Вой волком

      Сова присела на корточки, держа край юбки в зубах. В ней, как в гамаке, качались сокровища: веточки, стёклышки и красивые пёстрые пёрышки. Сова была отчего-то совсем маленькой и носила платье с юбкой до колен, чего с ней давно уже не случалось. Она упёрлась коленом в мягкую почву, вытаскивая по одному и раскладывая по земле сокровища. «Металась я, усталая, бежала я, — бормотала она, перемешивая веточки и пёрышки, связывая их верёвочкой. — Как заяц от погони петли путает…» На лес опускалась ночь, но не настоящая, а другая — кошмарная, от которой отнимаются ноги, так что невозможно подняться и побежать. «Всё тело будто ватное и вялое, лицо как паутиною опутано». Нужно было успеть доплести, чтобы перехитрить её. Сова смутно помнила, что была у бабушки. Сидела за деревянным столом, но есть было совсем нечего, вот она и пошла бродить по лесу. Бабушка расцеловала её на прощание, дала по монетке в пять советских копеек в каждую руку и перекрестила лоб — от этого всё колдовство-то и путалось. Сова нервничала и отгоняла комаров веткой орешника.        Завыли волки. Комары и мошки собирались в большие чёрные тучи, кружили звенящей тьмой, лезли в глаза. Сова вынула бабушкины копейки положила на веки. Волки выли совсем рядом, но Сова их не боялась. Страшным был только тот, кто прятался за их спинами. Сова плела так скоро, как могла, но веточки ощетинились колючками, перья заострились. Она то и дело накалывалась и оцарапывала пальцы шипами, резались перьями-лезвиями до крови. Волки выпрыгнули из темноты, жадно внюхиваясь в воздух, закружили по поляне. С монетками на глазах она для них была точно мёртвая, но кровь из ранок пахла вкусно: волчья слюна падала Сове за шиворот. Схватив недоплетённый волшебный венок, Сова бросилась бежать. Подняла подол до груди и почти не разбирала дороги. Смотреть назад было боязно. Один раз она обернулась и увидела глаза первого волка. В них копошились чёрные мухи, пасть истекала чёрным голодом. Сова кинула через правое плечо Тушино полотенце и между ней и волком возникла шумная река.       «Мне не спать, не есть, не пить. Пойду я плутать, бродить».        Сова снова присела на корточки, сплетая веточки и пёрышки, прикладывая к венку разноцветные стёклышки. Бабушка, ах, бабушка, ты же всё испортила. Вой снова приближался. Деревья, тёмные и страшные, тихо-тихо посмеивались. Качали головами, скрипели-стенали горькую песенку. Бабушкины монетки прилипли к глазам — не отлепить, веки не поднять, а всё же видно. Сердце Совы ёкнуло: бабушка, бабушка, что же ты наделала?! Она снова бросила венок в подол и побежала. Волки клацали зубами у самых пяток, рвали клыками новое платье. Сова закусила край юбки, бежала и горько-горько плакала. «Глупые, глупые, глаза мухи выели!» Второй волк отхватил от бока кусок, Сова охнула да так и повалилась на землю. Волк переступил через неё лапами, из пасти дохнуло трупной гнилью, на грудь потекла слюна с утопленными комарами и маленькими чёрными мошками. Сова глядела в волчью пасть сквозь монетки и не могла зажмуриться. Из чёрно-жёлтого глаза волка пробилась слеза, капнула ей нá щеку. Сова встрепенулась, почувствовала в ладони тяжесть Очкарикова кирпича. Бросила его через левое плечо и на том месте, где он упал, выросла большая скала, а волк исчез. Еле-еле Сова поднялась на ноги. Кровоточащий бок пачкал платье и ноги. Недоплетённый венок алел красным пламенем. «Лежи-лежи да полеживай. Протянуты беспокойные ноженьки…» Поковыляла Сова по мхам, по болотам, через густые, кудрявые папоротники.       Волки не выли, деревья не смеялись. Даже луна исчезла — зашла за чёрную тучу. Под ногами хлюпало болото, в ране булькала кровь. В груди Совы заныло — всё вокруг было не тем, чем должно, — беззвучным, безжизненным, как деревянные кресты на погосте.        — Уху, — сказала Сова. Одиноко стало голосу в мёртвой тишине. — У-ху…       Сова всё шла. Кровь отрывалась от раны и с тихим бульканьем падала в воду. Сова истончалась — в боку зияла дыра и всё росла, росла. Где же волки? Где моя бабушка? Где волшебный клубок, что укажет дорогу? Всё не так, всё не правильно! Присела на корточки, заглянула в лужицу и увидела, что лица-то на ней и нет, только красная вмятина, обёрнутая полотенцем. Тоненько вскрикнула, закрыла лицо руками: «Ой, мамочки!». Уронила венок из веточек в болото, пошли круги. Закрывает Сова глаза руками и всё равно видит: из глубины глядит на неё бабушка, неживая и немёртвая, не зыбкая, как призрак, а неподвижная, как смерть. Смотрит и приговаривает: «На самом дне колыбель дубовая. Стоит над ней домик-крест тесовый. Спит нежная, у меня пристроена, утешенной хорошо ей, спокойно». Поняла Сова, что зря бежала, и пожила совсем зря, и воскреснуть хочется, а нельзя — поздно. Поздно.       Ива опустилась на корточки, долго смотрела на полотенце, обернутое вокруг головы, отмечая разные оттенки чёрного в жирных пятнах грязи. Эй, Сова, ты там не задохнулась часом? Чего лежишь? По спине и озябшим рукам Ивы ползли мурашки. Глупая-глупая Сова, ни в чём невиноватая, просто подвернувшаяся под горячую руку. Ива хихикнула, мазнула пальцем густое тёмное пятно и, ощутив липкость, поднесла к лицу. Ещё не осознав согнавшую с места мысль, выскочила из Лужи, рванула одевающегося Халка за плечо и развернула к себе. Слова не шли. Давясь диким смешком, Ива согнулась пополам, вцепившись в руку Халка. Подумалось вдруг, что очень хочется пи́сать — мочевой пузырь сдавило в невидимый кулак и выжимало по капле — Ива испугалась и толкнула Халка от себя в Лужу.       — Ты чего?!       Халк обернулся. Брюки внизу запачкались. Темнота вокруг казалась синей.       — Посмотри, — сказала Ива, краснея. — Посмотри-ка, что там с Совой!       Давление переместилось от мочевого пузыря выше, Ива присела на корточки, прижав руки к паху. Она всё-таки чуть-чуть не стерпела, хотя пи́сать больше не хотелось. Щеки горели от стыда. Ух, позорище. Ива глядела, как Халк подходит к Сове. Сейчас он посмотрит и скажет, что всё в порядке, что ей показалось, будто там кровь! Ха-ха. Будто кто-то проломил глупой Сове череп. Или нет — лицо! Ну и воображеньице! Дура. Никто же не узнает, что я чуть не описалась? Нет, никто не узнает. Никому не скажу. Я же не Туша, чтобы об этом кому-то рассказывать. Ива закусила губу и наклонила голову на бок. Незаметно вытерла пальцы о землю, сжала в кулак, спрятала между коленей.       — Ну что там? — голос дрожал, но в нём ещё слышалось веселье.       Халк наклонился, протянул к Сове руку, дотронулся до полотенца и отдёрнул. Повернулся к ней с таким выражением, что Ива засмеялась — попался! За спиной зашелестели кусты, но она не обернулась. Из-за сцепленных рук она следила за Халком, смотрела, как он вылетает из Лужи, хватает водку и делает несколько глотков. Зубы клацают по стеклу, водка течёт по подбородку и шее, дёргается кадык. На третьем или четвертом глотке, Халк бросил бутылку и прыгнул в кусты. Сквозь звуки рвотных спазмов слышались рыдания. Ива рассеянно почесалась: всё тело было в укусах и царапинах. Болела шишка на затылке. Она взяла брошенную Халком бутылку, закрутила пробку. В траву вылилось не очень много.        — Что это с ним? — Ива вздрогнула от звука Очкарикова голоса. Обернулась и вспомнила, где она и что произошло, словно проснулась из кошмара в кошмар.       «Ничего особенного, просто Сова умерла», — хотела пошутить, но не стала. Вдруг Сова всё-таки придуривается, а сказанные вслух слова сделают её смерть взаправдашней. Грек и Очкарик были чистенькими и голыми, как камушки-кругляши на дне реки. Брат взял штаны, но Ива поскребла его по голени и указала на Лужу, на лежащую там Сову.       — А где Тушка? Нашли? — спросила она, показывая пальцем на Сову. Если не говорить вслух, то смерть не станет настоящей.       — Да. За нами шёл. Он совсем тю-тю, по-моему... — ответил Очкарик. Поглядел на неё с недоумением: Лужа? Сова?, и Ива кивнула: да, там. Это напоминало игру. Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест.       На цыпочках, чтобы не запачкаться, Очкарик вошёл в Лужу. Грек стоял на берегу. Глянул на скрюченного Халка, на Иву, нахмурился, шагнул вслед за Очкариком.       Снова зашелестели заросли орешника — вылез Тушка. Застенчиво улыбнулся, обхватил себя руками. Из спутанных волос торчал мусор.        — Что-то мне плохо, — на щеках блестели дорожки слёз, нижняя губа обиженно оттопырилась. Голос взволнованно подпрыгивал. — Совсем плохо! — и рассмеялся.        — Тш-ш-ш… — Ива прижала палец к губам, похлопала по земле рядом с собой и, когда он сел, обхватила широкую покатую спину рукой. — Ну, ну, что ты, как маленький... Всем плохо.       — Что там? — спросил Туша, из его глаз покатились слёзы. — Что в Луже?       — Тише... Не то ты нас ему выдашь, — прошептала Ива, глядя на Очкарика и Грека. Они сидели в луже на корточках и молчали.       — Кому?..       — Убийце... Да не плачь ты, я пошутила. Нет никакого убийцы, всё хорошо.       Дряблое, полное тело начало сотрясаться. Вернулся Халк и сел рядом. Глаза были стеклянными.       — Неправда, — прошептал Тушка. — Там Сова, я знаю! Её убили!       Ива отдёрнула руку от Туши и обхватила колени. Что за глупость? Кому понадобилось убивать Сову? Она просто спит, спит и видит сны. Иве вдруг захотелось заорать на весь лес матом, но кто-то невидимый сдавил ей горло: она не могла даже вдохнуть полной грудью, не то что закричать. Ива принялась покачиваться на заду туда-сюда: «Мы все сошли с ума, трам-тарам-пам, Сова уже мертва, трам-парам-пам, кто выйдет из игры? трам-парам-пам, наверно это ты! ТРАМТАРАРА-А-А-А-А-А-АМ!!!»       Ночь была густой и безмятежной. Всё так же шуршал прошлогодними листьями тот, кто ходит в лесу, чернела Лужа и жужжали комары. Синели деревья и торчали колючками кусты. Грек и Очкарик сидели над телом мёртвой девочки, чьё лицо было обёрнуто полотенцем. Туша бормотал, что Минотавру не нравятся девочки, что с ними что-то не так, что они умирают неправильно и вся эта их кровь — ужасно, ужасно. Это клубок красных нитей, признак глубины, призрак греха и красной бездны. Минотавр косит глазом, скользит по поверхности, открывает лабиринт... Она должна выбраться сама, иначе её сожрёт Молох. Минотавру не нравится глубина, он не терпит дырок, но его завораживает тайна. Он подглядывает в щель между мирами, через эту дыру он пролез в наш мир. Ты это знаешь, Ариадна, в твоих руках клубок, ты его впустила. Ты — мать, бесстыдно влезшая в деревянную корову, чтобы удовлетворить быка. Ты — сестра-девственница, оскорблённая его тайным существованием. Ты...       Ива качается и повторяет про себя считалочку. Халк лежит на спине и смотрит в небо, позволяя комарам себя есть. На него смотрит Бог.       — Этот Тёмный, про которого ты говорила, это ж просто дьявол. Главный среди бесов. А Молох — это Бог, вот что я думаю. Что один, что другой — оба пидорасы, — говорит Халк. — А раз так, то всё равно, какие мы — плохие или хорошие. Совсем всё равно. Совсем.       Ива оглядывается, он уже не такой болезненно серый. Халк садится, жмурится, берёт брошенную бутылку водки и делает пару больших глотков. Протягивает её Туше, а сам берёт сок. Водка пролилась, когда убегал, всё вокруг провоняло. Ужасно, ужасно — говорит про себя Ива.       