Вой волком

      Туша пришёл в комнату с кружкой и бутербродом, закрыл дверь, подпёр ручку спинкой стула и забрался на расстеленный диван. Постель он никогда не заправлял — не видел в этом необходимости, всё равно вечером стелить снова. Диван скрипнул и прогнулся. Туша завис на четвереньках, расставляя завтрак по углам дивана, подтянул подушку к спинке и нашёл под ней недоеденный чуть сплющенный шоколадный батончик. Воровато оглянувшись на Пластилиновую Башку — тот не одобрял Тушиного обжорства — он засунул шоколадку в рот, и по языку тут же расплылось нереально сладкое блаженство. Туша обожал шоколадные батончики с карамелью, поэтому старался даже не жевать, а только обсасывать его, чтобы продлить удовольствие.       Устроившись на диване, Туша поднял книгу. В ней рассказывалось о древних народах, которые приносили в жертву богам детей. Они вырезали из каменной глыбы огромного истукана с человеческим лицом и рогами быка, на его вытянутые руки клали младенца и закалывали его ножом с длинным кривым лезвием, как на рисунке девяносто семь. Туша сел, перевернул страницу и потянулся за бутербродом. Кровь стекала по желобкам между сложенных предплечий истукана и выливалась в дыру между локтей на живот, на каменные ноги и ступни, окрашивая всё красным. Согласно другой версии, внутри металлического идола располагалась жаровня, и дети просто жарились на раскалённых руках заживо.       Капля кетчупа упала на страницу с подробной схемой. Туша хихикнул, приблизил книгу, чтобы слизнуть языком, но передумал и окликнул Пластилиновую Бóшку. Тот шутку оценил: его лицо перерезала поперечная дыра, будто кто-то ткнул в него пальцем и провёл слева направо — так Пластилиновый улыбался. Туша был рад, что ему удалось развеселить его, нет ничего хуже галлюцинации в плохом настроении. На Гаити, рассказывалось в книге далее, после жертвоприношения устраивался пир, где жрецы и другие взрослые съедали то, что оставалось после ритуала.       — Разумно, — сказал Пластилиновая Башка, его розоватые слезящиеся глазки хихикали.        Какое нахрен разумно, подумал Туша и вздохнул. Тупо же. Перевернул книжку — с обложки улыбался Молох. Просто нереальная брехня, они даже не стараются.       В три часа дня Туша так и не оделся. Он валялся на диване в трусах и прилипшей к телу майке, изнывая от духоты. Изредка читал или пялился вместе с Пластилиновой Башкой в молчащий телевизор. Иногда на цыпочках пробирался на кухню за бутербродом или какой-нибудь другой едой, возвращался в комнату и запирал дверь при помощи стула. Если бы у него тут был холодильник, он предпочёл бы выходить из квартиры в окно. Руки и лицо вокруг рта стали липкими, под диваном скопилась батарея тарелок и кружек. Комната представляла собой лабиринт из стопок книг, шелестящих упаковок и комков одежды — и всё покрывал слой пыли и жира. Она была продолжением его тела, понятным, как руки, ноги и одинокие волоски в подмышках, но мать этого не понимала. Мама ругалась, отец молчал, маленький брат морщил нос и хныкал, а Туша закрывал дверь, подпирал ручку стулом и мечтал, чтобы его оставили в покое. Они нереально достали. Знали, что он ненормальный — больной на всю голову, и всё равно продолжали доставать. Игорёша то, Игорёша сё, тьфу!       Пластилиновая Башка лежал рядом, подложив руки под голову. Туша перевернулся на бок, подтянул колени к груди и посмотрел на него. Он до сих пор не понимал, друг тот ему или враг. Если не считать головы цвета залежалого мяса и отбитых почек, в остальном Пластилиновый был совсем обычный — выглядел лет на восемнадцать, всегда в одной и той же одежде: в грязном свитере с воротником под горло и чёрных штанах, из-под которых торчали белые худые лодыжки и ступни с кривыми пальцами. Туша думал, что Пластилиновая Башка — призрак его старшего брата. Пусть тот был жив, когда монстр пришёл к нему в первый раз, но времени доверять не стоило — оно, бывало, скручивалось самым неправильным образом. Пальцы Туши потянулись к отросшим волосам, сунули прядь в рот, и челюсти задвигались. Он всегда жевал свои волосы, когда крепко задумывался.       