Вой волком

      После волнующей болтовни про бесов и невнятных угроз стало скучно. Сова натянула на ноги толстовку, положила голову на обтянутые тканью колени одной щекой, повернула голову — легла другой. Мигая глядела то на Халка, то на Очкарика, сравнивая, и тихонько смеялась сама над собой. Внимания никто не обращал, разве что Очкарик иногда бросал на неё взгляды — тёмные, не поймёшь, что там за мысль. Стало совсем жарко, на сгибах локтей и коленей — липко, она высвободила ноги из захвата локтей и вытянула вперёд. Легла на спину, раскинув руки-крылья, стараясь не коснуться случайно Грека или Очкарика, готовая в любую секунду собраться в комок. Все передвигались медленно, вяло, на четвереньках. По полу — туда, сюда. Пили чай, ставили кружки вокруг, курили, по очереди тянулись к чашке-пепельнице. Сове было хорошо. Ей нравилось на «базе» волков, «пёрло» от того, что она тут среди других. Вроде и одна, а всё-таки с другими. Кроме того, барак навевал воспоминания.       Когда Сова была маленькой, какое-то время её не стыдились. С ней играли, несмотря на грязный вид и неприятный запах, бухих родителей и нищую полусумасшедшую бабушку, которую дети округи считали ведьмой. После того, как в Карфагене, который, правда, ещё не был тогда Карфагеном, сожгли стариков, бабушка окончательно помешалась: ушла в лес и больше не вернулась. Прошло почти три года, как она пропала, и Сова по ней скучала. Она думала, что однажды поступит так же — пойдёт умирать в лес.       — Как собака, — говорила мама и плакала. Она никогда не любила бабушку, но всё равно плакала по ней. Сова находила это трогательным, а в собаках и вовсе не видела ничего плохого.       Бабушка, какой её запомнила Сова, была сухой, угрюмой, неласковой. Сова не знала, что такого произошло с ней в молодости, кроме войны, но она почти ничего не ела, готовила жидкий-жидкий суп, никогда не покупала ничего лишнего и хоть сколько-нибудь вкусного — даже когда была в своем уме. Мама её ненавидела. Когда-то они жили все вместе, потом бабушка на неизвестно какие деньги купила барак и съехала. С тех пор они не общались. Если заходил разговор, мать называла её сумасшедшей и говорила, что все беды и несчастья из-за неё. Она якобы донесла на дедушку и того отправили в лагеря, где он умер. Мама никак не могла ей этого простить. Сова бабушку тоже не очень-то любила, но всё-таки иногда сбегала из дома к ней в барак. Спать приходилось вместе с ней на узкой кровати, и каждый раз она боялась, что однажды проснётся, а та, спавшая всегда неподвижно и тихо, окажется мёртвой.       Другие дети бабушку боялись, били окна в бараке и дразнились. Сова пыталась им объяснить, что бабка не ведьма, она просто старая и больная, но ей не верили, тем более, что бабушка и впрямь стала вести себя странно. Выходила из дома во двор и ругалась непонятно на кого или бродила по городу и бормотала обрывисто, как сумасшедшая. Стала копаться в мусорных контейнерах в поисках еды. Сова, которую прозвали так в том числе из-за бабки-ведьмы, находила её и отводила в барак. Однажды бабушка сказала, что у нее изо рта хочет выбраться паук, закрыла рот ладонями и выпученным испуганным взглядом велела Сове бежать. Сова бежала изо всех сил, но паук её все-таки догнал и съел, правда, не по-настоящему, а ночью, во сне.       Мать бабку обычно игнорировала, делала вид, что не видит и не знает её, но как-то раз не выдержала. Увидела её копающейся в урне возле рыночной площади, отпустила руку Совы, подбежала и ударила по лицу. Бабушка очень удивилась.       — Ты! — мама плевалась, брызгала слюной в самом прямом смысле. Сова видела, как слюна вылетает из её рта прямо на лицо бабушки. — Сука, ты меня позоришь! Тебе мало того, что ты уже натворила, тварь? Мало да?       