Вой волком

      Они пришли в половине десятого. Мама к тому времени была уже пьяна. Рыдала и скандалила в закрытой спальне, отчим её успокаивал. Сначала слышалась возня, потом всё стихло. Ива решила, что они занимаются сексом — от этой мысли её тошнило. Она налила водку в папину рюмку, набрала полную грудь воздуха и выпила, задержав её ненадолго во рту. Водку она не любила: это был всего лишь третий раз, если считать тот, на прошлой неделе. Вытащила язык, наливая в стакан ананасовый сок. На столе — грязная посуда, кусочки колбасы, выложенные веером на тарелке, растаявшее сало, дольки прелых огурцов и хлеб. Всё внушало отвращение.       Ива нажала на шишку на затылке, как на кнопку, но очнуться не получалось. В последнее время всё совсем запуталось: что было, чего не было, видения, реальность, что хорошо, что плохо. Хотелось делать себе больно, чтобы проснуться хоть чуть-чуть.       — Мерзкая, — сказала вслух, чтобы что-то сказать и развеять густую тишину кухни. Согнутым пальцем покарябала шрам на руке. — Вообще… больная какая-то.       Когда раздался звонок, Ива посидела ещё, затем вышла в прихожую и посмотрела в глазок. В подъезде перед самой дверью стояли Грек и Халк, Очкарик на ступеньку ниже, обнимающий за пояс Сову (ничего себе!), в тени подъезда притаился Туша. Размазанные по подъезду искажением глазка большеголовые уродцы. Грек протянул руку, ставшую огромной, как башня, снова задребезжал звонок. Голоса были рядом — знакомые, бодрящие, а за дверью по другую сторону коридора шевелилось отвратительное четвероруко-четвероногое чудовище. Иве казалось, что к нему она теперь имеет бóльшее отношение, чем к стае. Она присела на корточки спиной к двери, раздумывая — открыть или затаиться. Поковыряла розовые края шрама на предплечье, впилась в него ногтями и подумала: да ладно, я же волк.       — Пять сек, — сказала в приоткрытую дверь, хотела захлопнуть, но Очкарик сунул ногу в проём.       — Ты чё, опять пила с ними? — навис, заглядывая в опухшее лицо. — Совсем ёбнутая?       Ива молча дёрнула дверь на себя, испугавшись этого "опять", но Очкарик был сильнее: удержал, схватившись за край. Завязалась борьба. Ива с упрямо сжатыми губами, Очкарик в бешенстве.       — С-сука-блядь, ты…       — Ну зачем, — Халк переступил с ноги на ногу. — Очкарик, ну чего ты? Не надо… Чё ты как этот?       — Сказала же, что выйду! — взвизгнула Ива, оба ввалились внутрь, и дверь захлопнулась.       — Ничего он ей не сделает, — сказал Грек. — Сами разберутся.       Покинутая Сова наклонила голову к плечу, поскребла щёку и прислонилась спиной к стене, отворачиваясь от всех.       — Ну чего тебе от меня надо?! — зашипела Ива, не рискуя говорить громко. В носу чесалось и хлюпало от злости. Заметив, как Очкарик держит руку, спросила: — Что у тебя с рукой?       — Ничего, — Очкарик опустил плечи, пыл вдруг угас. — Не твоё дело.       Не разуваясь, заглянул на кухню, в зал, в сторону спальни. Вопросительно посмотрел на Иву, и та нехотя кивнула. Принялся шарить по отцовским карманам, переворачивать всё на обувной полке.       — Что ты ищешь? Деньги? — с любопытством спросила Ива, понизив голос до тихого шёпота.       — Ключи.       Она постояла с минуту наблюдая, потом развернулась и пошла на кухню. Взяла начатую бутылку водки со стола, вытащила ещё одну из холодильника, поставила обе на стол, чтобы засунуть брошенные отчимом ключи в карман, снова взялась за горлышко и вышла к Очкарику. Ей хотелось, чтобы он её обнял, но Очкарик стоял как вкопанный и только щурился.       — Я пила сама, не с ними, — сказала, отдавая водку брату. — Просто захотелось развлечься. Они набухались и поссорились, а мне скучно.       