерти Джоанны. Только старые слуги в Утёсе, которые знали Тайвина ещё ребёнком, но они давно умерли.       Ему не нравилось, что он это чувствует. В этом таилась опасность. Лорду Титосу тоже нравилась забота, и через неё он в конце концов сделался рабом своей любовницы.       Ещё больше Тайвину не нравилось сознавать, что забота Арьи о нём продиктована жалостью. Он не мог придумать другую причину, которая побуждала бы её к этому. Джоанна заботилась о нём, потому что любила. Арья тоже могла бы, наверное, полюбить его – прежнего. Но того, кому Болтон изувечил душу и тело, она могла только жалеть — как жалела Дженна тех беспомощных полумёртвых медуз на берегу Утёса.       Старк сказал, что Арья считает себя обязанной заботиться о тех, кого спасла — и это было очень похоже на правду. Сначала Тайвин был игрушкой Болтона, а теперь – своей жены. Что-то вроде куклы, которую кормят, лечат и одевают. Ах, да, ещё — выгуливают, словно комнатную собачку. Арья в детстве играла с деревянным мечом, а не с куклами, но женщина есть женщина — должно быть, теперь у неё начались пробуждаться материнские чувства, просто кроме калеки-мужа ей пока не к кому их применить. Серсея ведь тоже предпочитала куклам мальчишеские игры, однако мать из неё получилась хорошая.       Тайвин мог бы нарочно притворяться более жалким и беспомощным, чем он был, чтобы получать от Арьи эту чёртову заботу, хотя это ему и претило. Но как скоро Арье надоест быть нянькой? Тепло и забота тоже чего-то стоят, а Тайвину нечем было за них заплатить. У него не было ни замка, ни золота. Его долг будет постоянно увеличиваться, и рано или поздно она почувствует, что ничего не получает в ответ.       Всё больше отвлекаясь от самосозерцания, Тайвин стал замечать, что Арье тяжело рядом с ним. Тяжело жить в этом висящем между ними молчании. Его это тоже начало тяготить. Он надеялся, что Арья первой сделает шаг к сближению, но она держала себя отстранённо и старалась днём как можно меньше времени проводить в комнате.       В прошлой семейной жизни Тайвина тоже не всё было гладко. Иногда после ссоры они с женой не разговаривали по нескольку дней, хотя при этом продолжали спать в одной постели, — чтобы не давать прислуге повода для сплетен. Тайвин просить прощения не любил и не умел, поэтому обычно дожидался, пока Джоанне надоест молчать. Если уж она молчала слишком долго, и ему становилось совсем невмоготу, он брал в руки гребень и помогал ей расчёсывать волосы. Джоанне нравилось, когда он делал это для неё вместо служанки. После ссоры это служило с его стороны молчаливым сигналом к тому, что он хочет примирения.       У Арьи были красивые волосы, но она уделяла им недостаточно внимания. Когда она в очередной раз не смогла их расчесать и внезапно схватила ножницы, Тайвин сначала ощутил внутренний протест против того, что она собирается сделать, а потом его осенило: это ведь шанс дать ей понять, что он готов к сближению.       Эйерис любил говорить, что женщины отличаются между собой лишь размером грудей, но в реальности то, что работает с одной женщиной, необязательно сработает с другой.       Использовать тактику из прошлой семейной жизни было ошибкой. Когда Тайвин взялся за гребень, у Арьи сделался такой вид, как будто при ней в септе одна из статуй сошла с постамента. Она сидела, ни жива, ни мертва, словно у него в руке была бритва, а не безобидное приспособление для расчёсывания волос. Тайвин был раздосадован и решил больше ничего не предпринимать. Но, по крайней мере, волосы Арьи остались при ней.       Сейчас, когда Тайвин вспомнил об этом эпизоде, реакция Арьи показалась ему дурным знаком. Может быть, она на самом деле вовсе и не хотела сближаться с ним?.. Уже скоро целая луна, как он называется её мужем, но кто он для неё на самом деле?       Тайвин поднялся из-за стола и подошёл к зеркалу.       