Туша пить не хочет, закручивает пробку и кладёт бутылку на рюкзак. Он перестал болтать и дрожать, и теперь просто почёсывается. Рассеянно хлопает себя по бокам, качает рогатой головой.       — Утро не наступит, — говорит Ива. — Мы умерли по-настоящему, лежим в этой Луже и разлагаемся. Нас жрут мухи, а нам кажется, будто бы мы тут такие чистенькие болтаем. — Она вдруг просыпается и смотрит по сторонам. — Как вам?       — А Сова? — спрашивает Туша. — Сова тогда жива?       — Конечно, — подтверждает Ива. — Сова улетела в рай. Знаешь этих птиц из сказок с жуткими человеческими лицами. Как они называются?       — Сирины, — говорит Туша и смотрит на неё. — Значит, мы умерли?       — Да, а Сова стала Сирином, птицей с человеческим лицом.       — Только без лица, — говорит Халк и хохочет.       — Точно-точно, без лица, — подхватывает Ива и снова засыпает.       Обернувшись на смех, Очкарик и Грек наконец решили выбраться из Лужи. Вышли, молча присели напротив, закрывая спинами бугорок Совы, дожидаясь, когда Халк и Ива успокоятся. Туша поморгал, перевёл взгляд с одного на другого. Ему не приходило в голову одеться. Он успел привыкнуть обходиться без одежды.       — Ну так... И кто её…? — спросил Грек, поглядел долгим оценивающим взглядом на каждого.       — Кто её что? — спросил Туша, хлопнул себя по лбу и рассмеялся. — А-а-а... Вы про Сову?       Халк зачем-то встряхнул пачку сока, отдал Иве, закопошился в поисках сигарет, словно тянул время.       — И мне подкури, пожалуйста, — сказала Ива.       С сигаретой в губах Халк встал, сверху вниз посмотрел на Грека, но вожак оставался вожаком, даже если смотреть на него сверху.       — Это вы мне скажите, кто её. И зачем.       Грек хмыкнул, переглянулся с Очкариком. Исподлобья посмотрел на Халка, перевёл взгляд на Иву, мельком глянул на Тушу. Халк сел, придвинулся к Иве, обнял её за талию.       — Кто же тогда? — спросил Очкарик.       Воцарилось молчание, прерываемое дыханием, тлением сигарет, звоном комаров и одиночными хлопками по телу. Деревья зашевелились, сметая насекомых. Утро никогда не наступит, подумала Ива. Это конец света.       Щека Очкарика болезненно дёрнулась.       — Вот же подстава, — сказал он зло. — Мы ж её только в стаю хотели принять. За что меня мир так ненавидит?       — Да-а, мир вертится вокруг тебя, — сказала Ива.       — А камень-то твой, — Халк поднял голову и посмотрел на Очкарика. — Которым её... Вы же видели? Он там рядом валяется.       — И чё? — вскинулся Очкарик. — Есть что сказать? Думаешь, я её убил?       — Опа, — хохотнул Грек, но продолжать не стал, глядя на обоих с любопытством.       — Ничего я не думаю. Просто твой камень, — пожал плечами Халк. Иве он сегодня нравился, такой смелый. — Ты его в кармане таскал. В Карфагене махал, помнишь?       — Ну махал, что с того? Я хотел в его в лобовуху батиной машины запустить, нахрена мне Сову-то мочить? Его вообще кто угодно мог взять, понял? Он тут, в ворохе тряпья валялся.       — Да я ни на что и не намекаю, — Халк через силу улыбнулся, отбросил влажные волосы назад. — Всё равно не понимаю зачем её было убивать? Она же никому ничего не сделала.       Ива выдохнула дым. Комаров стало меньше, но всё тело уже было покусанным и страшно чесалось. Она надеялась, что от сигарет хоть чуть-чуть прояснится в голове, но ничего не вышло. Надо бросить ненадолго, подумала Ива, чтобы потом опять приятно было.       — Это случайность, — сказала она вслух, поглядела на тлеющий кончик сигареты. Взяла зажигалку. — У всех крыша ехала, разбежались кто куда, каждый в своей больной башке застрял, так что и причин никаких не нужно, — чиркнула зажигалкой и посмотрела на огонь. — Она умерла просто так, ни почему.       