Раздражённо взмахнула рукой в сторону спальни и снова ушла на кухню, звеня шторкой из деревяных бусин. Набрав в ладонь воды из кухонного крана плеснула себе в лицо, глаза слипались, будто после сна. Не после, подумала Ива, я всё ещё сплю. Вернувшись в прихожую, Ива протянула брату пакет, провисавший двухлитровым параллелепипедом ананасового сока, и выставив правое бедро вперёд, кивнула на торчащие из кармана ключи.       — Я нашла ключи, пойдём?       — Он нас убьёт, — медленно произнёс Очкарик и посмотрел на Иву, словно проверяя.       — Ну и что? — сказала она и пожала плечами. Она знала, чем это грозит. Она должна была сделать что-нибудь такое, из-за чего ходу домой больше не будет. Чтобы вернуться домой было по-настоящему страшно. Чтобы её это остановило в следующий раз, когда захочется. Ива улыбнулась. — У меня ничего не вышло с ними, ты рад?       — Значит ты снова с нами? — Очкарик усмехнулся.       Ива не ответила, раскрыла перед ним пакет, чтобы он положил туда водку, сунула его ему в руки и сняла с вешалки джинсовку.       — Посмотрим, — сказала она, выходя в подъезд. — Может быть, я вообще ни с кем. Как волк-одиночка.       — Волчиц-одиночек не бывает, — сказал Грек.        Волки обступили близнецов на тесной лестничной площадке, только Сова стояла поодаль и делала вид, что ей совсем не интересно.       — Да ты знаешь, кто такие одиночки? — спросил Халк Иву, вглядываясь при этом в лицо Очкарика.       — Кто?       — Да мы все. Все те, кому позарез нужна стая. Опа-опа, а чё у нас тут?       — Бухаем сегодня, — сказал Очкарик, раскрывая пакет и давая заглянуть каждому. — Тушкан, у тебя же осталась закусь?       Туша подошёл, чтобы тоже заглянуть в пакет.       — Есть, только это… Сказать хотел: мать возникает по этому поводу. Лучше меняться иногда.       — У меня в холодильнике мышь повесилась, — сказал Грек, разводя руками.       — Да не, я ж не про тебя, — возразил Туша. — Я, скорее… ну, про Халка.       — А чё не про меня-то? — Грек улыбнулся ему во все тридцать два зуба, но лицо Туши страшно исказилось, он отшатнулся и попятился, потом попытался взять себя в руки, но у него не получилось.       — Тушкан, да у тебя с нервами совсем не лады, — сказал Грек удивлённо и отступил, как-то обмяк даже. — Ты чего?       Тот слабо улыбнулся, схватил прядь у виска и принялся её поглаживать. Посмотрел через плечо Грека и жалобно вздохнул.       — Ничего, я просто... Пасть увидел. Пройдёт, — и засмеялся.       — Видел бы ты его, когда мы с Совой за ним зашли, — перевёл тему Халк и пихнул Грека в бок. — Прорыв безумия! Мальчики кровавые в глазах!       — Да я с матерью просто поссорился. Достала нереально, — забормотал Туша, не переставая застенчиво улыбаться. — Ничего такого. Забейте.       Ива взялась за крашенные перила — тёплые и противные, словно на них только что лежала чужая рука. Ощущение нереальности усилилось. Что вообще может быть общего у такого, как Грек, с таким, как Тушка? Разве первый не должен пиздить второго? Таков порядок, так заведено. Она согнула пальцы, соскребая краску ногтями, позволяя острым ломким кусочкам неприятно впиваться в нежную кожу пальцев под ногтями. Если идёшь против Молоха, сходишь с ума. Ива проследила за взглядом Туши, пытаясь разглядеть Пластилиноголового. Ей казалось, ещё чуть-чуть и получится. Она видела его уже дважды.       — Ой, что-то будет! Я чую! Чую! — завопил Халк, забегал по лестничной площадке. Ива вздрогнула. — Чую приближение Царствия Не От Мира Сего! — остановился, воздел руки к покрытому копотью потолку. — Энергетический эгрегор открывает врата!       — Какой Грегор? — спросил без интереса Очкарик.       — Энергетический!       — И чё это значит?       Халк пожал плечами.       — Чакры-хуякры… Звучит прикольно.       Все посмотрели на Тушу. Тот тоже отрицательно мотнул головой.       — Короче, — свернул тему Грек. — Погнали. Купим пивас для девчонок.       — Не нужно, девчонки пьют водку, — запальчиво сказала Ива, шагнула к Сове, взяла её по-девчачьи под руку. — Да, Сова? Совушка-Сова, большая голова!       