Тушин брат тоже был сумасшедшим. Сколько Туша себя помнил, он собирался покончить с собой: ставил концентрированную уксусную кислоту на стол и заставлял её нюхать, чтобы Туша понял всю серьёзность ситуации. Если брату казалось, что этого мало, он включал кино, в котором кому-то в лицо выливали кислоту, и оно плавилось, как свечка. Перематывал и повторял один и тот же эпизод до бесконечности. У него была странная тяга к подобным фильмам. Он знал, что уксус не мог оставить таких ожогов, поэтому собирался «принять его внутрь».       — Когда вырастаешь, Свинка, — говорил брат, удерживая Тушу на весу за пижамную рубашку с буратинами. — Ты уже не можешь ничего выбирать. Потому что не хочешь ничего выбирать. Смекаешь? Если очень долго сидеть в загоне, превращаешься в тупую свинью, которой только там и место!       Брат кидал его на пол и, если был зол, наподдавал босой ногой, хватая себя за лицо и пытаясь его скомкать. Это выглядело смешно, но обычно Туша не смеялся, а плакал. Брат тоже начинал плакать и обнимал его, но Туше всё время казалось, что вместо слёз из его глаз течёт вонючий укус, поэтому ревел ещё громче.       Когда Туше исполнилось тринадцать, старший брат наконец покончил с собой — снял с себя всю одежду, кроме носков, и задушился ремнём, прикрепив его одним концом к батарее. Хотя Туша был единственным, кто был посвящён в его планы, он чувствовал себя обманутым из-за уксуса. Брат обещал, что выпьет его, а вместо этого задушил себя ремнём. Туша вытолкнул языком волосы и захихикал. Пе-дик, подумал он. Долбаный пе-дик и тупая скотина. Туша открыл рот, чтобы рассмеяться, но звука не получилось, в мысли ворвались лица родителей и сморщенное красное личико младшего брата, готового вот-вот зареветь. Туша ему завидовал — сам он почти разучился реветь, когда хочется. Открывал рот, как сейчас, но не мог исторгнуть из себя ни звука. Вой просто копился внутри и не находил выхода. Чтобы его извлечь, нужно было обмазаться грязью с ног до головы, стать чёрным, как ночь, волком, и тогда вопить, что есть мочи.       Ручка двери дёрнулась, вместе с ней дёрнулся Туша, выплывая из душного полусна. Мама сказала, что пришёл Халк с каким-то незнакомым ей мальчиком.       — Я сейчас выйду, — крикнул Туша двери, приподняв голову.       — В дом я их пускать не буду, — предупредила мама, — не нравится мне этот чернявенький. Вид у него вороватый. Хотя в твоем хлеву я бы поостереглась что-то брать.       Голова упала обратно на подушку. Туша протёр глаза, сел. Он ненавидел, когда мама плохо отзывалась о его друзьях. По его мнению, они были классные, куда круче, чем он сам.       — О, боже, только не начина-ай! — голос противно возвысился, и Туша вздохнул. Он ненавидел свой ломающийся голос, но вздох получился ещё ужаснее — он будто копировал мать. Разозлившись, Туша закричал совсем громко и визгливо: — Да нафиг твоё добро никому не сдалось!       — Ну, знаешь! Ты на это не зарабатывал! Хоть бы поинтересовался хоть раз сколько пота и крови на квартиру убито. Живёшь на всём готовом, — Туша спрыгнул с дивана и рывком открыл дверь, но мать продолжала: — Сел на шею и ножки свесил, посмотрите на него! А ты горбаться на него и его дружков-ворюг обслуживай. Мы не бичи какие-нибудь, в достатке живём, а ты водишься с какими-то прощелыгами. Думаешь, я не знаю, что они к тебе только поесть приходят и кассеты таскают? Используют, как хотят!       — Халк не прощелыга, — щеки Туши пошли пятнами. — Его мать, между прочим, твоя подруга!       — «Халк»! Имена вам на что давали? — мать зашла в комнату и прислонилась к косяку, держа на весу надкусанное яблоко. Она была низкой, полной, с полупрозрачными барашками на голове. Откусила от яблока, глядя как Туша одевается. — Подруга моя, как же… давно уже не подруга, Игорёш. Она, знаешь, новых друзей себе нашла... — она многозначительно усмехнулась, но продолжать не стала.       — Тебе никто не нравится, — буркнул Туша.        — Ну а с какой стати я должна любить посторонних людей, Игорёш? Мне тебя и твоего отца хватает, а вы те ещё подарки. Ни зла, ни любви на вас не хватает. Уехала бы на необитаемый остров от вас, спиногрызов, подальше — вот было бы хорошо... В молодости столько возможностей было. Эх, нужно было карьеру делать, а не вас рожать… О, нарисовался.       Из коридора появился Дениска и, глупо улыбаясь, потянулся к яблоку. Мама, не глядя, прогнала его и сменила тон:        — Вот в кого ты такой грязнуля, Игорь? Ты собираешься гулять в таком виде? Патлы отрастил — висят как попало. Думаешь, это красиво и модно? А ещё утверждаешь, что друзья у тебя хорошие… Ты и выглядишь теперь, как они. Неужели нормальной одежды нет? А Андрюша, между прочим, хорошо одет, чистенький, хотя тот, что с ним... сопливый какой-то. Ты хоть бы помылся перед гулянкой, скоро уже пахнуть начнёшь, как твоя комната. А вы ведь и с девочками небось водитесь? Не стыдно тебе? Хотя сейчас такие девочки…       Туша прошёл мимо и скрылся в туалете. Мама стояла в коридоре и рассуждала вслух о гигиене, девочках, кожных и венерических заболеваниях, которые они с собой несут. Туша вышел, чуть не стукнув её дверью. Она сделала вид, что не заметила, и прошла в его комнату.       — Ох, духота какая, — раздвинула тяжелые шторы, открыла форточку. — Никак не пойму, неужели приятно в такой грязи жить? У тебя паразиты ещё не завелись? Конечно, ты такой никому не нравишься… Как это с тобой вообще хоть кто-то дружит? Я бы побрезговала… А что, нет, что ли? И опять мне всё это вывозить. И все твои проблемы с головой отсюда. Что снаружи, то и внутри — дисциплины не хватает… А отец хоть бы поговорил, так нет, тоже голову из задницы вытащить не может. Страус, бл…       — А ты не вывози! Оставь меня в покое! — закричал Туша, даже затопал ногами, но мать была непоколебима.       — Ну конечно, «не вывози», — сказала она спокойно. — Я даже не прошу тебя мне помочь, мог бы хотя бы есть за столом, как все нормальные люди.       Туша захлопнул за собой дверь в ванную и с силой задвинул щеколду. Как же достала! Смыл с лица липкость, навис над раковиной, потянулся за полотенцем. Лицо в зеркале было бледным, губы — серыми.        — Хрю-хрю-хрю. У-и-и! — по-поросячьи завизжал он, глядя на себя в зеркало. — «Будь хорошим мальчиком, будь милым, чистеньким и добреньким, а не как „эти“! Они тебя ненавидят, потому что завидуют, потому что мы богатенькие и важные. Ты же умненький мальчик, мой поросёночек, пожалуйся учителю, он их накажет! У-и-и-и-и! У-и-и-и-и!» Пожалуйся на них, наябедничай! Они от тебя и мокрого места не оставят! Тупая свинья!       С другой стороны на него смотрит Пластилиновомордый. Из мягкой глиняной башки торчат сухие метёлки полыни, морда — вытянута, как у инопланетянина Альфа. Туша испугался, но уже поздно, он закрывает лицо руками, жмурится — не помогает. Глиняная Башка повторяет его жест и разрывает морду надвое, поднимает её кверху. Туша понимает, чтó тот хочет показать: это тухлая свиная голова, которую он видел тогда в лесу — с открытой, как клюв, пастью и огромным чёрным языком внутри. Туша нащупывает ручку двери, в глиняных, глядящих на него глазах копошатся мухи.       — Хрю-хрю, Свинка, будь хорошеньким мальчиком, — говорит Пластилиновая Башка. Пятачок сминается и вытягивается. — Вой! Вой! Тупорылая свинья! Вой! А не то я тебя ЗАСТАВЛЮ!       Туша дёргает ручку, едва не вырывая щеколду, и вываливается наружу. Грудь под футболкой ходит ходуном, над верхней губой выступает пот. В животе бурлит, булькает, но спазм не такой сильный, чтобы испугаться за содержимое желудка. Башка, издавая короткие звуки — нечто среднее между скулением, мычанием и воем, вдавливает пальцы в голову и месит, как тесто.       — Чего грохочешь?.. Игорёш... ты же принимаешь то, что тебе прописали? — голос матери становится испуганым. — Нет, ты мне скажи... Игорёш, ну что с тобой, поросёнок?       Она бежит за ним следом. Быстро протопав по коридору, так, что звенят зеркала трельяжа, Туша вылетает на лестничную площадку, пытается захлопнуть дверь, но останавливается, смотрит на мать. Губы его дрожат, поэтому он их растягивает в улыбку.       — Ну чего ты? Уже и с Халком поговорить нельзя? — тянет высоким недовольным голосом, словно ничего не случилось. Мама потерялась, поглядела на Халка и поджала губы. В глубине квартиры заливался плачем Дениска.       — Что ты вечно устраиваешь? Я же беспокоюсь, думала, припадок опять... — снова глянула на Халка и осеклась, опасаясь сплетен. — Мы ещё поговорим, Игорь. Допросишься — не пущу больше ни на какие гулянки! — и хлопнула дверью. Туша с облегчением привалился к стене.       — Вот он наш герой, — Халк висел на перилах, Сова сидела на ступеньке уходящей вверх лестницы и с любопытством выглядывала из-за его ног. Пластилиновая Башка с багрово-синими вмятинами на лице, в котором снова угадывались человеческие черты, вытащил руку из головы. Туша зажмурился, а когда открыл глаза, Пластилиновый никуда не делся.       — Карлсон? — со знанием дела спросил Халк и посмотрел туда, куда уставился Туша. — Украл у тебя большу-у-ую банку варенья?       Халк спрыгнул с лестницы на площадку и с придурковатым видом принялся боксировать мягкую грудь Туши.       — Колись, Малыш, что у тебя за дела с Карлсоном? Ну? Ну? — он смеялся, но как-то тревожно и то и дело оглядывался. — Сколько отсыпал?       — Да отвали ты, — Туша отмахнулся, смущённо улыбаясь. Его уже отпускало, бурление в животе прекратилось. Он перевёл взгляд на девочку. — Привет, Сова. Чего у тебя это... лицо... ну, грязное?       Сова смутилась и поскребла щёку ногтем. На ней была высохшая красная корка кетчупа.       — Сильно?       Туша бросил взгляд на Халка, но тот сделал вид, что он тут ни при чём.       — Ну, достаточно. У тебя зеркальца нет?       — Зеркальца! — презрительно хохотнул Халк. — Она же мужик!       — Я бы пустил умыться, но моя мама... — Туша посмотрел на пустые руки, шевельнул пальцем на ноге. Он чувствовал, что между Халком и Совой что-то произошло, но расспрашивать их об этом ему не хотелось. Пластилиновый снова вёл себя смирно. Туша собрался с силами, пытаясь вести себя нормально. — Я обещал хавчик. Сейчас приду. Подождите.       Вернулся в квартиру, за прикрытой дверью послышалась возня, ругань, плач Дениски.       — Видала? — спросил Халк.       Сова передёрнула плечами, будто ей было совсем не интересно, но во взгляде читалось любопытство. Халк усмехнулся, напуская на себя таинственный вид.       — Привыкай.       Сова смотрела на него не отрываясь несколько секунд, открыла рот, чтобы что-то сказать, но в дверях появился Туша с рюкзаком и бросил смоченное в воде полотенце Сове.       — Значит, она с нами? — спросил Туша Халка. Сова глянула на них, понюхала полотенце, и, решив, что это всё-таки не очередная глупая шутка, принялась вытирать лицо. — Вместо Ивы?       — Ну ты сравнил! До Карфагена, а там как Грек решит. Уху! — Халк вдруг наклонился и ухнул ей прямо в лицо, Сова отстранилась и пробормотала что-то неразборчивое. Он засмеялся. — Говорит, видела нас в лесу, приколись? Как мы там бе-егали.       Туша смотрел рассеянно.       — Да?.. Видела нас?.. А я тоже тебя видел, Сова, не помнишь?        Сова помотала головой и протянула Туше полотенце. Отчего-то ей не хотелось встречаться с ним взглядом, не сейчас, когда его глаза смотрели сквозь неё.       — Оставь себе, — сказал Туша и хохотнул. — Пригодится.

