Вой волком

      Ко второй драке волки подготовились: придумали план и выбрали время. Халк стоял на стрёме и ждал, пока часть шакалов свинтит за пивом. Ива тоже вызвалась помогать, поэтому ей поручили охранять очки брата и подать знак, если шакалам придёт подмога. Туша притащил носки с гайками и размахивал ими как нунчаками. Он всё время хихикал, дрожал и разговаривал сам с собой. Очкарик снова собирался использовать пивные бутылки и всё, что попадётся под руку. Это не по правилам, но они решили, что правила не для них. Им позарез нужны были зубы и когти.       Туша и Халк пришли к Греку днём ранее. Ива качалась на качелях чуть в стороне, Туша сидел на бортике пустой песочницы, Очкарик и Грек напротив на корточках. Халк стоял, сложив руки на груди, непривычно серьёзный. Лица всех четверых в синяках и кровоподтёках. «Красивые», — сказала Ива, когда увидела их такими впервые, и вырезала отцовским лезвием на руке: СТАЯ.       — Они теперь не отстанут, — сказал Туша. — Я их знаю. Они будут травить, смеяться, окружать толпой и заставлять лизать их ботинки. Вас с Бóтаном, может, и нет, а нас с Халком — наверняка.       Халк пошаркал, он смотрел вниз безучастный, словно речь не о нём.       — Хрю-хрю, Свинка, — продолжал Туша, — хрю-хрю. Мой брат был гомиком, когда об этом узнали, его стали обижать. Он боялся выходить из дома. У него дрожали руки, когда он касался дверной ручки, — Туша облизал губы. В уголках скопилась слюна, она щёлкала на языке и перекатывалась белой бархатной пеной. — Он даже мог обоссаться, когда кто-то пытался вытащить его насильно. Будто желудок, ну… внутренние органы тоже предавали. Он не мог это контролировать — оно само. Плакал, падал на пол, дергал руками и ногами, как маленькая истеричная девочка. А однажды и правда обоссался. Ха-ха. Моча стекала из штанины прямо отцу на ботинки, а тот просто хотел отвезти его в школу! Прикиньте? Нереально...       Халк посмотрел на Тушу и отвёл взгляд к девятиэтажке, возвышающуюся за их спинами. На лице появилось несчастное выражение. Грек уставился на свои руки.       — Папа оттолкнул его. Вы бы видели его лицо, — Туша нервно хохотнул. Почесал голень, чуть приподняв штанину. Он ободрал кожу, когда его повалили на бетонную плиту, теперь там была огромная раскарябанная царапина. — Я читал, что такое бывает, когда тебя убивают — как-нибудь медленно, например, душат, и у этого душителя не хватает сил, чтобы убить быстро и до конца, ну и...       Он издал смешной пердящий звук языком и губами, и сам же рассмеялся, продолжая расчёсывать ногу. Никто не улыбнулся. Только скрипели Ивины качели. Туда-сюда. Скрип.        — Зна-знаете, что-о самое смешное? — Туша начал заикаться. — А-ани же ему ничего не сделали. Ему никто ничего не сделал. Он про-про-просто боялся. Боялся, что сделают. Понимаете?       Очкарик повернулся, красноречиво посмотрел на Грека и ничего не сказал. Плюнул на землю и присыпал плевок тонкой струйкой песка из кулака. Туша намотал прядь на палец и завис. Халк рассматривал рыжеватые потёки на стене Грекова дома, Очкарик строил курганы вокруг своих плевков, Грек чистил ногти — все были заняты делом.       — Что было потом? — спросила Ива, упираясь обеими ногами в землю. — С твоим братом. — Поджала ноги и взлетела. Скрип.       — Потом он умер.       — Ты был маленьким, — сказал Ива. — Маленькие пугаются очень сильно. Ты не виноват.       Туша поднял на неё взгляд. Смотрел долго, потом улыбнулся.       — Это неважно теперь — он же умер.       — Твой брат? — зачем-то спросила Ива.       Туша моргнул, приоткрыл губы, потом кивнул.       — Ну да... Но я про другое хотел сказать, вернее спросить. М-мы же стая? Вы меня не бросите? — он посмотрел на Грека. — Я хочу драться с вами, как в тот раз. Теперь я даже лучше смогу. Я уверен... Только не оставляйте меня одного...       Очкарик глянул исподлобья на Грека.       — Конечно, мы стая, — Грек встал и отряхнул руки. — Дурак что ли, спрашивать, — и отвернулся, пряча выражение досады.       Шакалов оказалось больше, чем в прошлый раз. Последние дни мая выдались на удивление тёплыми, скоро начинались каникулы. Кто-то вытащил колонку окно барака, играла музыка.       — Мы нарвались на дискотеку, — Очкарик не мог сдержать смех. — Мы дебилы.       Они сидели в бараке Грека, на «базе», как они его теперь называли, и ждали новостей от Халка.       — С музыкой веселее, — ответил Туша. Он был белый как стена, его ярко очерченные губы дрожали.       — Ну-ну, — скептично хмыкнул Очкарик. — Если решишь грохнуться в обморок, падай на шакалов. Придавишь их своим весом.       Туша притворно хохотнул и скорчил рожу. Потёр нос, сжал в обеих руках носки с закрученными внутри гайками.       — Ни-хре-на. Я им ещё покажу!       — Только не по голове, а то убьёшь, — серьёзно сказал Очкарик.       На пороге появился запыхавшийся Халк. Чёлка прилипла к влажному лбу.       — Их семеро и девки!       — Ну чё? — Грек встал, размял плечи, сжал-расжал кулаки. — Вперёд, лучшего момента не будет.       — Девки тоже могут вцепиться, — прокомментировала Ива, поднимаясь с пола. — Но, наверное, только в меня.       — Ты не лезь, поняла? — Очкарик зыркнул на неё из-за очков.       — Я тоже волк, если что, — сказала она запальчиво и толкнула его в плечо. — Чё встал? Гречка сказал «вперёд»!       Ива вытолкнула брата из барака. Они впятером быстрым, нервным шагом направились к плитам, откуда доносилась музыка и смех. Грек шёл первым, чуть сгорбившись, руки в карманы. За ним, подняв плечи, Очкарик, дальше перевозбуждённый подпрыгивающий Халк и рядом — трясущийся, как лист на ветру, Туша. Ива шла последней. Остановившись возле бывшего поста Халка, она сняла с брата очки, сложила и засунула в карман джинсовки. Ей хотелось что-нибудь сказать, но ничего не приходило в голову. Дёрнула плечом, потом задрала голову вверх и завыла.       — Летс гоу! — заорал Халк. — Ву-у-у!       — Спокойно, — сказал Грек, обнажая зубы. — Никуда не бежим.       Тем же быстрым, едва не переходящим на бег, шагом они вышли из-за бараков и направились к кучке сидящих на плитах шакалов.       — Я помню того в кожанке, — сказал Туша, набычившись.       — Уверен, что он тебя тоже, — ответил Грек. — Он твой. Косой на тебе, Халк. Око за око. С остальными мы разбёремся, но вы тоже… это… не тупите. Помогайте.       Нарушая правила дворовых драк, согласно которым в начале следовало перетрясти всё на словах и разжечь друг к другу ненависть оскорблениями, Грек распихал шакалов, подошёл к Крюку и ударил его кулаком в улыбающееся лицо. Едва зажившие костяшки снова закровоточили. Не давая ему опомниться, он ударил его в живот, схватил за шиворот, стащил с плиты, бросил на землю и пнул. Шакальи девки завизжали, разбежались и столпились на безопасном расстоянии. Грек успел пнуть Крюка ещё раз, прежде чем ему пришлось отвлечься на других. «Да чё вы, суки, не по-людски вечно!» Кто-то ударил его в скулу, и в голове забил набат. Туша бестолково размахивал своими нунчаками, не позволяя к себе приблизиться, потом вдруг завизжал и ринулся на Перхоть, лупя его носками по голове, лицу и плечам — куда попало. «Не по голове, придурок! Ты его убьёшь!» Перхоть закрывался руками, но запнулся о чьи-то ноги и повалился на спину. Туша зажмурил глаза и принялся лупить лежачего — справа, слева, справа — как пощёчинами, по плечам, по рукам, снова по голове. Что-то мычал, но в шуме криков и звучащей из барака музыки разобрать было невозможно. Лицо Перхоти заливала кровь, он вырубился, но Туша этого не заметил. Его лицо перерезала безумная улыбка Глиняной Башки.       