Халк хотел что-то возразить, но передумал и положил подбородок на ей плечо. Посмотрел на Грека, будто отвоёвывал территорию, но вожаку до них не было дела. Он пялился себе под ноги и чему-то улыбался.       — А может... — начал Туша, но Грек заговорил одновременно с ним, поэтому он смешался и замолк.       — Слушайте, — сказал Грек. — Если это я, что тогда?       Все уставились на него. Даже Халк отстранился от Ивы и застыл с открытым ртом.       — Ты же со мной был всё время, — сказал Очкарик. — Когда успел?       — Я мог найти время, сделать это незаметно, или ты мне помогал. Это неважно.       Очкарик задумался, постукивая грязной забинтованной рукой по колену.       — А зачем?       Грек пожал плечами.       — Разве обязательно нужна причина? Захотел и убил. Проверить решил, смогу или нет. И ты тоже мог. Увлёкся, пока мы с Ивкой на берегу сосались и прихлопнул.       — Ты это сейчас домыслы строишь, я так понял? — огрызнулся Очкарик.       — Херасе увлёкся, у неё вмятина вместо лица! — воскликнул Халк, замолчал, на его лице расплылась жутоватая кривая ухмылка. — Мне сначала показалось, что это кетчуп, а не кровь. Даже попробовать захотелось, чтобы удостовериться... Ха-ха...       Он снова потянулся за соком, но пить не стал. Брезгливо поморщился.       — Бесы, не хочешь, а делаешь, — пробормотал и замолк.       — Её любой из нас мог убить, — Грек свесил руки между ног, сделал последнюю затяжку и вдавил окурок в землю. — Ты, я, Халк, Ива, — он посмотрел на девочку. — Или Туша. Без всякого умысла, и если мы стая, либо сознавайтесь сейчас, либо... придётся на этом дело закрыть. Если нет скрытых причин, то друг друга опасаться нечего.       Ива усмехнулась и закатила глаза, стараясь скрыть пробежавшую по телу дрожь. Пихнула локтем молчавшего всё это время Тушу.       — Колись, Толстый! Я знаю, это ты. Ты из нас самый сумасшедший.       Туша смотрел на них не мигая. Прислушался к шорохам леса, оглянулся. Улыбнулся лукаво, будто стесняясь. Они во что-то играли, он никак не мог разобраться во что.       — Да нет, это кто-то другой, — сказал Туша, перекатил щелчком слюну во рту. — Я бы не смог. Я же трус. Только с вами вместе.       Ива посмотрела на него долгим взглядом, пытаясь прочесть в его глазах правду. Но, кажется, он уже не помнил, что говорил про Минотавра, или помнил, а теперь врал. Или он этого и вовсе не говорил, а ей почудилось?       Снова воцарилось молчание. Грек переводил взгляд с одного на другого, читая лица и усмехаясь ему одному известной шутке. Очкарик пожал плечами и отвернулся. Халк какое-то время сидел неподвижно, потом уронил голову Иве на плечо. Она запустила пальцы в его волосы и потрепала, как щенка.       — Жалко её, — сказал Халк. — Что будем делать?       — Надо её похоронить, — Очкарик затянулся и выдохнул дым.       — Заебёмся копать, — ответил Грек.        — Слушайте, мы же дети, вряд ли на нас подумают, а? — спросила Ива.       — Я бы на это не рассчитывал, — покачал головой Очкарик. — Нужно придумать, что сейчас делать. Валить или… — движением головы он указал на холмик позади, — попробуем избавиться от тела.       Со вздохом разочарования Ива вытянула ноги.        — Эта ночь никогда не кончится… — она надула губы. — Мы точно все умерли и находимся в аду. И лучше бы так и было.       — Чего? — спросил Очкарик, подкурил от своего же окурка новую сигарету и поглядел на неё.       — Ничего. Давайте быстренько что-нибудь с ней сделаем и пойдем в Карфаген, а? Я уста-ала.       — Может сначала пожрём? Я умираю от голода, — Грек кивнул на брошенный полувыпотрошенный рюкзак Туши.       — Давай потом, а? — отмахнулся Очкарик. — Сначала дело. Ты вообще вожак или так, пожрать сюда забежал?       