Он вглядывался в своё отражение, пытаясь понять, каким видят его окружающие.       И Арья.       Спасибо Рамси, что хотя бы лицо не изуродовал.       Обильная еда, прогулки и сон постепенно возвращали Тайвину прежний облик. Сейчас он уже не был похож на Бейелора Благословенного в конце его смертельного поста*.       Тайвин почти узнавал в отражении зеркала человека, которым когда-то был. Но это просто заманчивая иллюзия, в которую ему всем сердцем хотелось поверить — как совращённой девице хочется верить в обещание жениться.       Каждый, кто пригляделся бы к человеку в зеркале повнимательнее, заметил бы растерянность и затаившийся страх в его глазах. У этого человека не было сил завоёвывать мир заново. Впрочем, и времени на это уже не осталось.       Одним из семейных преданий, которые любил рассказывать гостям за столом лорд Титос после третьего кубка борского (после пятого он обычно требовал музыкантов и начинал петь), была история о том, как во младенчестве Тайвин укусил за палец своего деда, Герольда Ланнистера, когда родственники съехались посмотреть на будущего наследника Утёса. У Тайвина и молочные зубы тогда ещё не прорезались, но это привело в восторг мужскую часть его родни, а больше всех — деда и отца: для льва ведь так естественно кусаться.       Потом он отрастил и зубы, и когти, научился рычать, кусаться и убивать. Стал тем, кто достоин носить золотого льва на гербе. Только вот Рамси высосал его силу, выхолостил, превратил во что-то вроде мерина, хотя и с яйцами. Но даже мерин может лягнуть обидчика, а Тайвин теперь способен был сопротивляться не больше, чем протухшая на солнце медуза. Он быстро восстанавливался, сила возвращалась в его тело, — но что проку от силы, если он не мог использовать её, чтобы дать отпор, защищая себя. При малейшей угрозе извне он терял голову и контроль над собой, словно эта угроза исходила от самого Рамси.       В тот раз, когда Тайвин возвращался к себе от Старка в сопровождении сира Давоса, кое-что произошло. Идя по коридору за королевским десницей, он немного отстал, и тут из-за поворота перед ним вдруг выросли двое. У обоих на дублетах — эмблемы со стоящим на задних лапах медведем. Люди Мормонтов.       Один загородил Тайвину дорогу, второй сделал резкое движение рукой, как будто хотел ударить по лицу. Понимая, что они не собираются бить его по-настоящему, а только хотят напугать и поглумиться, Тайвин всё равно ощутил, как волна страха поднялась и захлестнула его. Он непроизвольно отпрянул и закрылся руками — точь-в-точь, как дурак, когда его колотили мальчишки.       — А ведь верно местные болтают, что Ланнистер — больше не лев, — с удивлением пробормотал один из нападавших.       — Не обделался бы старик с испугу, — сказал второй. — Хотя немного золота мне бы сейчас не помешало.       Оба покатились со смеху.       — Оставьте его! — прозвучал властный голос. Это сир Давос вернулся назад.       — Да мы и пальцем его не тронули, лорд-десница!       Люди Мормонтов отправились по своим делам. Тайвин и сир Давос остались в коридоре одни.       От волнения у Тайвина снова пошла носом кровь, и он прижал платок к лицу.       — Не говорите моей жене, — сказал он, не глядя на десницу. Бессмысленная просьба. Через час об этом будет знать весь замок. Наверняка найдётся доброжелатель, который расскажет и Арье.       — Конечно, милорд. Не беспокойтесь об этом.       Когда мейстер Утор в очередной раз зашёл справиться о состоянии руки и колена, Тайвин прямо спросил его, можно ли вылечиться от страха, который вбил в него Рамси. Мейстер, подумав, ответил, что слышал в Цитадели рассказы о том, будто бы некоторые мейеги за Узким морем, владеющие искусством внушения, могут заставить человека забыть неприятные события из своего прошлого. Архимейстер Марвин утверждал, например, что во времена, когда он путешествовал по Эссосу, ему не раз доводилось наблюдать такое собственными глазами.       