Мама начала драться, Сова плакала и висла на её руках, а бабка смотрела на них на удивление осмысленно. Принимала удары и даже не пыталась защищаться.       — Такая же будешь, — сказала она, когда Сове все-таки удалось оторвать от неё мать. — Все проклянут тебя в старости.       Она сказала так ясно, что Сова поняла, что бабушка не сумасшедшая, как все думают, а наоборот, знает что-то, чего недозволено знать никому. Когда они уходили, она обернулась: бабка снова копалась в мусоре. Сова сама не знала почему, но в тот момент ей показалось, будто она проснулась от глубокого сна, поняла нечто такое, отчего всё перевернулось, стало таким прозрачным и звенящим, как утром после дождя, но потом это состояние прошло, и Сова уже не могла вспомнить, что тогда поняла.       Теперь бабушкин барак сдавали за бесценок какому-то знакомому, и в семье всегда были деньги на водку. Сова, сидя на «базе» волков, ощущала смутные уколы ностальгии. Воспоминания казались приятными и немного страшными, как сон, который мог бы перерасти в кошмар. Комната была точь-в-точь, только мебель другая и вокруг — знакомые. Сова улыбалась. Взгляд то и дело возвращался к оставленному Очкариком кирпичу, который казался ей полным значения. Однажды бабушка протянула ей маленький свёрток — что-то, завернутое в тряпочку. Ей было ужасно любопытно, даже сердце подпрыгнуло: бабушка раньше никогда ей ничего не дарила, а Сова, хоть и не признавалась себе в этом, всё-таки верила, что бабушка — баба-яга. Она вязала свёрточек, спрятала в карман и пошла играть в лес.       Сова играла одна. Собрала красивые веточки, стекляшки и перья, разложила перед собой и, напевая заклинание, обвязывала вокруг верёвочкой. Она только-только завязала узелок на затылке, когда кто-то закричал:       — Ведьма! Хватай её!       Сова побежала. Держа провисавшую и спадавшую на лоб от тяжести веток корону обеими руками. Она не знала, игра это или настоящее преследование, поэтому бежала, как могла быстро. Но загоняли её умело: заставляли поворачивать там, где им нужно. Сова поняла это, когда неожиданно ей навстречу выпрыгнул полуголый пацан с перепачканным лицом и повалил на землю. Сова еле-еле из-под него выбралась, но отступать было некуда, её окружили со всех сторон. Все были с вымазанными грязью лицами, шумно дышали и скалили зубы. Сова отступила к большому дереву — им оказался высокий дуб, ветки высоко, ухватиться не за что — поправила на себе корону и скукожилась, ожидая, что будут бить. Потом повернулась и полезла на дерево по стволу без веток. Страх придал сил, подошвы скользили, но кора была рельефной — хватаясь за расщелины, Сова всё-таки смогла достать до нижней ветки. Повиснув на ней животом, долго болталась, собираясь с силами и удерживая корону на голове. За ней никто не полез, они только кружили вокруг, как звери. Пока Сова сидела на дереве, преследователи отдохнули, пыл охоты угас. Она нащупала в кармане платья узелок.       — У меня есть кое-что, — сказала она, вытаскивая руку из кармана. — От бабки-ведьмы. Я вас всех прокляну, если захочу.       Волки, кружившие под деревом, заинтересовались. Подняли морды, сощурили глаза. Сова с удивлением отметила, что среди них есть девочка. Она была чуть крупнее и округлее остальных, но тоже без майки.       — Ты правда ведьмина внучка? — спросил один.       — Да, — ответила Сова. — Зачем вы за мной гнались, если не знали?       Они обменялись смешками.       — Что у тебя на голове? — спросил другой — тот, что на неё прыгнул, со светлыми волосами.       — Что надо!       Они посовещались между собой.       — Ну и что у тебя есть? — снова спросил первый, в очках.       Сова поправила корону из веток и перьев.       — Кое-что, — сказала она, сжимая кулёк в ладони. Ей не хотелось отдавать его им. — Я пошутила про проклятие. Это вообще не для вас, это для меня, — она поджала пальцы в сандалиях. Сова сидела на ветке на корточках и одной рукой держалась за ствол. — Я собиралась превратиться в птицу и улететь далеко-далеко, но вы мне помешали.       — Это такая игра? — спросил светловолосый, улыбаясь. Сове он сразу понравился. Девочка, толстяк и ещё один молчали. Этот последний бросил взгляд на светловолосого, словно не хотел, чтобы его слова оказались правдой.       — И что? Можно превратиться в кого угодно? Во что пожелаешь? — спросил он, потирая шею. Лениво потянулся, делая вид, что происходящее его ничуть не заботит, а сам смотрел пристально и серьёзно. Сова поняла, что уже видела его где-то, поёжилась. Он вышел вперёд, а другие подались назад. — Давай сюда, тогда отпустим. Если нет, пощады не жди.       — Оно для меня, для вас может не сработать, — предупредила Сова, с сожалением посмотрела на кулёк и всё-таки бросила его вниз.       Вожак разворачивал его с осторожностью и трепетом, другие столпились вокруг, отчего и сама Сова поверила, что отдала нечто очень дорогое. Она наклонилась вперёд, цепляясь за ветки, чтобы посмотреть, что там. Внутри оказался кусочек сахара. Серьёзный мальчик завернул его обратно и спрятал в карман, ничего не сказав.       — Как тебя зовут? — спросил он, подняв голову.       Сова думала, что он разозлится и высмеет её, но он смотрел спокойно, спрятав руки в карманы шортов. Футболки, как и на других, на нём не было.       — Я Сова, — сказала Сова.       Он кивнул, сделал какой-то знак, и все как один сорвались с места. Чудики, подумала Сова, когда они скрылись. Дети малые.       Позже она узнала, кто они и откуда. Проследила за каждым до дома, нашла в школе, но наблюдала почти всегда издали, прячась за дверным косяком или железной детской горкой. Их дружба была не для неё, Сова это понимала, но всё-таки они с ней играли, когда были в лесу. Они были волками, а она — совой, ночной птицей и ведьмой внучкой. Им стоит держаться вместе, решила Сова, даже если со стороны кажется, что они по отдельности. Потом остался только Халк. Когда умерла бабушка, Сова стала приходить к его дому, иногда к самой двери, прижимала к ней ухо, слушая чужую жизнь. Она оставляла обереги и заклятые пучки трав в почтовом ящике, привязывала перья к ручке двери, чем сильно пугала его маму. Сидела на подоконнике в подъезде этажом выше, надеясь, что он выйдет покурить или вот-вот вернется домой. Когда стая распалась, Сова втайне радовалась. От одиночества Халк принимал даже её, хотя и обзывал иногда очень грубо. Они стали разговаривать как равные. А потом Грек заставил волков драться, и они снова стали играть в лесу — только в совсем другие игры. Об этом Сова тоже знала.       В ту ночь, спустя неделю после второй драки с шакалами, она шла за ними от Карфагена. Они были пьяные, в ещё не сошедших синяках, дурачились и кричали. Ива выделывалась. Теперь она всегда выделывалась перед мальчиками. Она хотела, чтобы они сходили по ней с ума. В лесу она разделась и голой полезла в грязь, будто это была мыльная вода в ванне, а не болото. Она была красивой, поэтому Сова не хотела смотреть дальше, но всё-таки осталась. Волки сначала просто дурачились, дрались друг с другом, издавая смешные вопли, а потом вдруг замерли, уставились на Иву немигающими жёлтыми глазами. Ива совсем не стеснялась, гладила себя, растирая по телу грязь. Луна была полной и светила очень ярко. Жужжали и кусали комары, но никто их не замечал. Волки стали пускать слюни и бить лапами от возбуждения. Они рычали, скалили зубы и утробно взвывали, задирая морды кверху. Ива смеялась и коктеничала. Потом опустилась на четвереньки и тоже завыла. Сова испугалась — рядом с Ивой был ещё кто-то, отчётливый, как деревья в лесу, но невидимый для других. Он поднёс палец к губам и сказал одной Сове: тш-ш-ш...       