***
Сова сидела на ступеньках в надвинутом на глаза капюшоне и ритмично стучала пальцами рядом с собой. Даже руки не выдавали в ней девчонку — грубые, с обкусанными, грязными ногтями. Халк сел рядом и дёрнул торчащий провод наушников. — Руки мыла? — спросил с брезгливостью, нарываясь на ссору. — И давай после этого свои вещи, не отмоешься теперь. — Иногда мою, — фыркнула Сова и убрала руки в карманы. — «Ты же де-е-евушка». — А чё скажешь, нет? — Нет. — Дура. — А тебе какое дело? — Сова уставилась на грязные кроссовки. Вопрос не требовал ответа. Халк выключил плеер, они сидели молча. Солнце припекало совсем по-летнему — жарко, ярко, тяжело — совсем как в тот день. Наверное, сегодня эта ночь, подумал Халк, опустил голову между колен и взъерошил волосы. Хорошо бы. — Слушай, — Халк поднял голову и деланно засмеялся. — Меня сейчас вроде прокляли. Сова пожала плечами и повернулась, от неё дохнуло потом. — Поп сказал, что во мне бесы́, прикинь? Сова посмотрела на него и улыбнулась. — Да чё ты ржёшь? Я серьёзно! Он ваще странный. — А чё бы нет? Давай ещё послушаем? Можно вместе, — она кивнула на лежащий между ними плеер. — Дура, что ли? Не буду я с тобой слушать, мы же не... не дружим. Сова закатила глаза и уткнулась лбом в колени. — Ну ты и дебил. Иногда думаю, вроде нормальный, а потом — нет, всё-таки дебил. — Сама такая. Халк встал, взял плеер и сунул его в карман. На церкви начали бить колокола. Он задрал голову, прищурился и посмотрел на колокольню, пытаясь разглядеть там звонаря. Солнце слепило глаза. — Ты никому не говори, что видела меня тут. Я больше сюда не приду, поняла? — Не скажу, если ты не скажешь. Халк потоптался на месте. — Ладно, я сваливаю. Остаёшься? Сова обернулась. Из церкви выходили люди. Две женщины в платках и мешковатых платьях ниже колен в чём-то соглашались между собой. Не прекращая разговора, они перекрестились, повернувшись к дверям, а потом скоро спустились по ступенькам. За ними хлынули остальные. Сова задумчиво кусала губу. — Я поесть планировало, тут кормят бесплатно, а что? — Мне скучно. Ну и... — Халк замялся, — кажется, Ботан думает с тобой замутить. Сова удивилась, замялась, но подумав несколько секунд, подняла глаза и сказала: — Ну пойдём. Купишь мне пирожок? — Лады. Халк шёл впереди, пиная что попадалось под ноги, стараясь не думать о том, что произошло в церкви, но мысли сами возвращались к попу и его финальному благословению. Халку казалось, что тот что-то с ним сделал, отчего он чувствовал себя теперь как-то неуверенно. Вдруг нельзя было идти в церковь? Вдруг они и правда — зло? — Что такое эти беcы́ или бéсы, ты не в курсе? — спросил Халк, оборачиваясь. Сова плелась за ним на расстоянии нескольких шагов. Он подождал, пока она его догонит. — Типа болезни, ну... — она покрутила пальцем у виска, — душевной. Беcы́ — это так в церкви говорят, а вообще они просто бéсы. — Откуда знаешь? Я думал, это тоже самое, что черти, которые вместе с «белочкой» приходят. — Ну, так и есть, — она пожала плечами. — Батюшка за обедом рассказывал. Они просто действуют как болезнь или вирус... Носятся вокруг невидимые, а некоторые люди, наиболее восприимчивые, ну, типа, с ослабленным иммунитетом, могут их подцепить, и тогда те их на всякую фигню подбивают. На грехи всякие. Начинает крыша ехать. Творишь непонятную фигню, сам не зная почему, пока не сотворишь чего-нибудь совсем лютого и тебя не упекут в дурку или тюрьму. Поэтому надо всю эту муру церковную делать, молитвы читать, креститься, чтобы