Изменить мир

      С широкого балкона открывался прекрасный вид на почти идеально круглое озеро, лишь противоположный конец его чуть вытягивался вдаль. А может, так казалось из-за тумана, окутавшего подножия гор. Широкий луг, покрытый цветущими маками, полого спускался к берегу, плавно переходя в прибрежную полосу. На ослепительно белом песке нежились двое. Младший раскинулся звездой, подставляя смуглое тело нежаркому солнцу, старший сидел, привалившись к нагретому валуну, и смотрел на гладь воды. Идиллия, но тихий разговор далек от того умиротворения, которое навевает представшая картина. — Не стоит лелеять свои обиды и гордость, Тор, — говорил старший. — Поступки госпожи, быть может, непонятны нам, но она хорошо знает, что делает… — Особенно, когда приказывает вздёрнуть тебя на дыбу, — проворчал Тор, — мы всего лишь игрушки в руках нашей супруги. — Мы не игрушки. — Игрушки, и ты это знаешь, Ян, как тебе не хотелось бы, чтобы это было не так. — Нет, мы нужны, чтобы замкнуть Большой Круг, Тор. — Большой Круг, Ян? Раз в месяц? В полгода? В год? Как часто? Прорывы случаются не каждый день, а уж крупных на моей памяти не было вообще. Да за спокойное время можно столько Силы накопить, что никто даже кончика крыла не просунет, не то, что Двери открыть… — Не наше дело судить, сколько Силы у нашей госпожи, — ответил Ян.       Тор только рукой махнул: выросший в другом мире, более технологичном и развитом, он искренне не понимал устройства общества в Изначальном. Для юноши равные отношения между мужчиной и женщиной были нормальными, и, оказавшись в сугубо матриархальном мире, Тор растерялся. Первое, что Тор ощутил, узнав, что его потоки идеально совпадают с потоками Силы Привратницы и Проводника — гордость. Как же, он, скромный студент обычного университета, станет младшим супругом госпожи клана и, самое главное — Замыкающим в триаде. И лишь после пришло понимание и отрезвление: ничего хорошего новое положение ему не принесёт.       Юноше сразу дали понять, что его место в пыли у ног супруги, рядом со старшим мужем, что любая женщина выше его по положению, что госпожа может с лёгкостью назначить любое наказание за любой, даже самый незначительный проступок. И если Ян, выросший на Изначальном, понимал и принимал это как должно, то Тору было непросто. Выяснилось, что секс, это не способ получить разрядку, удовольствие или просто приятное времяпрепровождение, а замыкание Большого Круга, когда они втроём, или Малого — если их двое. И двое в данном случае Тор не с госпожой, а с Яном и только снизу. Это для сугубо гетеросексуального парня оказалось ещё одним потрясением. И самое ужасное в этой ситуации: сбежать он не сможет, и дело не в том, что открывать Двери в другие миры может только Привратница — долг не позволит. Зная, что от Тора зависит благополучие и безопасность Сегмента, он не сделает этого. ***       Осенний бал почти ничего не изменил в жизни Али, разве что подтвердил её выводы, что сама она никого не интересует. Люди по-прежнему замечают только её уродство, а Лев Анатольевич все чаще появлялся в их доме, но занимался исключительно Галиной Станиславовной. И, кажется, там дело уже шло к свадьбе — не зря мать заказала себе новое платье, а преподаватель вообще переселился к ним. И, как водится, осада была не такой долгой, как следовало бы. В конце декабря у Али появился отчим. На кухне теперь по утрам пахло жирной яичницей с салом, кофе и высились горы бутербродов с маслом и ветчиной, а мать стала меньше воспитывать Алю, все свои силы бросив на заботу о молодом муже.       Аля втихомолку радовалась, что гнёт матери ослаб, но на самом деле, ей было очень и очень грустно: девичья влюблённость в красивого мужчину никуда не делась, а видеть того в домашней обстановке, часто с обнажённым торсом, было особенно трудно. Девушка молчаливо страдала и не замечала странных взглядов отчима, иногда останавливающихся на её груди.       