Игнорируя попытки вырваться, потянула её по лестнице вниз. Побежала по ступенькам, через тёмные пролёты, мимо обшарпанных стен, перил, надписей и дверей, дверей, дверей, за каждой из которых притаилось четырёхрукое-четырёхногое чудовище.       — Мне кажется, или сегодня все особенно не в себе? — сказал Халк откуда-то сверху.       Ива держала крепко. Тащила за собой с остервенением, Сова спотыкалась и один раз чуть не упала, зацепившись за перила лестницы, а Ива будто не заметила. Улыбалась, как дура, и тянула вниз, молча сбегая по ступеням пролёт за пролётом. Только на улице Сове удалось вырвать руку. Она остановилась в свете окон, покрутила плечом, потёрла потянутое место.       — Чё ты ко мне прицепилась? Больная, что ли? — сказала Сова, сунула руки в карманы. — Не думай, что мы теперь друзья. Ты мне вообще не нравишься. Никогда не нравилась, дура.       Ива отвела взгляд к горящим окнам, давя в себе желание её ударить — тупую, бессовестную, неблагодарную тварь. Толкнуть, пнуть, втереть в асфальт. Только бы не заплакать. Ива открыла рот, как глупая рыба на суше. Лучше — вой. Грызи, скалься, рви, только не плачь.       — А брат мой, значит, нравится?       — А тебе какое дело? Ты что ему, нянька? — Сова склонила голову набок и впрямь, как птица. Заулыбалась как дура.       Подъездная дверь лязгнула, Сова обернулась всем корпусом, не вынимая рук из карманов. Ива снова подумала о том, чтобы её толкнуть, она даже ладони не успеет подставить, расквасит себе физиономию как надо, но из подъезда вываливались волки. Очкарик положил руку на плечо подруги, поднял вопросительный взгляд на сестру. Ива улыбнулась.       — Ла-адно, — медленно сказала она. — Не друзья так не друзья, не очень то и хотелось.       — Вы это о чём? — Очкарик завертел головой от Иве к Сове, по лицу расплывалась дурацкая ухмылка. Он думал, что говорили о нём.       — Где пакет? — спросила Ива.       — У Туши в сумке. Не переводи тему.       — Нет никакой темы, — тряхнула головой. Распустила хвостик и собрала его снова. — Куда пойдём? В Карфаген?       Очкарик не ответил, обернулся на Грека.       — Да чо, пойдём сразу в лес, — сказал Грек. — К Луже. Время волков, — и улыбнулся — радостно, будто там их ждало что-то хорошее: праздник с гирляндами и воздушными шарами. Что с ним такое?       У Ивы разболелась голова — от шишки на затылке и выпитой водки, действие которой почти прошло. Она потёрла виски. В лес, подумала она, конечно, в лес — к Луже, ещё и с Совой, отлично. Дом пялился жёлтыми окнами, ухмылялся тёмными, наполовину заложенными кирпичами бойницами подъездных оконцев. Я всё порчу, подумала Ива, и Дом ей ответил: да.

***

      — Я не буду раздеваться, — сказала Сова.       Они стояли в темноте посреди леса. Ветер, как обычно, шелестел кустами, блики скользили по поверхности Лужи. Сова куталась в толстовку, словно ей было зябко, но холодно не было, она просто боялась.       — Тогда зачем пошла с нами? Ты хочешь быть частью стаи или нет? — раздраженно спросил Грек.       — Хочу, но как-нибудь по-другому.       — Да ладно, она ж Сова, а не волк, — ухмыльнулся Халк. — У-ху! Пусть сидит на ветке, если ей так хочется.       — Нет, — сказал Грек. — Если пришла, пусть раздевается и лезет в грязь. Никаких исключений. Ты её притащил, — он посмотрел на Очкарика. — Сделай что-нибудь.       — Я не хочу раздеваться, — повторила Сова и отодвинулась за Очкарика. — Я тут побуду, пока вы… Я никому не скажу. Делайте, что хотите. Я уже видела, что вы тут делаете. Не бойтесь, я вас не выдам.       — Блядь, — Грек сплюнул, достал сигарету, отошёл на два шага в сторону. Не сразу смог поджечь сигарету, руки дрожали — скорее всего от злости.       