не подцепить. Причащение, типа, как невидимый щит от них, — Сова подняла руки, будто упираясь ладонями в невидимую стену, и переставила их несколько раз, Халк рассмеялся. — Только не поможет это. — Почему? — Потому. У меня два бесноватых дома, чертей по углам каждую ночь ловят и вопят благим матом, спать не дают. Одного уже дважды в дурку забирали. Я пыталась им святую воду подливать в запивку, а толку? Разве что утопить их в ней. Хотя про бесóв, я думаю, — правда. Они же их видят. Халк бросил взгляд на Сову, пытаясь понять, шутит она или нет. — Правда, что ли, веришь в это? Сова кивнула. — А я сама такое, бесноватое. Когда поп рассказывал, я поняла, что это всё-всё про меня, особенно про то, как всё меняется сразу, как только подцепишь. Вот, к примеру, сидишь такой, вроде нормальный, потом — бац! — и накрыло. И ты уже пьяный в калину, и тебя трахает какой-то мужик. Явно же херня какая-то в голове, — она засмеялась, видя реакцию Халка. — Нормальный человек так делать не будет. — Фу бля, — Халк поморщился. — Ты чо правда?.. Бля... — Ну, — Сова жалко улыбнулась, сжала пальцы одной руки в другой и отвернулась. — Иногда за деньги, иногда просто так... Хочется чего-нибудь вкусного, например, если купят — приходится дать себя потрогать. Но если с Очкаром замутим, я перестану, — добавила она и посмотрела на Халка. — Поп говорит, что они разные, одни к одному толкают, другие к другому. У кого какие наклонности. Они наверное у всех есть. — И у меня? — Сто пудов, — Сова передёрнула плечами. — Говорю ж, у всех. — И какие у меня наклонности? — спросил Халк с иронией, но Сова этого не заметила, выставив вперед руку, начала сгибать пальцы. — Есть основные: блуд, уныние, зависть, гордость, гнев, чревоугодие... и что-то там ещё, я не помню. Я себе записала, чтобы не забыть. — Ух ты, а я знаю! У мамки — уныние, а в Бóтане — гнев, — заявил Халк уверенно. — В Туше — чревоугодие, хотя... может, и ещё что-то. Он у нас совсем тю-тю. Бля.... Слушай, так может, Пластилиновая Башка — это его бес и есть? Блин, реально! Миром правит Сатана! МОЛОХ! — крикнул вдруг он и засмеялся в голос. — Молох! Молох! Молох! — Кстати, про пожрать, — Сова испуганно дёрнула его за рукав, пытаясь отвлечь от прохожих. — Пойдём хот-доги купим, ты обещал, я знаю, где нормальные. И сиги. Со вчерашнего дня не курила. У тебя есть? — Не, я ж в церковь ходил. Мать бы убила... — Халк довольно осклабился. — С-ка, мы ж реально бесы! Они направились к железно-дорожному вокзалу. Лужи почти высохли, от них остались только белые глинистые следы на асфальте. На улицах почти никого не было, изредка проезжали машины, чирикали воробьи. Теперь потел и сам Халк, но снимать пиджак было неохота. Он только расстегнул пару пуговиц на рубашке. — Окей, какой у меня? — Халк догнал Сову и пошёл с ней вровень. — И у Грека? Хотя он вообще спокойный, может, и нет у него ничего такого. Сова хмыкнула. — Дурак? Очевидно же. Это он вам заливает, что рад бы оставаться Гречкой, но назови его кто так сейчас — отпиздит. Или натравит шакалов. — Гонишь, ему кликуха от бати досталась, когда того посадили. И вся эта мура с авторитетом у шакалов оттуда же. К тому же это в прошлом. Мы их сделали! — добавил он гордо. — Мы — стая! Мы – волки! — Мечтай. Скоро станете обычной сворой. — Мы — волки, — настаивал Халк, снова начиная злиться. — Грек — волк. И Карфаген теперь наш, поняла? Если хочешь быть с нами, придётся это усвоить. Грек родился шакалом, но он волк! Я его с детства знаю. Он нас не