Халк запрыгнул на Косого сзади и зажал предплечьем горло. Они валялись на земле в обнимку, поднимая столбы пыли. Очкарик разодрал кому-то куртку и руку осколком стекла. Кровь из разбитого носа заливала футболку. Он стучал разбитой бутылкой себя по колену и кровожадно щурился. Фигуры шакалов расплывались пятнами. Грек закричал, пытаясь предупредить о Баланде, но его снова отвлёк Крюк.       Ива видела сплошной клубок шерсти и клацающих зубов. Ничего красивого в драке не было, смотреть было и смешно, и страшно. Волки дрались как попало, но остервенело — будто в самом деле ненормальные. И столько крови, пыли. Пасть Грека сомкнулась на боку шакальего вожака — драла, трепала, вырывая клоки шести. Крюк с визгом отбивался, клацая зубами в миллиметре от лица Грека. Жирный шакал в дешёвой куртке из кожзама схватил Тушу за волосы и отдёрнул к плите. Оно и правильно: Тушка выглядел плохо, будто собирался убить того, кто уже несколько минут валялся без сознания. Волчица глянула назад, беспокойно переступила лапами. Ей хотелось быть в этой куче: драть и трепать этих поганых шакалов. Сердце заходилось от волнения. Ей хотелось быть со своей стаей. Если вернутся другие шакалы, нам конец, думала она. Халк, висевший на Косом, слабел. Грек отбивался, но ему приходилось вертеться во все стороны. Даже отсюда было видно, что он устал. Очкарика повалили на землю, наступили тяжелым ботинком на пальцы с его любимой «розочкой» и пинали, ломая рёбра. Шакальи тёлки восторженно визжали и подбадривали своих. Из форточки барака лилась сиропом слащавая попса. Халк, почти сползший со своей жертвы, из последних подтянулся и вцепился зубами в торчащее шакалье ухо. Тот громко и жалобно скулил. Ива взяла в руки давно приготовленный камень. Грек тряс мордой, выплёвывая комки шерсти, кровь и, может быть, зубы. Вид у него был ошалелый. Ива вышла из-за барака, мелкими шажками подбежала к дерущимся и опустила камень на голову шакала, который пинал её брата. Череп под камнем надломился, брызнула кровь. Когда шакал обернулся, Ива вскрикнула от удивления и отбросила камень. По морде шакала, как дождевые капли по стеклу, густо стекали струйки крови. Кто-то схватил её сзади, и Ива заверещала от страха и восторга.       — Дура! Сказано же было, сидеть на месте! — заорал Очкарик. — Суки! Овцы ебаные! Только троньте её!       Ива извивалась, кусалась, кричала во всю силу своих лёгких.       — Блядь, сука, отцепись от меня, стерва! — Баланда отшвырнул её и затряс прокушенной рукой.       Очкарик не успел его ударить. Халк поднял камень, который отбросила Ива, с размаху огрел урода по плечу. Тот пошатнулся, Очкарик пнул его под зад, и Баланда упал.       — Грек! — заорал Туша. Он сидел на земле, держался за подбитую скулу, а другой рукой указывал куда-то в сторону. — Их девки побежали за подмогой!       Побитые шакалы не собирались больше нападать. Перхоть и ещё один валялись без движения. Косой вопил, прижимая ладонь к уху. Другие сидели в пыли, держась за отбитые бока. Волки выглядели не лучше.       — Ты, бля, больной, сука. Какого хуя лежачих… — Крюк хромал на месте не в силах разогнуться и одергивал куртку. — Урод, бля. Ох... Откуда ты этих... приволок... Они ж нихера не понимают.       — А мне насрать как, понял? Ты это начал, — бросил Грек. — Карфаген — моя территория. Моя и моей стаи.       — Ста-а-а-и?.. — издевательски протянул Яшка и сплюнул на землю. — Думаешь, это конец? Думаешь, приручил пару шавок и победил шакалов? С чёрта с два! Стаи, блядь...       Тяжело дыша, Грек пихнул его в плечо. Этого было мало, но его отвлёк вопль Очкарика.       Ива лежала на боку под плитами — растрепанная, грязная, с задранными до груди джинсовкой и футболкой и не шевелилась.        — Блядь-блядь-блядь... — Очкарик стоял перед ней на коленях, не зная, что предпринять.        Халк замер над ней с широко раскрытыми глазами и окровавленным ртом, готовый заплакать. Грек подошёл, оттолкнул Очкарика, одёрнул на Иве одежду и поднял её на руки.       — Уходим, — сказал он тихо и, обернувшись, заорал: — Карфаген — наша территория! Вууууу!       Они побежали — пошли, едва переставляя ноги — в лес. Ива сползала, Грек её подтягивал, переводил дыхание, и они шли дальше. Голова кружилась, колени подгибались от усталости, рёбра ломило от усилий. Но больше всего тревожило, что Ива не приходит в себя. Грек никогда ничего не боялся, но сейчас он был на грани. Он не позволял страху завладеть собой, убеждая себя, что это обморок, только, мать его, долбаный обморок, но не мог побороть чувство полной беспомощности перед смертью. Несколько раз ему казалось, что Ива улыбается, отчего становилось ещё более не по себе. Силы иссякали. Пришлось закинуть её на плечо, потом передать Очкарику. Наконец, почувствовав себя в безопасности, они остановились. Очкарик уложил Иву на землю под деревья. С неприсущей ему нежностью, убрал волосы с её лица. Пальцы со сбитыми костяшками тряслись. Все четверо опустились перед девочкой на колени, с опаской и надеждой заглядывая в лицо. Она лежала с закрытыми глазами, головой в траве с длинными тонкими стеблями и широкими округлыми листьями — будто прорастала.       — Почему она без сознания так долго? — спросил Халк и всхлипнул.       Очкарик злобно и подслеповато щурился. Дёрнулся, сгрёб Иву за куртку и приподнял над землёй, будто собираясь встряхнуть или дать пощёчину. Грек удержал его за плечо.       — Надо посмотреть голову. Может, она ударилась, — его тошнило от слабости.       Веки Ивы дрогнули. Вдруг она широко открыла глаза и неуверенно хихикнула:       — Попались! — с голосе было больше испуга, чем озорства.       Грек отпустил Очкарика, повалился задом на землю и выругался.       — Ты! Я тебя убью! — Очкарик затряс сестру, побагровел, потом бросил, вскочил на ноги и принялся бегать по поляне. — Убью! С-сука! Я когда-нибудь точно тебя убью. Собственными руками придушу, понимаешь, дура?! Я думал, ты умерла!       Ива покатывалась со смеху.       — Грек, а Грек… Как дрова… тащил… чуть ли не волоком!       Грек стёр ладонью пыль, усталость и кровь с лица. Со вздохом облегчения упал на спину, подложив руки под голову.       — Дура ты, Ивка. Он же тебя и правда убьёт. А я даже мешать не стану. Ты, блядь, такая тяжелая, хоть и мелкая совсем. Думал помру, пока тебя тащил...       — Ну и пусть убивает! — Ива валялась на земле и смеялась, нервными приступами, держась за живот и поворачиваясь с бока на бок. — Нет, ну, видели бы вы свои лица! А Халк! Ха-ха-ха! Ты кого-то съел? Зна… Ха-ха… знаешь анекдот про девку с месячными? «Убил? Изнасиловал? Съел?» Ха-ха-ха!       Халк, растерянный и одновременно счастливый, потёр лицо. Оно было липким.       — Ухо откусил, — и засмеялся нервным лающим смехом.       Смеялись все. Валялись по земле, колотили ногами, только Очкарик стоял и подслеповато щурился: уже простивший, но ещё не отошедший от испуга.       — Очкаричек, ну не дуйся! — Ива поднялась на ноги и обняла его. — Чего ты как маленький.       