Избавившись от воспоминаний о пребывании в Дредфорте и о Болтоне, Тайвин избавился бы и от своего страха. Правда, добавил мейстер, иногда при этом забвению предается вся жизнь. Человек просто забывает, кто он такой.       Тайвину это не подходило. Тогда, подумав ещё, мейстер высказал предположение, что при определённом стечении обстоятельств он может излечиться естественным путём, если какое-то событие потрясёт его настолько, что вынудит преодолеть свой страх. Но что могло потрясти Тайвина сильнее того, что с ним делал Болтон?..       Всё ещё глядя в зеркало, Тайвин распрямил плечи и попытался придать лицу выражение, которое Дженна называла «Отец, карающий грешника».       Не получилось. Не было больше в его глазах того, что раньше заставляло людей умолкать, когда он смотрел на них. А без этого Тайвин выглядел обычным седым стариком, которому, — прав был Джейме, — пошло бы чёрное.       Старая личина была Тайвину велика и тяжела – как были велики и тяжелы отцовские доспехи, которые он в возрасте девяти с половиной лет попытался с помощью Кивана надеть на себя. Со стороны это, конечно, выглядело смешно. Зная, как он не любит, когда над ним смеются, Дженна деликатно зажимала рот ладошкой.       Больше полувека прошло, а эту сцену в оружейной Тайвин всё ещё помнил так пронзительно-ярко. Сосредоточенное лицо Кивана, безуспешно пытающегося приладить латный воротник, на котором крысы сгрызли ремешок — отец не надевал доспехи уже целую вечность. Дженна в простом полотняном платье, с небрежно заплетённой светлой косой. Даже прицепившиеся к подолу её платья репейники Тайвин помнил — перед этим они втроём рубили палками траву в дальней части сада, представляя, что это полчища воображаемых врагов Ланнистеров.       У Тайвина тогда всё было впереди. Первая война, первая победа на турнире, первая женщина.       Отцовские доспехи он примерил снова, будучи уже взрослым. Они оказались ему впору.       Вздохнув, Тайвин отошёл от зеркала и снова сел за стол.       Покосился на кувшин.       Нет.       Где-то в отдалении заплакал ребёнок. Рамси детского крика не терпел, у него от этого начинались приступы, поэтому женщин с грудными младенцами сразу отсылали в деревню. Видимо, после приезда Старка всё изменилось.       Старк во время разговора с Тайвином ни словом не упомянул о его возможном наследнике. Может быть, он считал, что Тайвин уже не способен иметь детей. Или просто ещё не решил для себя, хорошо это или плохо, если в браке родится ребёнок. Конечно, мысль о том, что Арья ложится в постель с Ланнистером и может понести от него, не улучшает ему аппетита и настроения, но в будущем терпение, возможно, подарит драгоценные плоды. Родится мальчик — в заложниках у Старка окажется законный сын Тайвина. Не исключено, что именно в надежде на это Старк и позволил ему продолжать жить в одной комнате со своей сестрой.       Конечно, сейчас и так уже имеется очевидный и законный претендент на Утёс — Тирион. Но вряд ли он с годами стал меньше пить, а лестницы родового замка опасно круты. Детей у Тириона нет. Возможно, когда он станет лордом Утёса, у него тут же объявится целый выводок бастардов, но в случае его смерти сын Тайвина формально будет иметь перед ними преимущество. Хотя Дейенерис может своей королевской волей решить иначе.       Впрочем, к чему эти умозрительные размышления?..       Если Старк рассчитывает получить заложника, его, скорее всего, ждёт разочарование. Рождение ребёнка в этом союзе маловероятно. Во всяком случае, такого, отцом которого был бы Тайвин. После омерзительной брачной ночи, когда член его стоял по воле Рамси и возбуждающего зелья, и после того, что делала с ним эта сучка, Миранда, Тайвин больше не хотел быть с женщиной, — а возможно, и не мог. В Дредфорте он слишком привык к тому, что женские руки дарят только боль. Миранда была весьма изобретательной, и она знала, как заставить мужчину плакать.       