Очкарик молчал и о чём-то раздумывал. Ива присела на корточки и тоже закурила. Внезапная робость Совы её развеселила. Ещё несколько часов назад, она бы вступилась, пожалуй, пожалела бы, но сейчас ей было всё равно. Пусть всё катится ко всем чертям. Огонёк сигареты вспыхивал, выхватывая из темноты её лицо, затухал. Молчали деревья, молчала чёрная, как смола, Лужа. Ива сняла куртку, бросила на землю и села, вытянув ноги. Вокруг звенели насекомые, подчёркивая тишину леса, к сердцу подкатывала знакомая жуть.       — Это не страшно, Сова, — сказала Ива. — Нечего бояться. Все свои: волки, лес и... — она зловеще понизила голос: — О-он...       Туша ёжился, ходил по краю Лужи, странно вздыхая. Останавливался, качал головой, отгонял от себя комаров.       — Невесело как-то, — вздохнул Халк, сунул руки в карманы брюк, пнул что-то на земле.       — Кому как, — отозвалась Ива. — Дайте ей водки, пусть расслабится.        Повернулся Грек. Сложил руки на груди и уставился на Очкарика.       — Ладно, — решил тот. — Тушкан, доставай водку.       — Я не хочу, — повторила Сова без энтузиазма, уходить она не хотела. Смотрела себе под ноги, кутаясь в толстовку. — Я могу и так залезть, хотите? Одежду не жалко...       — Время выбирать прошло, — ответил Очкарик, пока Туша копался в рюкзаке, вытаскивая всё, что там было. — Может, свалите пока? Я сам с ней разберусь.       — В смысле сам? — Ива встала. — Мы стая, она — новичок, мы либо вместе, либо пусть валит.       — Блядь, кто бы говорил вообще? — взорвался Очкарик. —  А как же «я не с вами, я шавка»?! Волчица-одиночка, с-сука!       — Остынь, — Грек схватил его за плечи и развернул к себе. — Она права, либо вместе, либо никак. Это Сова воду мутит, а Ивка — наша, нехуй срываться на неё.       Очкарик вздохнул, взял протянутую ему бутылку и передал Сове. Туша держал наготове отломанный кусок хлеба и колбасу из дома.       — Причащается раба божья Ирка, — заржал Халк.       Сова судорожно выдохнула, сделала глоток и взяла хлеб. Посмотрела на Халка:       — Дебил.       — А хули ты ломаешься? — обиделся Халк. — Не делай вид, что у тебя это первый раз.       — Пей ещё, — подтолкнул Очкарик.       — Да, детка, — поддакнул Халк. — За маму, за папу, за чужого дядю…       Сова поморщилась, но поднесла бутылку к губам. Волки сгрудились вокруг. Стояли, смотрели. Какими-то мрачными взглядами. Ей хотелось закричать, напомнить про сокровище, про игру, частью которой она была, но у них отшибло память, они ничего не помнили о той погоне. Грек откинул голову назад, следил за ней — опасный, непредсказуемый, злой. Сова боялась его больше всего. Очкарик взял бутылку за донышко и опрокинул Сове в рот. Она подавилась, закашляла, глотая и захлёбываясь. Водка текла по подбородку и шее за шиворот. Кто-то держал её голову.       — Давай-давай, Совушка, ради Халка, — услышала она рядом.       Очкарик убрал бутылку. Её, наконец, отпустили, но не отходили, так и стояли кругом — против неё одной. Сова дышала, озиралась по сторонам, вытирала лицо рукавом и плакала.       — Меня сейчас только блевануть тянет! Придурки!       — Давай, — сказал Грек. — Раздевайся.       — А вы? Вы же тоже, да?       Никто не шелохнулся. Сова посмотрела на Иву.       — Мы потом. Сначала ты. Давай, — сказала та, прихлопнула комара и взяла трупик пальцами. Жужжание вокруг становилось невыносимым. Мошкара лезла в глаза, ворот толстовки вонял, от вкуса водки сводило рот. Сова отступила на шаг и врезалась спиной в Тушу, обернулась и зажмурилась.       Очкарик отхлебнул водки и передал Халку.       — Давай, — сказал он, — сними одежду. Незачем её пачкать.       — Давай, — сказал Халк. — Не выёбывайся. Тебе нужна шкура.       — Давай, — Туша неприятно улыбнулся. Сова распахнула глаза и увидела за его спиной Того, с торчащего из башки ветками. Она закричала, и одновременно завыла Ива. Вой подхватили остальные.       — Вой! Вой! Вой! Вой! — орала Ива, перекрикивая вопли Совы и стаи, шагнула вперёд. — Волки не стыдятся! — она сдёрнула с Совы капюшон толстовки. Та вжала голову в плечи, отталкивая её руки. — Птицы, деревья, звери — не стыдятся! Дети не стыдятся! Голое тело не плохо! Оно как земля...       — Я не хочу!       — Ну чего ты не хочешь? — спросил Очкарик, схватил её за руки и завёл их за спину. — Всё будет нормально. Просто расслабься.       — Да не бойся ты, — сказал Халк улыбаясь и стащил с Совы толстовку через голову. Кофта осталась на руках, Очкарик стянул её и бросил на землю. Снова сцепил руки за спиной. — Это всё он. Это Молох заставляет бояться: «учите детей страху», сам видел... — проговорил над с самым ухом.       — Ты будешь волчицей, — Очкарик наклонился к Сове сзади и укусил её за плечо. Ива засмеялась, обняла и поцеловала Сову в губы. Та сжала губы и дёрнулась, стукнув Иву лбом. Она больше не кричала, только сопела и бычилась. — Ты можешь оставаться Совой, — договорил Очкарик. — Но ты всё равно станешь волком. Каждый станет волком.       — Пустите меня, я сама! Я правда всё сделаю. Всё, что скажете. Только сама!       — «Сама», вы слышали? — торжествующе закричал Халк. — Не сам, не само — сама!       Очкарик закрыл глаза, втянул воздух через ноздри, не замечая лезущих внутрь насекомых. Грудью он чувствовал, как бьется сердце Совы — одно на двоих, одно на всю стаю. Маленькое и трепещущее сердце. Он чувствовал, как что-то тёмное проникает внутрь него, вытесняет страх, заполняет ощущением свободы, власти. Сова жалобно вздохнула. Очкарик открыл глаза и встретился взглядом с Халком. Злой и страшный серый волк. Засмеялся, вложил пальцы под нижнюю резинку короткой, до середины живота, плотной майки и стянул её через голову, обнажая бледную едва заметную грудь.       — Да неважно уже.       Ива отошла в сторону, села на джинсовку. Её место занял Грек.       — Не бойся, Сова, мы тебе поможем, — говорит Халк.       Сова замирает, висит в чужих руках неподвижно, как неживая, как кукла. Её укладывают на землю, стягивают оставшуюся одежду. Она слышит сопение, любопытное обнюхивание, шорох одежды и капающую слюну. Инстинктивно сжимает бёдра, пытается перевернуться на бок, но ей не позволяют. Кто-то отводит руки от груди — кто-то очень сильный, кому она не может сопротивляться. Чем-то заматывают голову — по запаху она понимает, что это полотенце, которое ей дал днём Туша. Вот и пригодилось, думает Сова. Руки держат над головой, и что-то происходит: она слышит смешки, рычание, возню. Кто-то гладит по груди, другой кусает за ляжку. Что-то дотрагивается: тёплое, скользкое — и она вспоминает: слизень! Начинает дёргаться, но её поднимают над землёй за руки и ноги и куда-то несут. Плакать больше не хочется, теперь она боится, что её оставят одну, наедине с Тем Страшным, с ветками в башке, поэтому терпит. Если так я стану волком, то пускай.       Они завернули её лицо в полотенце, чтобы не смотреть в глаза. Ива наблюдает, как мальчики хоронят Сову, размазывают по её телу грязь. Сосредоточенные, возбужденные. Она знает, чтó они хотят с ней сделать, видит их потные, глупые и несоображающие лица, голые тела и торчащие пенисы. Когда смотришь со стороны — смешно, но если так смотрят на тебя, бывает и страшно. Хорошо, что Сова их не видит.       Ива делает глоток сока из валяющейся рядом пачки и встаёт. Оборачивается на покачивающиеся деревья, сквозь скрещенные ветви которых белеет луна, раскидывает руки в стороны и потягивается. Сзади подходит Грек, обнимает за талию и разворачивает к себе. Глаза — пьяные, ненормальные, дышит так, словно бежал. Облизывает губы, лезет рукой в Ивины шорты и не говорит ничего. Ива приподнимается на цыпочки и обвивает руками его шею, позволяя руке занырнуть глубже. Ей хочется, чтобы её вываляли в грязи, как Сову.       