кидал, это была разведка. Нужно было что-то... короче, ты просто не понимаешь. Он не хочет быть шакалом. — Каждый шакал хотел бы родиться маминым щеночком вроде тебя, а ты, наверное, хотел бы родиться крутым шакалом, — Сова засмеялась и остановилась, указывая пальцем на лоточницу, продающую хот-доги. — Вон у неё булки немокрые. Купишь мне с кетчупом? Халк кивнул, стараясь не показывать раздражения, и зашагал к лотку. Позади продавщицы хот-догов на большом прямоугольном постаменте возвышался железобетонный Ленин. Молох! Молох! Молох! — подумал Халк. Повсюду грёбаный Молох! В башке у этой дуры, у матери, у попов, всюду. Туша прав. Бог — Молох, дьявол — Молох, в телевизоре — Молох. Не продохнуть без чьей-либо указки. — Выдумали себе, что вы не такие — вот и все ваши "волки", — Сова взяла из рук лоточницы второй хот-дог и посмотрела на Халка, намекая, что нужно расплатиться. — Шакалы завидуют псам, псы почему-то шакалам — такой порядок. Вы ничем не лучше остальных. — Говори за себя, — огрызнулся Халк. — Мы — волки. Мы против всех. Мы ненавидим Порядок. Продавщица поджала губы, но ничего не сказала. Халку показалось, что она тоже над ним смеётся. — Ой, да ну? Так уж всех? А чего в церковь-то приперся? Чтобы маму не расстраивать? — Сова хихикнула и укусила хот-дог. — Пёсик-пёсик! На это раз Халк не сдержался и двинул Сове в плечо, она по инерции сделала несколько шагов, вцепившись в хот-доги и подняв их над головой, чтобы уронить. Еда занимала всё её внимание, Халк даже усмехнулся — вечно голодная шакалка. — Ты что творишь, поганец! Только драк мне тут не хватало! — запричитала тётка-лоточница, но он оскалился и засунул руки в карманы. — Нахуй иди? Задрали обе... Идиотки, — и пошёл прочь. — Нихуя не шарите же. Сова побежала следом, заливаясь смехом и держа оба хот-дога — его и свой — на вытянутых руках. — Ты такой смешной, я не могу! — слизнула размазанный майонез сбоку кисти. — А если бы упали? Мне пришлось бы грязный есть. Новый бы ты мне не купил, а она бы и не продала. Блин, — она шмыгнула носом. — Она теперь вообще мне ничего не продаст. Да возьми ты его уже! Или это тоже мне? Ой, спасибо! Они шли мимо здания вокзала к аллее, огороженной с одной стороны бетонной стеной, а с другой — высокой решеткой, за которой тянулись железнодорожные пути. Над стеной возвышались деревья, почти полностью погружая аллею в тень. Сова перестала смеяться и теперь шла молча. — Я вот что подумала: а чего это ты не вспомнил Ивку, а? Как думаешь, какой у неё? — спросила она, облизывая грязные пальцы. — Может, как у меня? Только более лживый? — Заткнись. — А то что? Снова пихнёшь меня? Бабы — все шалавы. А те, кто строят целок, ещё хуже! — Она не такая, как ты, — Халк схватил Сову за толстовку и развернул к себе. — Ой-ой-ой, смотрите-ка, кто у нас влюбился! Ха-ха-ха-ха! — Сова давилась неестественным визгливым смехом. — То-то ты испугался, что увидят, что мы твой плеер слушаем. Боишься, что Ивка подумает? Да она с твоим Греком уже давно ебётся! А может, и с Очкариком! Да со всеми подряд! Я всё видела тогда в лесу, как вы за ней бежали, голые, грязные... Думаешь, я дура, да? Карие, глубоко посаженные глаза лихорадочно блестели. Сова смотрела на губы шагнувшего к ней Халка, будто рассчитывала, что он её поцелует, но Халк поднёс к её лицу нетронутый хот-дог с горчицей, который всё это время просто сжимал в руке, и размазал — тщательно, держа другой рукой за шею сзади. Стараясь, чтобы попало в нос и глаза. Куски булки падали за