Ива пьяно хохоча бросилась через лес, и волки побежали за ней. Сова еще немного посидела в орешнике, прислушиваясь: нет ли рядом того, жуткого, сорвала ветку с листьями в качестве оберега, встала и осторожно пошла прочь, отмахиваясь от комаров. Сердце билось и замирало в ожидании чего-то, низ живота отяжелел предчувствием.       Она упала почти сразу, как побежала, запнувшись обо что-то, чего не разглядеть в темноте на земле. Упала щекой на мох в кусты папоротника, а когда открыла глаза, увидела острие топора без черенка рядом с лицом. Сова испугалась и взвизгнула. Однажды мать бросилась на отца с топором, когда была очень пьяна, и порезала ему что-то, он избил её потом страшно, Сова проревела всю ночь. Ветки орешника в руке уже не было, пошарив в папоротнике, она ничего не нашла. Поднялась на четвереньки, отряхнула с щеки грязь, сплюнула на землю. Ударилась она сильно: во рту кровило. Где-то наверху, среди веток, ухала настоящая сова. Подняв голову на звук, она увидела кого-то стоящего среди деревьев — чёрного, жуткого, с рогами-ветками. Закричать снова Сова не успела. Он приблизился в одну секунду, раньше, чем она смогла дёрнуться, завалил на мокрый мох, замычал, навалился всей тяжестью. Сдёрнул штаны и трусы до колен, сжимая рукой лицо и завозился, что-то делая другой рукой там, внизу, между ней и собой. Сова почувствовала между ног что-то холодное и скользкое. Что-то вроде огромного слизня. Она выпучила глаза и пыталась кричать, но вместо этого стала задыхаться. Темнота вокруг набухла, как пузырь, как воздушный шарик, который сдавливают в руке, как Сова, которая не может дышать. Дёргала руками, скребла пальцами землю, вырывая мох, в поисках головки топора, которую видела. Внизу по ногам, между ног, в тёплой влаге ползал слизень, оставляя на коже липкое дьяволово семя. Сова в последнем коченеющем ужасе выгнулась, вырвала руки из мха и открыла рот, издавая всхлип, задушенный чьей-то невидимой рукой. А когда очнулась, увидела себя в лесу, совсем одну, нетронутую и одетую. Рядом с лицом лежал свёрнутый коричневый лист, в пальцах — ветка орешника. Поднявшись на ноги, она прошла несколько шагов и остановилась, тяжело и испуганно дыша. Ничегошеньки не понимая, забралась рукой в трусы, ощупывая себя в поисках крови и боли, но пальцы остались сухими.       Сова собрала коленки, обвила руками и положила на них голову. Ту ночь нормальной не назовёшь, а они радовались ей, как дети. Халк сидел у стены, Очкарик перевернул кассету и вернулся на прежнее место. Присел на корточки рядом, заставил поднять голову и стянул капюшон и резинку с волос.       — Так лучше. А то не поймешь, девка ты или пацан. И не говори о себе в третьем роде, мне это не нравится.       — А мне пофиг, что тебе нравится, а что нет, — сказала Сова, хотела надеть капюшон обратно, но Очкарик не позволил.       — А мне пофиг, что ты по этому поводу думаешь. Сказал, значит делай, — возразил он. — Если не нравится, вон там есть дверь. Сама пришла.       Он вытянул шею, заглядывая ей в лицо. Взял за подбородок, повертел в разные стороны. Сова морщилась, думая, что он выпустит в лицо дым или сделает ещё какую гадость, но Очкарик улыбнулся — одной половиной рта.       — Не жарко тебе в кофте?       Сова помотала головой. Не вставая, он обполз её вокруг и притянул к себе спиной. Здоровая рука пощупала грудь, потом забралась под толстовку. Сова расслабилась и обмякла. Очкарик напоминал помойного кота, соскучившегося по ласке.       Они валялись так до самого вечера. Курили, пили чай и слушали музыку. Очкарик целовал Сову, кусал за уши, заставлял снять толстовку, мял и тискал. Туша спал и даже похрапывал. Халк сыпал шутками, на четвереньках ползал кругами по бараку, иногда растягивался на полу и молчал. Болтали о пустяках, Грек рассказал, как видел утром волка, много и нервно курил. Они ждали, когда опустятся сумерки.