В Луже над распластанным почерневшим телом возится голый брат. Туша стоит там же, мотает головой, мычит громко и непонятно, спорит с Карлсоном у себя в голове. Дикими блестящими глазами смотрит на них, на Халка, на Очкарика и Сову. Вскрикивает и бьет себя, а потом замирает и вдруг бросается куда-то через кусты, сверкая глупым белым задом. А Халк не замечает ничего, кроме Грека и Ивы. Вышел на берег и смотрит на них, открыв рот и повторяя движение губ, словно ждёт своей очереди, но губы дрожат, и в глазах появляется обида. Всхлипнул и, развернувшись, идёт прочь, закрывая лицо руками. Ноги Ивы подгибаются, она устала стоять на носочках, цепляясь за елозящего по её телу Грека. Через его плечо она видит, как уходит Халк. Несколько неверных, пьяных шагов и он бежит: не воя, не ругаясь, а вскрикивая тонко, как потерявшийся ребёнок.       Ива оттолкнула Грека.       — Халк ушёл. Туша тоже. Надо их найти.       — Так может, им тоже нужно уединиться, — ответил Грек, бессмысленно улыбаясь.       — Ты знаешь, почему ушел Халк, — сказала Ива, упираясь ладонями в грудь Грека. От его ухмылки ей стало не по себе. — Мы его обидели. Я найду его. Это важно, Грек. Понимаешь?       — Да?.. — во взгляд постепенно возвращалась осмысленность, но держал он её по-прежнему крепко, упирался своим хозяйством в её расстёгнутые шорты. — Куда они ушли?       Ива нервно мотнула головой. Грек наконец её отпустил. Она отступила на шаг, дрожащими пальцами застегнула ширинку. Он поймал её руку, погладил большим пальцем тыльную сторону ладони. В глазах было что-то гипнотическое, тёмное.       — Встретимся тут, — как можно бодрее сказала Ива.       — Не боишься одна? — Грек был спокоен, уверен в себе, как всегда. Ива помотала головой. — Ладно, Вэнди, не убегай далеко.  — Грек отпустил её пальцы и улыбнулся. — Не шалите там… с Халком.       С гулко стучащим сердцем Ива пошла прочь от Лужи. На слабых, негнущихся ногах дошла до реки и рухнула на берегу. Колени и руки дрожали, тело сковывал не то ужас, не то озноб. Ива коснулась горящей щеки, закрыла лицо предплечьями. Истерика накатила внезапно, ей не хотелось, чтобы другие видели это, но Пластилиновая Башка видел всё, он был повсюду. Выглядывал из-за каждого дерева, прижимая палец к губам. Вокруг его смазанной рогатой головы вились навозные мухи. «Никому не скажу, никому не скажу, никому не скажу...» «Поклянись сердцем матери...» «Не думай, не думай, не думай... Ничего не было... Не хочу... Противно!» «Поклянись! Нарушишь клятву — твоя мама умрёт!» «Ну и пусть... Она меня не любит! Никто меня не любит!» «Ерунда! Да-да-да!»       Ива вздыхала, кусала измазанное соплями, слюнями и слезами истерзанное предплечье.       Сегодня днём они втроём — мама, папа и Ива — сидели на песке и пялились в линию горизонта, и мама сказала: «Ух, какая жара. Красота! Может, возьмём пивка?» Потом, по возвращении, купили водку. К вечеру Ива забыла о море и пикнике, она сидела на коленях к папы-Жени и вдыхала запахи застолья. Ей казалось, что она тоже пьяна: лицо горело, тело было вялым, непослушным, внутри всё плавилось и текло. Мама прослезилась, глядя на на её красные щёки. «Какая взрослая, кто бы мог подумать! Одна ты у нас отрада...» Иве было приятно и противно от самой себя. Она поглядывала на мать исподлобья в ожидании, что та взорвётся, накричит на неё, расплачется, устроит истерику, но мама смотрела на них взглядом, полным умиления. Протянула руку, погладила Иву по щеке. «Доченька... Красавицей какой стала, да, Жень?» Мама не знала о предательстве. Не видела дальше своего носа.       Когда она выходила в туалет, отчим горячо дышал Иве в ухо и гладил по ляжкам. «Т-ш-ш… — шептал он, — тише, ничего не говори. Всё хорошо. Не бойся...» Иве становилось ещё жарче, ещё невыносимее — от стыда, от злости, от удовольствия, которое она чувствовала, несмотря ни на что. Она не делала попыток вырваться или прекратить, будто проверяя: его, её и саму себя. Думала о себе с отстранённым любопытством, как о ком-то постороннем, о чём-то таком, чего вовсе и не жаль.       