Эйерис, вернувшись из плена Дарклинов, долгое время не спал по ночам и страдал мужским бессилием, а ведь там с ним не произошло и сотой доли того, что пришлось пережить Тайвину в Дредфорте.       Ночью ему достаточно было руку протянуть, чтобы проверить, годен ли он ещё на что-то, как мужчина. Но вдруг бы Арья оттолкнула его?.. Или, наоборот, отдалась, ожидая в этот раз того же, что было в гостинице, — а у него ничего бы не вышло?.. Что так, что эдак, одинаково плохо.       Рано или поздно ей захочется нормального мужчину. Такого, которого не нужно жалеть и чистить ему яйцо на завтрак, потому что сам он этого сделать не способен.       Тайвин много раз наблюдал из окна, как Арья разговаривает во дворе с мужчинами. С рыцарями, солдатами, стражниками — у неё было много знакомых среди наводнивших замок людей Старка и его вассалов. Чаще всего он видел её болтающей и смеющейся с человеком средних лет, обладателем роскошной рыжей бороды и громкого голоса. Такие нравятся женщинам. Он явно не был ни лордом, ни даже простым рыцарем, но он моложе Тайвина, уверен в себе, он не стоял перед Болтоном на коленях, и занесённый кулак его не испугает.       И этот парень — не калека, подумал Тайвин, с отвращением взглянув на свою руку в перчатке.       Может быть, у Арьи даже были мужчины после той ночи в гостинице. Почему нет?..       Тайвин поморщился. Большей глупости, чем ревность, в его положении сложно было вообразить.       В памяти всплыло зыбкое, колеблющееся, как отражение в неспокойной воде, воспоминание. Он лежит на кровати в комнате мейстера и пьёт маковое молоко из чаши, которую держит Арья. Потом, взяв его искалеченную руку, она смотрит ему в глаза и целует пальцы… В её взгляде нет ни брезгливости, ни презрения, только печаль. Было это всё на самом деле, или привиделось в лихорадочном бреду?..       Кажется, Арья тогда сказала что-то вроде: «Больше ничего плохого не случится».       Плохого, может, ничего и не случилось, но когда Тайвин проснулся после макового молока, между ним и Арьей мгновенно выросла невидимая стена.       Пока он хотел быть наедине с собой, существование этой стены его устраивало. Теперь она ему мешала.       Как только пришло известие о падении Королевской гавани, колесо завертелось. Последняя глава жизни Тайвина стремительно пошла на убыль.       Из-под королевского пера, должно быть, уже вышло письмо Дейенерис, и мейстер его отправил. Хотя вряд ли Старку удастся договориться с ней с помощью воронов. Либо он поедет в Королевскую гавань сам, либо будет настаивать на том, чтобы Дейенерис прислала в Винтерфелл своего представителя. Последнее более вероятно, если помнить, какая участь постигла в прошлом некоторых Старков, отправившихся на Юг. Нынешний лорд Винтерфелла произвёл на Тайвина впечатление человека, способного избежать ловушек, погубивших его предков.       Если Дейенерис согласится вести переговоры через посредника, несложно догадаться, кого она отправит в Винтерфелл… но думать об этом сейчас Тайвину не хотелось.       Пока судьба его окончательно решится, пройдёт две луны… может, три. И это время он хотел бы провести, не трясясь целыми днями от страха, что придётся остаться ночью одному. Невыносимо жить, каждую минуту думая о том, вернётся ли Арья до заката.       Вчера он грубо ответил ей, когда она упрекнула его за то, что он выпил слишком много вина. Арья промолчала, но глаза её опасно сузились. Она не из тех, кто долго терпит.       Слова — ветер. Но только слова теперь могут разрушить стену между ними. Он должен найти эти слова и произнести их.       Снова подумав о несчастной кошке и чудовище, поджидающем его в темноте, Тайвин потянулся было к кувшину с вином, но на полпути остановился. Теперь, когда он принял решение, он был спокоен и сосредоточен. Вино ему больше не требовалось.