шиворот, на коже появились красные пятна. Сова верещала и отбивалась, но не в полную силу, а будто кокетничая. Когда Халк бросил в ей в лицо остатки хот-дога, она всё ещё улыбалась — перекошенным от обиды лицом. — Ты. Ни черта. О нас. Не знаешь! — сказал Халк с расстановкой, потом схватил за капюшон и заорал в лицо: — Нихрена! Не! Понимаешь! Идиотка! — Ты больной, — сказала Сова и всхлипнула, вытирая лицо рукавом. Из носа вывались крошки. — Я тебя ненавижу, понял? Дегенерат! Сова плакала, а Халк вдруг успокоился. Он посмотрел на решётку позади неё, железнодорожные пути и бетонные перроны, укутанные в паутину чёрных проводов. Вокруг шумел город — жил Молох. В мире не было никакой логики, никакой связной поучительной истории с хэппи эндом. Сова сжалась, ожидая удара, но Халк вытер пальцы о её капюшон и усмехнулся. — Не нравлюсь значит? — спросил он. — Ну-ну... Рассказывай. Сунув руки в карманы, Халк побрёл прочь. Лениво переставляя ноги, обливаясь потом и дыша ртом из-за духоты. Сова догнала его и пошла рядом.Халк
29 ноября 2016 г. в 19:23
ДЫЩ! Держась за перекрученную чёрную лиану, Халк сидит на корточках на широкой ветке и разглядывает военный лагерь внизу. ДЫЩ-ДЫЩ-ДЫЩ! Могучую грудь в разорванный майке пересекают автоматные ленты. Кожа блестит от пота. ДЫЩ-ДЫЩ-ДЫЩ! Он поднимает автомат, прикладом к плечу — из дула вырывается серия взрывающих тишину выстрелов. ДЫЩ-ДЫЩ-ДЫ-Ы-Ы-ЫЩ! В небо поднимается встревоженная стая птиц. Два ближайших к нему человека в форме цвета хаки вскрикивают, смешно подскакивают от ударной силы выстрелов и валятся на землю. ДЫЩ! Враги — мелкие букашки с того места, откуда он смотрит, они разбегаются в разные стороны в поисках укрытия. Мягким тигриным прыжком Халк приземляется на землю. Как зверь, срывается с места и мчится сквозь джунгли. Его ноздри трепещут в предвкушении добычи.
— На-на-на-на... уиз зе а-а-ай! — Халк делает торжественную паузу и допевает: — Оф зе та-айга!
Наушники вылетели из ушей и повисли на проводе. Затылок ломило от затрещины.
— Андрюш, сколько раз говорить: не перед литургией! — прошипела мама, стараясь говорить спокойно. У неё не получалось. Она вообще была очень нервной. Всегда.
— Ну так я распеваюсь!
— Не смешно! — и сама себе вполголоса: — Как же мне это надоело.
Мама принялась поправлять на Халке тёмно-серый костюм, который он обычно носил в школу. Тот висел на нём, как на вешалке, край белой рубашки вылез из-за ремня.
— Почему опять в кроссовках? Брюки и кроссовки — это нелепо, — мама попыталась стереть пальцем подсохшие ссадины на его лице. — Чтоб больше никаких драк, понял?
— Нельзя сердиться перед Святым Причастием. Дыши ровно, думай об ангелах и единорогах.
— Поговори мне. Чтобы на исповеди хорошо повинился, ясно? Взял список?
Халк вытащил из кармана смятый листок и показал матери.
— Хорошо. А потом подойдёшь за мной к Чаше, скажешь имя и откроешь рот. Сразу глотай, понял? Не пережёвывай.
— Да-да, а то «тело Христово» между зубов, не дай бог, застрянет.
Мать серьёзно кивнула.
— Это тебе не шуточки, это чудо, понимаешь? Ты должен верить, что так оно и есть. И оно действительно так и есть. Ощутишь всё сам потом — словно гора с плеч спадает. Чувствуешь такую лёгкость, ну, знаешь... будто паришь… И свет такой ровный льётся. Будто кто-то укачивает на руках, как ребёнка. Спокойно так, — она покусала нижнюю губу, о чём-то задумавшись. Взгляд стал несчастным, словно она говорила не о будущих блаженствах, а совсем наоборот. — Это для меня важно, Андрюш. Пойми.