***

      Очкарик и Грек были уже в бараке, сидели в облаке сигаретного дыма и пили чай. Гремел магнитофон.       — Что-то вы рано, — сказал Грек.       — Вы не ждали, а мы припёрлись! А Ива где? — с ходу спросил Халк. — Опять не придёт?       Лицо Очкарика перекосило.       — Заебали, Ива-Ива... На ней свет клином сошёлся, или чё?!       — Забей, поругались они просто, — пояснил Грек, покачивая лежащей на колене рукой с зажатой между пальцами сигаретой, потом поднёс её лицу и затянулся. — Вечером за ней сгоняем и узнаем, что да как. О, Очкар, гляди какие люди, — он указал на Тушу, тот растерялся, но потом понял, что речь не о нём, а о стоящей позади Сове. — Заходи, не кусаемся. Скажи, Очкар?       — Кусаемся, — ответил Очкарик. Растянул губы в улыбке, оголяя клыки. — Но тебя не тронем.       Грек сделал приглашающий жест. Затягиваясь, он смотрел на Сову, зная, что выглядит круто и эффектно. Очкарик подвинулся, хотя просто сидел на полу и места вокруг было предостаточно. Сова исподлобья поглядела на Грека, перевела взгляд на Очкарика, мазнула плечом по щеке в нерешительности, потом подошла и села между ними.       Туша скинул рюкзак и сел на пружинистую кровать позади Грека. Прислонился спиной к стене, набросил на лицо волосы. Пацанов занимали только девчонки — даже такие, как Сова, а до него никому дела не было, он наблюдал за всеми из-за волос. Халк, оживлённо жестикулируя, начал рассказывать про какие-то вирусы. На месте Совы, он бы тоже выбрал Халка — он слабее, но красивее. Прислушиваясь к разговору, Туша пытался достать губами волосы, не используя рук.       — Круто же, ну? — Халк замер в ожидании аплодисментов.       — Ночи бы дождался, эффект был бы лучше. Такие вещи не рассказывают абы как, — сказал Очкарик. — А так звучит, как очередная псиная теория, почему мы такие плохие и ненормальные.       — Не, ну интересно же всё равно?.. — Халк бросил взгляд на Сову в поисках поддержки, но та молчала.       — Так-то да, — протянул Грек и вдруг зарычал надрывно: — «Воробьиная истошная оскаленная хищная неистовая стая голоси-ит во мне-е!» С чего это ты взял, что это какие-то бесы? — спросил он обычным голосом. — Это псы думают, что они белые и пушистые, а если чего не так, то сразу это не я, и хата не моя. Бес попутал, дьявол вселился, а я вовсе и не хотел. Или травма детства у меня, мол. Или какой-нибудь урод моральный заставил — Гитлер или Дарт Вейдер. А мы, Халк, и есть звери. Инстинкты-хуинкты — нам без разницы. Мы ж волки, зачем нам что-то ещё?       — Ну, — Халк обиделся. — Бывает же самому противно, но делаешь, будто против своей воли? Будто бы не сам. Эй, скажи им, что мне рассказывала!       Сова молчала. Она сидела, упираясь подбородком в коленки, и смотрела на Халка снизу вверх.       — Противно, потому что страшно, — сказал Туша голосом Пластилиновой Башки и облизнул губы. — Если с детства тебе талдычат, что что-то плохо, стыдно и гадко, начинаешь в это верить, и бояться. А оно, может быть, вовсе и не плохо… В каком-то смысле даже хорошо. Узнал бы ты, что это противно, если бы тебе не сказали? — Туша жевал волосы.       — Да всё специально делаешь! — воскликнул Очкарик и оскалился. — Назло всем и себе заодно.       —Ну а чё вам не нравится тогда? — Халк остановился, выбрал пачку из «общака» и выбил из неё сигарету. —  Крутая же тема!       