Все засмеялись.       — А давайте скинем её в реку? Её течением унесёт куда-нибудь, и в Карфаген пойдем отдыхать или что там у вас по плану? Странно, но я спать совсем не хочу...       — Блин, мы вообще не сделали ничего, что хотели, — сказал Халк, — мы ж собирались...       — Успеем. Давайте сначала с этим разберёмся.        Грек встал, затрещал суставами, заиграл мускулами, красуясь в лунном свете.       — А вас родаки не убьют, кстати? — спросил он ехидно. — За то, что дома не ночуете. Вы — все.       Смешки смолкли, лица поникли.       — О-о, видела бы меня сейчас мама, — Туша закатил глаза и хихикнул.       — Ладно, потом пожрём. Давайте оттащим её ниже по течению, подальше отсюда, на всякий пожарный.       — Одевать будем?       — Нафига? Может, решат, что её сексуальный маньяк убил. У неё лицо всмятку, без одежды опознать тяжелее будет.       — Да, Очкар бывалый, слушайте его.       — Заткнись, а?       — А то что?       — У меня сегодня подруга умерла, дебил. Я грущу, а ты с шуточками.       — Ладно-ладно… Ботана не трогать, у него траур.       — Вообще не пойму, чё вы все лыбитесь, — Очкарик снял очки, протёр их большим пальцем.       — Что-то не заметила, чтобы ты плакал.       — Это стресс, — сказал Туша. — Потом снова станет плохо.       — А Халк плакал уже.       — От неожиданности это было, поняли? Я — живой человек, чуткий и душевный, не то, что вы — уроды моральные. Это с вами что-то не так, понятно?       Ива улыбнулась, собирая еду обратно в Тушин рюкзак. Халк снова был в обычном образе, Грек — вожаком, Очкарик — злобным братом, Туша — более или менее нормальным. Возможно, ничего такого и не случилось. Умирали же они тут сами, копали себе могилы, просто Сова предпочла не вернуться. Если её не найдут, то можно обо всём этом просто забыть. И о том, что случилось дома тоже. Просто забыть да и всё тут.       — Харе трепаться. Сначала я и Халк, потом вы потащите, чтобы чередовать. Ивка вещи понесёт.       — Только не все. Всё я не утащу, — она взвесила рюкзак в руках и уронила на землю. — У Туши тут кирпичи.       — Я его возьму, потом кому-нибудь отдам, когда… ну… когда надо будет, — сказал Туша.       — Ты как вообще? — Ива заглянула в лицо. — Оклемался?       — Да, нормально. Прошло, — Туша улыбался и выглядел совсем неплохо, даже лучше, чем обычно.       — Только это, у меня для вас плохая новость, — Очкарик поднял забинтованную руку, — ещё болит, вряд ли я смогу её далеко утащить.       — Ладно, разберёмся.       — Снова в грязь лезть не хочется, давайте так, а? — Халк глядел на свои испачканные брюки. — Или нужно? Ну, для маскировки там?       — Да без разницы уже, — махнул рукой Грек. — Можешь их снять, если боишься запачкаться. Если бы не эти жужжащие сволочи, я бы забыл, что я голый.       — Клуб нудистов, — хихикнула Ива. — Ни стыда, ни совести, ну и молодёжь пошла!       — Мать за брюки убьёт. Они школьные.       — Скажи, что вырос из них и закопай где-нибудь. Мы с Ивкой так с тетрадками раньше делали, типа закончилась, новую завёл. А то вдруг чё заподозрит.       — Она заподозрит, — сказал Халк мрачно, зашёл в Лужу, зачерпнул в ладони грязь. — Я не в первый раз, как чмо побитое домой прихожу. После тех драк вообще заставляла муть какую-то читать вслух перед иконами. И плакала, будто я — исчадие ада. Я потому и попёрся с ней в церковь сегодня, хотел успокоить.       Он окунул лицо в ладони, тщательно растёр грязь по щекам.       — Так пойдёт. Так спокойнее.       Остальные последовали его примеру. Ива снова вывела на лице индейский рисунок: линию поперёк, ёлочкой на скулах. Грек прижал грязные пальцы к щекам, оставляя отпечатки. Присел со стороны головы, кивнул Халку и взял Сову за плечи.       — Вы наверное решите, что я псих, — Грек напрягся, чтобы поднять тело. Пальцы скользили. — Но я еще никогда не чувствовал себя так хорошо.       Очкарик покрутил пальцем у виска.       — Ты бы не увлекался, Грек.       — А чё? Я бы смог, я ж не Туша, — и заржал.       — Её всё равно не ждало ничего хорошего, — Ива с охапкой одежды в руках смотрела, как Грек и Халк вытаскивают Сову из Лужи. Наклонилась, почесала голень. — То, что ждёт нас, если нас сцапают, будет во сто крат хуже. Мы ей ещё обзавидуемся.       Халк старался не смотреть на обёрнутое полотенцем лицо. Комья грязи съезжали с живота Совы и падали вниз. Шлёп. Шлёп. Голова опрокинулась, тяжёлые края полотенца повисли.       — Погоди-погоди, дай поудобнее взяться, — пальцы Грека скользили. Он уронил свою половину обратно в Лужу. Верхняя часть Совы упала, раскинув руки и повернув голову — посмотрела на тех, кто ждал на берегу, ноги торчали вверх, Халк держал их крепко. Грек взялся за запястья. — Из-за «шкуры» что ли такая тяжелая? Ты как?       — Нормально, не такой уж я слабак, — недовольно ответил Халк. — Справлюсь. Только… Накиньте на неё что-нибудь, а? У меня в башке всё этот говённый хот-дог крутится.       Волки пошли к реке. Грек и Халк впереди, остальные друг за другом следом. Шутили и громко переговаривались — прятаться было не от кого. Возле реки Туша и Очкарик сменили Грека и Халка. Ива шла рядом с братом и подавала ему сигарету, чтобы он мог затянуться, не выпуская из рук ноги Совы. Через сотню метров снова поменялись — у Очкарика разболелась рука. На перевале выпили водки и съели по бутерброду — Туша шатался от усталости и спотыкался о каждый корень. Алкоголь подействовал расслабляюще, идти стало ещё сложнее. Сторонясь троп, волки лезли через самые непролазные кусты, словно это могло защитить от возмездия Молоха — падали, роняли Сову, царапались и хохотали — Ива громче всех. От реки поднимался туман, начало светать. С утренними сумерками они окончательно выдохлись. Решено было бросить Сову здесь, в местечко поглубже. Её положили на землю, Ива собрала цветы. Волки постояли над телом, выпили в её память по глотку. Халк повторил молитву из церкви про жизнь вечную и вылил на завёрнутую в тряпьё голову немного водки.       — Надо что-нибудь сделать, — сказала Ива. — Не знаю что… Как-то жалко её бросать вот так.       — Она почти стала одной из нас, — вздохнул Очкарик.       — Давайте просто запомним этот день и место, — предложил Халк. — То, что она была в этот день с нами. Была волком, как мы.       — Да, надо её запомнить. Никому не было до неё дела, кроме нас. Даже не факт, что её родители забьют тревогу. Они синячат по-чёрному, хуже наших. Пустим слух, что сбежала.       Халк кивнул.       — Попрощались? — Грек присел перед телом на корточки, поднял вопросительный взгляд.       — А ты ничего не скажешь?       — А что говорить? Что её смерть была не напрасной? — он пожал плечами. — Это же неправда.       — Это… — Ива замялась.       — Что?       — Её правда ты убил?       — Нет. Не забивай себе голову, лады? — Грек помолчал. — Прощай, Сова, жаль, что так вышло. Довольны?       Он сжал зубы и перекатил тело к обрыву, за которым тихо журчала река.       — Подсоби, Халк.       Они раскачали её за руки и ноги, как делали в детстве, кидая кого-нибудь в воду, и бросили в середину реки, где течение было быстрее. Тело сначала погрузилось в глубину, затем вынырнуло и мирно поплыло по течению. На поверхности показалась голова, которую они обмотали Совиной толстовкой, завязав рукавами вокруг шеи, затем бедро. Тело перевернулось, мелькнуло бледным боком и скрылось из виду.       — Теперь это её река, — сказала Ива и бросила в воду цветы.