Халк понимал. Жалел и любил её — страшно, до презрения к себе. Потоптавшись на месте, он засунул наушники в карман к плееру и кивнул.
— Веди себя хорошо, — мама погладила его по плечу. — И давай-ка побыстрее, а то не успеем. Из-за тебя и так приходится приходить под конец. Смотри под ноги.
Мама вытащила из сумки надушенную косынку и повязала её на голову. Шагнула навстречу храму, перекрестилась и поклонилась в пояс. Она была ещё молодой — красивой, умной, но очень несчастной. До увлечения религией были психология, буддизм, Ошо, медитация, йога, Гурджиев, Норбеков, ещё несколько именных философий, но ни в чём из этого она не смогла найти себя. Поэтому однажды она отправилась в церковь и купила три иконы, молитвослов и свечку. Папа, обычно с пониманием относящийся к её духовному поиску, от «воцековления» пришёл в бешенство. От икон и свечек его воротило физически, опустевшие книжные полки вызывали приступы ярости, но его категоричное неприятие только подливало масла в огонь — чем ожесточённее спорил отец, тем сильнее упиралась мама. Наконец, он сдался. Дома воцарилась пугающая тишина, прерываемая треском свечек в «красном углу» на комоде и осторожными разговорами ни о чём. Недосказанность тяготила. Халк был уверен, что со дня на день они объявят о разводе, заранее занял сторону матери, хотя совсем не разделял её христианского рвения, но ошибся — время шло, а они так и мучились вдвоём, пытаясь сохранить семью «ради сына».
— Ты тоже поклонись. Нормально, ну? Вытащи руки из карманов.
— Да я наушники положил, — Халк неловко наклонил голову и быстро перекрестился, чувствуя себя дураком.
Он шагнул вслед за матерью к ступенькам церкви, из которой доносилось пение, и замер. Навстречу, из-за угла, вышла Сова, молча протянула ладонь горсточкой матери Халка, но, заметив его, смутилась и спрятала руку за спину.
— Потом-потом, мальчик, после службы, — отмахнулась мама и нырнула в церковь.
— Ты чего тут? — спросил Халк, поднявшись на несколько ступеней, поглядел на девчонку сверху вниз и пренебрежительно хихикнул. Совы можно было не бояться — ей самой стыднее будет, если кому расскажет. — Милостыню просишь?
Сова уставилась на свои грязные кроссовки. Одета она была, как обычно: в спортивные штаны и чёрную толстовку с капюшоном, из-за чего её всегда принимали за пацана.
— Ну, — она наконец придумала достойный ответ и подняла взгляд. — Сиги есть?
— Гонишь? Я в церковь пришёл, — он оглянулся по сторонам. — Кто последний в хор мальчиков-зайчиков?
— Андрей! Иди сюда быстрей! — в раскрытых настежь дверях снова появилась мама. — Батюшка не будет тебя ждать!
— На, — Халк протянул плейер с наушниками Сове. Та смотрела с таким изумлением, будто он ей вручил букет цветов. Халку такой взгляд понравился. — Потом заберу. Если свалишь с ним, найду и убью, поняла? — сказал он, улыбаясь. — Наслаждайся, пока я добрый. Бывай.
Халк взбежал по лестнице, не вынимая рук из карманов. Солнце било в спину, день обещал быть интересным.
— Выучил молитвы, которые я тебе давала? — мать выглядела обеспокоенной, будто ему предстоял важный экзамен — всё норовила что-то поправить, пригладить волосы.
— Ну, еси на небеси... Аминь.
— Батюшке не надо рассказывать, это просто вместе со всеми, когда дьякон поднимет эту штуку, как её... Которая, как крыло. Ладно, это подождёт.
Мама подтолкнула Халка вперёд. В церкви, как и положено, было мрачно, душно, свеже побелено и пахло ладаном. Люди стояли кто где, крестились, кланялись, подвывали вместе с хором. Какой-то парень ходил по кругу и целовал иконы. Крестился, наклонялся перед каждой, дотрагиваясь пальцами до пола, будто в гимнастическом упражнении, целовал раму, прикасаясь к иконе лбом, и переходил к следующей. Халк обернулся к матери: она казалась взволнованной. Кучка сектантов — как её угораздило? Умная же, образованная...