Туша посмотрел в окно. За разбитыми стёклами не было видно многоэтажек, только кусты полыни, но он знал, что монстр там. Молох притворяется мёртвым и забытым, таится, выставляя на показ своё безразличие, но стоит расслабиться — и он схватит, пожрёт, захрустит черепами. Туша давно не различал, что ему рассказал брат, что он придумал сам, а что нашептал Пластилиновая Башка — все истории были об одном и том же. Даже рассказ Халка легко ложился в общую канву. Стоит чуть повернуть, и всё встанет на свои места, затикают часики и улыбнётся каменный истукан, выдолбленный из скалы заботливыми взрослыми. Запреты и запугивание — так они добиваются контроля.       — Меня мамка к попу сегодня водила, — объяснил Халк, опустил взгляд и зарделся, как девочка. — Ну он мне сеанс экзорцизма и устроил... Я аж завис. Бесóв, говорит, из тебя гнать надо. А я даже не ответил ему толком, дура-ак… — он поскрёб лоб рукой, в которой держал сигарету, невесело усмехнулся и завесил большой красный прыщ чёлкой. — Хотел ей приятное сделать, она давно меня мурыжила: пойдём-пойдём. В итоге, разосрались с ней ещё больше. Достала уже своими духовными практиками. Живёт в своём выдуманном мире. Теперь, значит, в Бога поверила.       — Попов легко из себя вывести, нужно только знать, на что давить. Хочешь, устроим ему чертей и бесов? — предложил Грек.       Халк почесал в затылке, задумался. Сполз по стене на пол.       — Не знаю, Грек. Мать меня не простит.       — Так ты ей услугу окажешь… Хотя, как хочешь, конечно. А то чем мы хуже этих, — он кивнул на магнитофон, в котором Очкарик менял кассету. — Спалим к хуям, миру лучше станет.       — Эти палили деревянные, а у нас каменная с железными дверями. Фигово гореть будет, — отозвался Очкарик.       — Это да.       — О, я знаю, — Халк не смотрел ни на кого конкретно и меланхолично улыбался. — Она белая, там извёсткой до сих пор воняет. Можно заебашить граффити с пентухами, Василий сам предложил... Говорит, чего вы все в храм-то лезете, бесы? Теперь я даже знаю почему, — он запрокинул голову назад и засмеялся. — Потому что бесит! Бесит! Ха-ха! Поняли?       — А мамка твоя? — спросил Туша. — Обидится же.       — А как она узнает? — отмахнулся Халк, и, подумав, добавил: — Да и насрать. Достала уже.       — А спалить я предлагаю батин гараж, — сказал Очкарик. — Или машину.       Он нажал на «плэй», захрипели динамики. Грек, Халк, Туша и Сова уставились в его стриженный затылок.       — Ты серьёзно? — спросил через некоторое время Грек. — Если узнают, будут проблемы.       — Да чё вы ссыте вечно! — взорвался Очкарик, поворачиваясь. — Ну мент он, и чё? Раскрываемость у них ниже... фиг знает скольки там процентов, он сам говорил. Чёрта с два они кого-то найдут. Я сам могу ему рассказать, кто где что варит, выращивает и перепродает, и адреса притонов каждая бабка знает, а толку?       — Ну ты сравнил, — засмеялся Халк. — Тут круговорот бабла в природе и закон джунглей, а нас никто не боится. Наоборот, как раз на нас и оторвутся по полной. Мы же дети.       — Значит, нужно сделать так, чтобы боялись, — сказал Грек и наклонился вперёд, чтобы воткнуть бычок в стоящую рядом чашку. — Так вместе с батей или как?       У Туши снова скрутило желудок. Он сжал зубы и зажмурил глаза, пытаясь справиться с приступом паники. Когда открыл, всё было по-прежнему: база, стая, сигареты. Карфаген. Очкарик поднял очки и потёр переносицу.       — Пока без него, а там посмотрим, — сунув здоровую руку в карман, Очкарик вдруг вытащил кусок кирпича. Удивлённо посмотрел на него и положил на стол рядом с магнитофоном. Сова засмеялась, нарушая торжественность момента.       — Ну вы придурки! Ха-ха-ха! Больные!