Очкарик стоял неподвижно. Ива достала из кармана курки его очки, которые ей поручили сохранить, надела их на брата.       — Видишь, совсем не побились, — сказала она ласково, глядя на Очкарика. Снова обняла его и положила его голову себе на плечо. — Ну-ну, не дуйся!       — Ты делаешь из меня дурака, — пробормотал Очкарик. — Я тебе говорил не вмешиваться.       — Вовсе не делаю, — сказала Ива, поглаживая его по голове. — Я тоже волк, нечего мне указывать.       Грек вытащил смятую пачку из заднего кармана, протянул Халку, тот вынул две — себе и Туше. Туша не курил, но в этот раз не стал отказываться. Очкарик и Ива, непохожие друга на друга близнецы, уселись рядом — в мягкое озерцо клевера. Зажигалка была одна, прикуривали по кругу. Курили и молчали.       — Я по вам скучала, — сказала Ива и протянула руки в стороны, обняла сидевших рядом Очкарика и Халка, подтолкнула их вперёд. — Мы же стая. Мы должны были быть всегда вместе. Вы обещали.       Они завалились на Грека и Тушу. В переплетении рук и ног прожигали дыры в одежде, смеялись и возились, чтобы устроиться удобнее, не отцепляясь друг от друга.       — Раздавите, — смеялся Грек, скрывая за смехом смущение. Слишком это было по-детски и всё же.. приятно. Моя стая, думал Грек. Это моя стая. Надо только стать чуть-чуть сильнее, особенно Туше.— Дышать… не могу…       — Я уж думала, всё — хана... Очкарик без вас совсем одичал.       — Ой, заткнись, — беззлобно сказал Очкарик, но вместо того, чтобы заставить её замолчать, положил руку под голову и затянулся дымом, глядя в темнеющее небо.       — Какие-то таблетки наркоманские сожрал, глючило не по-детски, пришлось промывание делать, но его всего равно не отпустило, — рассказывала Ива. — Я боялась, что возьмёт вот так да и умрёт… Папа его с собой на рейд взял — они каких наркош шмонали — а он нашёл колёса и, никому ничего не говоря, целую горсть в рот, идиот. Кому что доказать хотел?       — Скучно было, хотелось приторчать, вот и всё, — ответил Очкарик. — Батя потом меня отпиздил так, что лучше бы я сдох. Неделю дома валялся.       — Он просто испугался за тебя, дурак.       Очкарик не ответил, ему не хотелось с ней спорить. Он отмахнулся от комара. Вечно ты его защищаешь. Выдохнул дым и прикрыл глаза. Почему ты всегда на его стороне? Дура.       Смешки смолкли, неловкость исчезла. Лес, любимое место детских игр, постепенно темнел. Загадочно шелестел совсем юной листвой. Мы вместе, мы — стая, думал Грек, но отчего-то ему стало горько. Ничего не будет, как прежде, подумал он. Мы уже не дети.       — Деревья уже совсем зелёные, — сказала Ива, глядя вверх на тёмные кроны. — Лето только начинается, здорово, да?       Кожа покрылась мурашками. От земли поднимался ночной холод.       — Расскажите, что с вами было?       Никто не отзывался. Тлели сигареты, жужжали комары. Лес молчал.       — Толстый… — подал голос Халк. Он незаметно обнял Иву за талию и прижался к её боку щекой, вдыхая волнующий женский запах. — Расскажи им.       Туша молчал, кусая губы. Перевернулся на спину, вытянул руки вдоль тела.       — Ну, не знаю...       — Расскажи, — поддержала Ива. — Вряд ли это хуже, чем история про брата.        — Ну...       — Чё, прессовали тебя? — спросил Грек, переворачиваясь на бок и подставляя руку под голову. Он жевал какую-то травинку.       — Да так... Обзывали, пугали, один раз побили немного. «Свинка, хрю-хрю». Почти сразу началось, как стая развалилась. Мне тогда и просто плохо было, ну... вы знаете... а тут еще эти.       — А родаки, чё?       — Мать ходила в школу, но стало ещё хуже. Я говорил: не надо, но она же самая умная вечно, всё равно пошла, скандал устроила, — Туша фыркнул. Когда он заговорил снова, его голос подпрыгивал от волнения. — Хотя я сам виноват, я знаю. Сам сдрейфил... испугался... позволил им всё это делать с собой. Башка говорил: возьми палку, огрей по спине, кусай, ори, что есть мочи, вой, скалься — что угодно, только не хрюкай, но я не... Ха. Оно ведь будто само всё, как во сне. И совсем всё равно становится. Думаешь такой: да какая разница? А так хоть жив останусь. И больно не будет. Но на самом деле, будто сам себя придаёшь. От отражения тошно становится. И катишься, и катишься всё дальше, всё глубже. В голове Башка хрюкает, издевается, а ты дверную ручку повернуть не в силах. Я потом только лежал на кровати и всё. Ел, спал, пил таблетки, снова спал. А потом... кое-что случилось, и я сбежал… пошёл в лес, — Туша облизнул губы и улыбнулся. Над ним склонился Пластилиновая Башка, но этого никто не видел. Туша мог бы его обнять или схватить за рога, но постеснялся. Пластилиновая Башка хотел поиграть, ему нравилось тут, в лесу. Туша перестал волноваться и заговорил его голосом: — Утром меня нашли голого и грязного в песочнице на детской площадке перед домом. Не помню, как там оказался. Говорят, я что-то там вылепил себе на голове — рога или тип того — и говорил про Молоха. Помню только, что в лесу я сделал себе могилу.       — Ты хотел умереть? — с любопытством спросила Ива.       — Нет. Просто хотел убить себя.       Ива приподнялась на локтях и посмотрела на него.       — Ну, я не думал, что на самом деле умру, — пояснил Туша и пожал плечами. — Просто... Ну не знаю... По-моему, это другое. Потом я и правда чуть не умер — всю ночь голый провалялся, меня нашли с температурой под сорок. Осень уже была.       Халк присвистнул. В ответ захихикала Ива.       — Ты меня щекочешь, Халк, — она поёрзала на месте, будто специально задевая бедром каждого, кто был с ней рядом.       — Вы будете смеяться, — сказал Туша. Теперь он говорил совсем нормально, без присущей ему в последнее время неуверенности, будто наконец успокоился и делал именно то, что было нужно. — Если рассказывать словами, это тупо.       Но он всё-таки рассказал. Рассказал про Молоха, «ту ночь» и Лужу. Волки к тому времени совсем продрогли, синяки и побои заболели, затекшие конечности нещадно кололо. Смеясь и охая, опираясь друг на друга, они побрели вслед за Тушей к реке. Лес был тёмным, тихим, небо закрывали тучи и чёрная листва. Птицы, весело щебетавшие днём, уже спали.       — Здесь, — сказал Туша и первым нырнул в заросли орешника. — Подсохла немного, — крикнул он оттуда. — Идите сюда!       Они вышли на берег болотца. В темноте оно казалось гладким и клейким, как расплавленный шоколад.       — Воды тут немного, только на поверхности, а внизу грязь, — сказал Туша. Он сидел на корточках перед лужей и кончиками пальцев разгонял воду. — В ней я себя закопал.       Халк скинул кроссовки, снял носки и осторожно, боясь поскользнуться, зашёл в лужу.       — Фу, гадость! Она хлюпает, будто по лягушачьим яйцам идёшь!       Он присел на корточки, зачерпнул в горсть. Вода стекла, а комок остался.       — Тёплая.       — Я думал, что это вроде как гроб — могила — а ещё… ну, не знаю, что-то вроде доспеха или брони. Или камуфляж, — сказал Туша, помолчал и добавил: — От Молоха.       — Шкура, — сказала Ива и посмотрела на друзей. — Вы чё? Не помните? Мы тут играли.       Халк вышел обратно на сушу и начал раздеваться. Оставшись в одних трусах, он посмотрел на Грека, на Очкарика.       — Ну? Мы разве не за этим сюда пришли?       Грек кивнул и расстегнул мастерку. Остальные тоже стали медленно и неуверенно раздеваться.       — Как думаешь, раны не загноятся, если в них грязь попадёт?       — Считай, что она лечебная.       Халк отвернулся, помедлил ещё несколько минут, а потом завыл, стянул трусы и бросился в грязь, как в реку. Рухнул на колени, проскользил несколько сантиметров и упал плашмя, лицом вниз.       — Прими меня в свои объятия, Мать Тьма! — белый зад сиял, как луна. Халк барахтался, подгребая к себе как можно больше глины. — Я собираюсь умереть, чтобы потом воскреснуть. Одари меня силой и отвагой. Властью серого черепа!       Халк болтал ещё насколько минут без остановки, скрывая смущение и позволяя это сделать остальным. Очкарик велел ему заткнуться, вдвоем с Тушей они закопали его с двух сторон. На кой ляд ему приспичило снимать и трусы тоже, подумал Грек, но выбора он не оставил: как в игре на раздевание, если проиграл, не можешь не исполнить. В темноте мало что можно было разглядеть, но от этого ощущения становились только острее. Голоса и нарочитый смех подчёркивали тишину леса.       Грек разделся, вошёл в лужу и лёг на спину. В просветах туч слабо мерцали звёзды. Деревья и кусты расплывались неясными тенями. Лес вокруг казался ненадёжным, зыбким, а нагота и скользящая, хлюпающая на коже грязь делали всё вокруг совсем нереальным. Забавно. Из-за присутствия стаи и странности происходящего Грек чувствовал волнение, почти опьянение.       — Чёрт-чёрт-чёрт! Я ж ничего не вижу. Что вы там делаете? — кричал Халк, ворочая головой и стараясь при этом не разрушить свою могилу.       — Ты умер, вот и лежи себе. Кто ж виноват, что ты так улёгся? — ответил Очкарик, приподняв голову. Сам он лежал на спине, ни капли не стесняясь своей наготы.       — А если я в гробу переворачиваюсь?       — Ну и переворачивайся.       — Да как?! А вдруг разрушу?       Ива сидела на берегу в одном белье и тихонько посмеивалась. Звуки леса, стук собственного сердца и плеск воды звучали громче, чем смех и разговоры. Сквозь облака тускло светила луна.       — И что теперь? — снова заговорил Халк. — Вы тут?.. Туша?..       — Ничего. Лежи, думай, умирай. Потом придут видения. Может быть.       — Что значит «может быть»?       — Просто заткнись.       — Но… А… ладно, — Халк заткнулся.       Раздался шорох одежды. Грек, Очкарик и Туша синхронно подняли головы. Ива раздевалась. Халк тоже понял, попытался извернуться, но не смог и уткнулся лбом в грязь. «Что за невезение», — пробормотал он. Грек усмехнулся.       Ива вздохнула, опустила руку с лифчиком, другой стянула к щиколоткам трусы. Переступила через них и осторожно, будто пробуя воду, зашла в лужу. Присела и зачерпнула ладонью грязь.       — Бр-р-р... Я тут подумала, — сказала она, растирая грязь по телу, — что буду жрицей. Должен же быть кто-то, кто проведет вас туда и обратно, а, Туша?       Грек смотрел на неё с восхищением. Ива распустила съехавший на затылок хвостик и мазнула пальцами по лицу, оставляя отметины, как у индейцев. Поперечную через всё лицо и по две на щеках. Подождала, когда грязь уляжется, и сполоснула кончики пальцев. Вышла из болота и полезла куда-то через кусты. Грек опустил голову. Куда она пошла? Мелькнула мысль, что она приведет кого-нибудь, чтобы над ним посмеяться, но идея была нелепой. Грек разозлился на себя. Это братская могила, подумал он с усилием, единственный предатель здесь — ты. В ушах шумела вода.       