Лев смотрел на падчерицу, оценивая тонкую фигурку, нежную кожу, упругую грудь и вспоминал дряблое тело жены. Но выбора между тем, чтобы заполучить властную и занудную тёщу или покорную влюблённую жену не было вообще. И если не считать того, что в постели женщина предпочитала строго миссионерскую позу, а все остальные любовные игры считала извращением и распутством, он был доволен. А найти жаркую и искусную любовницу в большом городе несложно. В конце концов, можно соблазнить падчерицу, а то, что пятно у той на лице, так приятель прав — на личико недолго тряпочку накинуть. Фигурка-то у девчонки очень и очень спелая и соблазнительная. — Ешь, дорогой. Мужчина должен хорошо питаться. — Конечно, Галюнчик. Ты у меня такая заботливая! — Лев ухватил жену за ручку, запечатлевая на ней поцелуй. — Ой, ну ты шалунишка, — кокетливо отмахнулась та и тут же строгим голосом проговорила: — Алевтина, овсянка в кастрюльке на плите, ешь и собирайся в колледж. — И мне пора, дорогая. Спасибо, всё было очень вкусно. — Ой, подожди Лёвушка, я подам тебе свежую рубашку. На сегодня я приготовила тебе в голубую полоску. И синий галстук в тон. — Хозяюшка ты моя, спасибо, Галюнчик.       Аля смотрела, как мать рысью бежит за мужем, поправляя ему шарф. — Ну, я пошёл, — Лев Анатольевич запечатлел небрежный поцелуй на щеке супруги и строго посмотрел на падчерицу. — Алевтина, я жду только тебя! — Ах, Лёвушка, зачем ты её балуешь? Аля прекрасно дошла бы пешком! — возразила мать, глядя на почти готовую к выходу дочь. — Ну, что ты, дорогая. Заботиться о ней моя обязанность. — Ты такой семьянин! — восхитилась мать, провожая мужа на работу.       Аля уже спускалась по лестнице, радуясь, что отчим вновь предложил ей подвезти до колледжа. После того, как он чуть простудился, попав под дождь, мать выгребла все денежные запасы и подарила супругу новенькую машину. Те минуты, когда в пропахшем дорогими сигаретами и парфюмом салоне, они с отчимом были только вдвоем, очень ценились Алей. Мать, внезапно прозревшая, вдруг прониклась к дочери какой-то ревностью и бдительно следила, чтобы муж не оставался наедине с Алей. Правда, нужно сказать, что Лев Анатольевич тоже внимательно относился к самому себе, не позволяя лишних движений. А взгляды… а что взгляды? Их к делу не пришьёшь. — У тебя сегодня сколько занятий? — Три пары, а потом я ещё на танцы, — ответила Аля, жалея, что домой она пойдёт пешком. — Жаль. — Жаль? Почему? — Тебе не стоит этого знать, — Лев подпустил в голос немного печали. — Может… — Не может. Выходи, мы уже на месте.       Аля вышла из машины, не понимая смысла короткого разговора. Отчим будто бы жалел о чём-то, будто намекал на что-то непонятное. На что? Она решила немного подождать, надеясь, что странный разговор чуть позже прояснится. К её удивлению, на выходе из Дома Культуры, где располагалась студия танцев, она увидела знакомую машину. Отчим разговаривал с кем-то по телефону и отключился сразу, как только увидел девушку. Он даже вышел из машины, несмотря на промозглый ветер, чтобы открыть той дверцу. — Садись, на улице сегодня слишком холодно, чтобы идти пешком.       Аля благодарно кивнула и нырнула в нагретый салон. Почему-то ей показалось, что к утренним запахам добавился аромат коньяка. Но она, конечно же ошиблась! Разве Лев Анатольевич позволит себе сесть за руль нетрезвым?       Мать встретила вернувшегося вместе с падчерицей мужа недовольной гримасой. Но тот быстро погасил раздражение супруги, достав откуда-то чуть подмёрзшую розу на длинном шипастом стебле. — Самой прекрасной женщине! — пафосно провозгласил он.       Мать зарделась, унося цветок, а Лев неожиданно грустно улыбнулся падчерице, незаметно разводя руками, словно извинялся, что не может подарить цветов ей.       Аля только вздохнула, провожая мать и розу глазами — ей самой ещё никогда не дарили цветов. Ужинать под прицелом картинно-печальных глаз и томных вздохов, под аккомпанемент слащавого сюсюканья матери, оказалось неожиданно грустно. А уж смотреть, как влюблённая женщина подкладывает своему мужу лучшие кусочки, подсунув дочери остатки позавчерашних макарон, было вдвойне обидно. — Лёвушка, ты бы поберёг себя, — ворковала мать. — Я не очень устаю, дорогая. — Не стоит ждать Алю, она сама дойдёт. — Галюнчик, мне не в тягость — она же твоя дочь! — Ах, мне так повезло с тобой! — закатила глаза мать.       Аля молча доела холодные макароны и вышла, сдерживая желание хлопнуть дверью. Лев Анатольевич, прижимая к груди голову жены, проводил девушку плотоядным взглядом: эх, если бы не пятно, какая бы красавица была! А фигурка всё равно хороша, и он до неё доберётся, чтобы проверить на ощупь. Ночью, трудясь над исполнением супружеского долга, Лёвушка представлял вместо обвисшей плоти упругие грудки падчерицы и кончил неожиданно быстро.       На следующий день он сделал падчерице первый подарок — купил недорогую шоколадку с орехами. И сполна насладился восторженным взглядом девушки. — Это мне? — ахнула Аля, сжимая в руках чуть подтаявшую плитку. — А ты видишь тут кого-то ещё? Бери. — Спасибо!       