— Подойдёшь к нему и встанешь на колени, потом всё подробно расскажешь, по списку, — шепнула она. — Только так, чтоб с сожалением. Ты же сожалеешь обо всём, что натворил?
Халк снова глянул на странного парня, ему стало не по себе. Молодой священник с бородкой клинышком звучно произносил какие-то молитвы перед алтарём. Халк разобрал только «Господу помолимся» в конце каждой фразы.
— Я не хочу, мам. Может, не надо? Я передумал.
— Надо. Это ничего, это нормально, что страшно. Бога нужно бояться, особенно если ты не прав. Знаешь, как я нервничала, когда впервые к исповеди готовилась? Трясло всю, плакала даже... Ну, иди давай! — она подтолкнула пятящегося к выходу Халка в спину. — Нам обоим легче станет.
Ощутив внезапную робость, он подошёл к сидящему на стуле священнику, постоял над ним немного и опустился на колени. Сложил руки на груди. «Еси на небеси». Что делать дальше, Халк не знал. Сердце билось быстро и громко. Он бросил взгляд на священника, ища подсказку. Тот выглядел старым и незаинтересованным. Вдруг все вокруг заговорили разом. Халк вдзрогнул, заозирался по сторонам и только через несколько секунд узнал слова одной из тех молитв, которые его заставила выучить мать. Люди повторяли её хором, крестились и кланялись, касаясь рукой пола, как тот гимнаст. Рассогласованность их движений завораживала. Халк хотел было подняться на ноги, но священник положил ему руку на плечо.
— Готовился к исповеди?
Халк сглотнул и кивнул. Достал из кармана мятый список и начал зачитывать названия своих грехов. Напротив устаревших церковных слов, написанных маминым почерком, был дан перевод. Руки отчего-то дрожали, но одно из слов вдруг рассмешило его до колик, напряжение вырвалось наружу деланым смешком, и Халку пришла в голову замечательная идея.
— Простите, святой отец, мне тут непонятно, — громко прошептал он, священник наклонился к нему, выражая внимание. Здесь не было кабинок для исповеди, как в фильмах, ничего подобного. Стул, коврик на полу, усталый бородач в платье, а вокруг унылые, бормочущие люди. Секретность исповеди достигалась буквально: приходилось шептать священнику на ухо.
— Я не святой, — устало сказал поп. — Называй меня отец Василий. Или батюшка.
— Отец Василий, — повторил Халк. — Я хотел бы узнать, вот тут написано, — он ткнул пальцем в листок, — «малакия» — это рукоблудие, по-научному: онанизм или мастурбация, а по-простому «дрочка», ну или там «лысого погонять»… — Халк произносил каждое слово чётко и внятно, насколько позволял шёпот. Каждое слово доставляло ему удовольствие. Поп наконец на него посмотрел, но скорее печально, чем сердито, — этого было мало. — Не, ну, мне правда непонятно, почему это грех, кому от этого плохо? — спросил Халк, повышая голос и будто оправдываясь. — Вам? Богу? Мне?! Мне так даже наоборот! Да вы ж сами небось знаете... — улыбнулся и облизнул клыки. — Для души и здоровья полезно.
Священник молчал. Глаза его были какими-то водянистыми и бесцветными. Халк не увидел в них ничего: ни праведного гнева, ни оскорблённого достоинства, в них растворилась даже печаль. Это был какой-то неправильный поп, Халк даже обиделся.
— Сам писал? — спросил он.
— Это? Под маминым рукоблудством... простите, руко-вод-ством, — Халк захихикал, сердце взволнованно сжалось, ноздри затрепетали, чуя запах крови.
— И кто твоя мать? Ирина? — священник поднял глаза, ища её взглядом.
— Не, ну а чё вы сразу?! Причём тут мать вообще? — сердце упало. Халк было вскинулся, но поп надавил на его плечо, заставляя встать на колени. Халк увидел его губы близко-близко, в некоторых местах борода была желтоватой, дыхание — слишком близким и тёплым.