Это не по-настоящему, думала Ива на берегу реки. Не может быть, чтобы это было взаправду. Ерунда. Да-да-да. Ничего такого не происходит. Ничего такого я не делала! Она оживлялась, вступала в разговор, пыталась говорить нормально и умно, но потом снова затихала и смотрела на мать со странной улыбкой. Мир плыл. Плыла и полыхала кухня, пылали щёки, плавилась и пьянела от собственной дурости Ива. Она пила только сок, но опьянела больше, чем родители. Стёкла наливались чернотой, а из неё смотрел тот, кого Ива хорошо знала. Скучно, говорил он, давай поиграем. Ива ёрзала на коленях отца, обнимала за шею, вдыхала дыхание со вкусом спирта, сигарет и колбасы. Вытаскивала розовый язык, подражая взрослым. Поцелуи с языком такие противные, думала она.       Халк пришёл сам — ободранный и тихий. Ива сидела на берегу, положив голову на руки, и смотрела на воду. Она не знала, сколько прошло времени — время застыло, двигалась только вода, да и та колыхалась туда-сюда, чуть-чуть. Халк присел рядом.       — Где ты был?       — Нигде. Не знаю. Вспомнил кое-что.       — Туша тоже ушёл. Очкарик и Грек его найдут, — Ива помолчала. — С ним совсем всё плохо, заметил? Зря он свои таблетки бросил.       — Слушай, она ведь целка ещё, — вместо ответа пробормотал Халк. — А говорила, трахаться любит. Дура, да?       Ива хмыкнула, положила голову ему на плечо, обняла за пояс.       — Соврала, значит.       «Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест!»       Она упала, больно ударилась головой о дверцу кухонного стола и застыла на полу, боясь пошевелиться. Из глаз брызнули обиженные слёзы. Папа молчал, мама смотрела на него остекленевшими, налитыми пьяной болью, глазами. «Дрянь... Боже... какая же дрянь!» Он встал, перешагнул через Иву, взял взял маму за локоть и повёл в спальню. Ива боялась подниматься, она надеялась так и умереть тут на полу. Так было бы лучше, кому она теперь нужна? Лежала и слушала, как родители кричат друг на друга, скандалят. И всё из-за неё — дурной и непослушной девочки. Когда всё стихло, она подползла к кухонному диванчику и легла на него горящей щекой. В голове всё дребезжало, как посуда в стеклянном шкафу.       — А если это враньё было её шкурой, а мы её сдёрнули? Содрали вместе с кожей, прикинь? — спросила Ива.       — Шкурой? — отозвался Халк, ещё больше съёживаясь. — К-камуфляжем от Молоха?       Деревья закачались, по голым ногам Ивы пробежал озноб. Позади свалилась ветка. «Ветер в Ивах» — подумала Ива и тихонько засмеялась.       — От нас, — сказала она. — От таких, как мы.        Халк вздохнул. Потёрся о Ивину макушку чумазой щекой, погладил по плечу и осторожно прижал к себе, согревая и пачкая своим телом.       — Да ничего такого мы ей и не сделали. Подумаешь, в грязи вываляли, — сказал он непривычно высоким голосом и повторил чуть спокойнее: — Ничего мы ей не сделали.       — Но всё-таки это страшно, Халк... Я знаю, каково это, — Ива замолчала, прижалась к Халку крепко-крепко, зажмурила глаза, пряча лицо от отблесков света в реке. — Я вот подумала...       — Что? — спросил Халк, потому что Ива вдруг замолчала.       — Что Туша вам не всё рассказал, — в объятиях Халка ей стало немножко спокойнее. Очкарик так не мог, Грек тоже. Они слишком злые и сильные, а Халк ласковый, тёплый. Почему она раньше не замечала? — Что, если Молох не один, а есть ещё другой… Тёмный? Тот, для кого наша «шкура» всё равно, что варенье на булочке.       Халк громко втянул в себя воздух и также громко выдохнул. Ива почувствовала, как он весь напрягся, и тоже испугалась.       — Ты чего? — спросила она, отстраняясь.       — Да ничего, просто... — хохотнул Халк. — Думаю, тогда он нас уже слопал. Переваривает.