Очки лежали на берегу в ворохе одежды. Без них Очкарик чувствовал себя незащищённым, слепым, но мутный силуэт на месте сестры его успокоил. Он не был уверен, что готов увидеть её голой. Или мёртвой, как несколько часов назад. Он не хотел думать, что она тоже взрослая и отвечает за себя сама. Его злила и очень пугала эта ненормальная привязанность, но сейчас можно было об этом забыть. Очкарик прислушался: в плеске воды, в ночных шорохах и звоне насекомых слышались шаги. Сердце стучало тревожно и сладко, в теле — приятная ломота, холод, тяжесть и замогильная жуть. Он закрыл глаза и представил женские гениталии. Прерывисто вздохнул и улыбнулся.       Зашелестели кусты — вернулась Ива. Снова исчезла. Халк больше не шевелился и не знал, это действительно она или ветер. Или… Зуб на зуб не попадает от холода, лежать в одном положении неудобно, хочется перевернуться, потянуться, затрещать костями и выплюнуть вкус шакалей крови, который всё ещё чувствуется во рту. Но как я его! В ушах звенит тишина, Халк проваливается в фантазии, как в сон, теряет нить происходящего и пробуждается через секунду от холода и непривычной тишины. Удивляется, что он не в своей постели, а тут в лесу, засыпанный грязью в могиле. Умирает. Страшно. Туша сказал ждать видений, но что если они не придут? И что если не придут только мне? Халк слышит оглушительный треск сучьев где-то совсем рядом и вздрагивает.       Туша чувствует себя хорошо. Туша чувствует себя здесь лучше, чем где бы то ни было ещё. Пластилиновая Башка лежит рядом, поджав колени и положив голову на Тушин гроб. Из головы торчат ветки полыни, но Туша знает — это бычьи рога. В окружающих шорохах можно разобрать голос. Ива проходит мимо, опускается на колени перед Халком. Туша боится её больше, чем Минотавра, потому замирает.       Она что-то шепчет. «Тише, тише, мой хороший, засыпай». Переворачивает его на спину, щекочет пальцами живот. Халк чувствует эрекцию, совсем рядом её рука, но она не трогает, она его хоронит. Кладёт большой камень на грудь, пронзает веткой. Халк дёргается, вскрикивает — «Мама!» — и умирает — просто, без снов, как ребёнок.       Возле Туши Ива не задерживается. Делает всё быстро, не встречаясь с ним взглядом, она знает: они слишком похожи. Ива переходит к Греку. Волосы отсвечивают в свете луны ореолом, чёрные груди покачиваются — близко, прямо над лицом. В голову лезут пошлые мысли. Она накрывает глядящие глаза ладонью, наклоняется и шепчет: «Я ненавижу тебя, Грек. Ты предал нас, предал стаю. Ты — не один из нас». Она кладёт что-то тяжелое на грудь и давит. Давит.       «Ты слабак, трус и ничтожество, — шепчет совсем близко. Грек чувствует злость, страх и возбуждение. — Фальшивка и позёр. Ты хуже шакала. Они хотя бы представляют угрозу, а ты — нет. Ты неудачник, как и твой отец. Когда ты уходишь, мы смеёмся. — Она наклоняется ещё ниже. — Ты такой смешной, Гречечка. Жалкое зрелище...»       Греку трудно дышать — от давления изнутри и снаружи. Он злится, но его член набухает и пульсирует. Ива забирается на него сверху, ложится, елозит на нём, а потом целует — глубоко и долго, с языком, забирая последний воздух. Над головой шумит лес, качают вершинами деревья, с громким протяжным возгласом просыпается от кошмара птица. Греку тоже хочется вскрикнуть, заплакать, но он не может ни вздохнуть, ни пошевелиться. Он беспокойно сопит, дёргает плечами и не просыпается.       Чёрная волчица смотрит, беспокойно оглядывается на тьму между деревьев, вздрагивает от шорохов. Оббегает блестящие в темноте холмики и скулит от одиночества. Лижет лицо брата, но он не просыпается. Очкарик спит и видит во сне женщин.       «Они мёртвые. Ты тут одна, — говорит Пластилиновая Башка. Он сидит на могилке Туши и хлопает по мягкой чёрной глине ладонью, приглашая сесть рядом. — Забирайся ко мне, поболтаем».       Он улыбается точь-в-точь как папа, но из его глазниц торчат ветки сухой полыни. «Оленька», — говорит он.