— Что, не хочешь её расстраивать? — прошептал поп. — Не говорить ей? И отцу, наверное, говорить не стоит? А то всыпят?
— Они меня не бьют, — Халк попытался отодвинуться.
— А стоило бы. Любят, растят, оберегают, а ты их, значит, краснеть за себя заставляешь.
— Да что я сделал-то? Просто спросил! Нельзя?! — Халк возмущённо заголосил, снова пытаясь подняться, но рука отца Василия была тяжелой. Он собрал пиджак на его плече в пригоршню, будто собирался поднять за шкварник, как щенка.
— А ты представь, что не мне, а им эти шутки шутишь. Мать слёзы за тебя льёт, а ты ей пощёчину. Так? Хорошо? И ещё давай, не скупись! Она вторую щёку подставит. И Господу Богу нашему Иисусу Христу подай гвоздей! «Распни! Распни его!» Так? Хорошо кричать из толпы? Сукин ты сын.
— Да вы… — Халк ощутил жар собственных щёк. Люди вокруг заметили, что творится неладное, и смотрели на него с неодобрением. Мать стояла, прикрыв ладонью рот, старательно крестилась и кланялась, делая вид, что ничего не видит.
— Ты думаешь, один такой умник? «Малакия»! Таких, как ты, пруд пруди. Из кожи вон выпрыгиваете, лишь бы себя показать, а внутри-то — пустота, потому и пыжитесь. Вам руку протягивают, чтобы из беды вытащить, а вы — что? Вы в неё плюёте! Или по локоть откусить норовите. И все в храм. Безбожники, сатанисты — все в храм бежите! Зачем, если вы такие умные? Чего ж вам в вашем хвалёном атеизме не хватает? Нет, вам надо начертать богохульные слова на стенах храма! Оскорбить! Плюнуть в лицо праведника! Помериться силой с Господом Богом, так? Так, я тебя спрашиваю?
— Да с кем вы вообще сейчас говорите?! Я просто спросил! Нельзя?!
Отец Василий разжал руку и поправил скомканный пиджак на плече Халка.
— А с тобой и говорю, и со всеми такими, как ты, — через тебя. Вы ведь все одинаковые, одним миром мазанные... богоборцы — тьфу! — поп грузно поднялся со своего стула, такой же бесцветный и скучный как был — словно и не он говорил. Халк вскочил, зарычал, глядя на священника испуганно. Фанатик, ну точно фанатик!
— Бесóв из тебя гнать надо, а не грехи отпускать. Иди, читай Евангелие и молись, рано тебе Святых Даров причащаться. На беседу приходи после службы...
— А я и не собирался! Это она меня сюда притащила! — Халк сжал кулаки.
— Крещёный хоть? — поп глянул исподлобья, глаза блестели, будто смеялись.
— В детстве крестили! Никто не спрашивал!
— Так, а чего тебя, дурака, спрашивать? — поп хитро улыбнулся, что-то пробормотал, перекрестил воздух и положил ладонь на голову Халка. Того словно ударило током, на глаза навернулись слёзы. Чёртов фанатик! Дёрнул головой, сбрасывая руку, даже в шее что-то щёлкнуло.
— Отвали от меня, урод! — Халк угрожающе двинулся вперёд, но чужие взгляды остановили. Он развернулся, быстро пошёл к выходу, но застыл у церковной лавки, вспомнив, что на улице ждёт Сова. Щёки ещё горели от стыда и обиды.
— Андрей! Что ты натворил, негодяй?!
Халк вздрогнул, когда мать схватила его за локоть, посмотрел на неё волком.
— Ничего я твоему попу не сделал!
— Ой, не ври... Ну, что ты за ребёнок такой! Всё друзья твои ненормальные!
— Да кто тут еще не нормальный?! Слышала бы ты, что этот поп мне втирал! Я просто пошутил, а он!
— Ох, Андрей, не выдумывай, пошутил он! Знаю я твои шутки!
— Нет, правда, мам, он мне про бесóв втирал. Говорит, я Иисуса распял… Сукиным сыном обозвал! Он больной, мам! Фанатик! Не ходи сюда больше! — Халк схватил её за руку, но она её отдёрнула.
— Прекрати, Андрей. Это действительно уже перебор. Я думала, ты на моей стороне, а ты… — она обиженно поджала губы. — Это всё отец, я знаю. Его влияние. «Фанатик», ну конечно! Для вас любой, кто во что-то верит, фанатик!
— Да нет же! Не любой, но этот...
— Хватит! Для меня это важно, ты понимаешь? Я хочу стать лучше! Найти опору в жизни! А вы… вы тянете меня обратно. В этот мрак. Безысходность! Болото! Я не могу так больше! Я всё для тебя делаю, пытаюсь сохранить семью, готовлю, убираю, забочусь, как могу, а ты даже не хочешь попытаться меня понять! Я помочь тебе хочу, дурак неблагодарный, — голос звучал надломленно, театрально.
— Ну, мам, я же не специально. Я только пошутил. Чтобы разрядить обстановку, а он... — Халк почти плакал.
— А я тебя просила не шутить! Ты... О, Господи! Никаких сил на тебя уже нет! — она шлёпнула себя по губам и перекрестилась.
Халк вдруг заметил, что мать ниже его ростом и смотрит снизу вверх. Низенькая, побелевшая от ярости, заливается лаем и брызжет слюной, как маленькая злобная собачка вроде тех, что еле стоят на ногах. Ему захотелось её толкнуть, чтобы она упала. А потом отца Василия и эти подставки со свечками. И всех этих ненормальных гимнастов — чтобы они покатились, как кегли. Спазм в горле прошёл, глаза высохли, Халк наклонил голову, засунул руки в карманы.
— Я просила хоть раз в жизни вести себя нормально, но нет! — причитала мать громким шёпотом. — Ты меня опозорил, понимаешь? Свёл на нет все мои старания! Всё! Убирайся, чтоб глаза мои тебя не видели. Такой же эгоистичный мерзавец, как и твой отец. Вали к своему папочке, он же умный! Он же хороший! Не то что я — клуша!
— Да никто про тебя так не думает! Говорю же — это всё этот Василий! Кто его просил меня трогать вообще?! — Халк оскалился, но мать не глядя взмахнула рукой, пресекая разговор. Она просто его не видела — никогда не видела, даже если смотрела в упор. Тупая сука.
— Я сказала: всё. Иди! Дома поговорим... Посоветуюсь с батюшкой, как быть, и всё решим. С отцом твоим, с тобой... Убирайся, пока не всыпала при всём честном народе. Вот хоть бы раз промолчал... так нет — всё "я", "я". В кого ты такой эгоист?
Стыдливым жестом она прикрыла лицо ладонью, покачала головой и скорым шагом, цокая каблуками, ушла вглубь церкви, где священники кормили с ложки выстроившихся в очередь прихожан под стройное пение хора. Халк смотрел ей вслед. Когда наступила её очередь, мать что-то спросила у Василия, тот помедлил, кивнул и сказал громко:
— Причащается раба Божия Ирина во оставление грехов и жизнь вечную...
Халк щурился, хмурил брови, комкал карманы брюк. Мама поцеловала попу руку, поклонилась в пояс и отошла. Когда она обернулась, на её лице застыла нерешительная стыдливая улыбка. Халк смотрел на неё неотрывно, наконец она взглянула в его сторону, и её улыбка не померкла — она смотрела сквозь него, словно его тут вовсе не было. Взяла кружечку и хлеб, протянутые жуткой церковной тёткой, и повернулась к нему спиной. Стерва. Халк попятился, скребя твёрдыми когтями плитку. Сука! Волк дышал, озирался, его слюна падала на пол. Шерсть на холке вздыбилась, хвост плотно прижался к заду. Нахрена вообще припёрся сюда с ней? Дебил! Она только говорит, что любит, что заботится, а сама думает, только о себе, эгоистичная тупая пизда! Халк заскулил, забил лапами в тоске, рванул вперёд, но извернувшись бросился наружу.