Аля грызла шоколад, глотая слёзы счастья, и ей было всё равно, что вкус у него какой-то неправильный, будто с душком. И отчего так, то ли от дешевизны, то ли ещё по какой-то причине, она не понимала. С тех пор отчим стал изредка дарить ей какие-нибудь простенькие подарки: брелок на ключи, блокнот с котиками на обложке, набор резинок для волос, силиконовый браслет с блёстками — дешевку, но для Али это было дороже алмазных россыпей. Только цветов Лев Анатольевич ей ни разу не приносил.       Весной мать неожиданно засобиралась на дачу к подруге — вспомнила, на старости лет, что у той можно набрать первой зелени, порадовать Лёвушку, и уехала на целых два дня, оставив дочь с мужем. И Лев Анатольевич не упустил такой возможности взять последние бастионы падчерицы. За зиму и весну, он немало потрудился, соблазняя девчонку, и был уверен, что ему осталось только пальцем пошевелить, чтобы та упала в его объятия. Так и вышло, Аля, у которой любовь отбила последний разум, сама не поняла, как очутилась в постели отчима. Вернее, как тот оказался рядом, совершенно голый и уже готовый полностью, о чём недвусмысленно свидетельствовало кое-что, упирающееся девушке в бедро. То, что случилось дальше, Але не понравилось: слюнявые поцелуи, оставлявшие мокрые следы на теле, жадные руки, ощутимо сжимающие грудь, тянущая боль внизу живота, капли пота, падающие на лицо. И какой-то странный полубезумный взгляд отчима, совершающего хаотичные движения. Наконец, тот зарычал и навалился на Алю всем весом. Ей стало трудно дышать, и девушка пошевелилась, пытаясь убрать тяжесть с груди. — Сейчас, подожди немного, — Лев Анатольевич сполз с падчерицы, уселся на кровать и, потянувшись за снятыми трусами, вытер белёсые капли с себя и простыни. — Тебе лучше пойти, подмыться. Да хорошенько, а то ещё залетишь, ненароком. — Что? — глупо переспросила Аля, даже не подумавшая о беременности. — Иди п-п-п-пиз… помойся, — грубовато буркнул Лев, уже жалеющий о содеянном. И не потому, что вдруг пожалел наивную дурочку, а исключительно из-за того, что обманулся в своих надеждах: Аля оказалась ничуть не более страстной, чем мать.       О том, что невинная девочка не могла и не должна показывать в постели чудеса раскованности и небывалый опыт, Лев даже не подумал.       Аля смывала с себя следы и думала, что заниматься таким делом можно только по очень большой любви. И она, наверное, больше никогда такого не позволит — противно-то как! За дверью ванной обнаружился отчим, нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу, и девушка немного криво ему улыбнулась. — Надеюсь, ты понимаешь, что матери про это говорить не стоит? — Да, конечно, Лев Анатольевич, — пролепетала Аля. — Молодец. Иди, прибери там всё.       Девушка сняла испачканную простынь, обнаружив на той пятна крови — понятно стало, почему у неё болит между ног, сунула её в стирку, открыла окно, чтобы проветрить, и отшатнулась, заметив мать, входившую в подъезд. — Лев Анатольевич! Мама приехала! — Что? — мужчина торопливо натянул на себя тренировочные штаны и майку. — Иди к себе и оденься, что ты сисками трясёшь, хочешь, чтобы мать в таком виде увидела?       Аля от страха даже не обратила внимания на грубость и бросилась в комнату, чтобы застелить постель, уничтожив последние следы грехопадения.       Галине Станиславовне, торопившейся домой, предстала почти идиллическая картина: Алевтина прилежно читала учебник, а муж дремал, утомившись на работе. А она уже напридумывала себе всяких ужасов: и что дочь соблазнила красивого мужчину, и что тот не устоял перед напором наглой девки, и что тут разврат полным ходом. — О! Галюнчик приехала, — проворковал Лев, усиленно делая вид, что только что проснулся. — Ну, что ты делаешь дорогая, носишь такие тяжести? Позвонить не могла? Я бы приехал тебя встретить.       И от его слов, от заботы, женщина растаяла, разом забыв все подозрения. Ну в самом-то деле, разве может такой мужчина позариться на глупенькую девчонку, у которой только одно достоинство – молодость. И это не говоря уже о безобразном пятне на лице. Да кто в здравом уме на такую обратит внимание? Разве что её Лёвушка, самый великодушный, делает вид, что не замечает уродства падчерицы. Галина Станиславовна хлопотала на кухне, рассказывая мужу, как постарела подруга, как потолстела и обрюзгла и наслаждалась его комплиментами.       А в комнате тихо плакала Аля, понимавшая, что ничего не изменилось. Она даже на ужин не пошла, так и уснула, уткнувшись лицом в мокрую подушку.       А ночью вновь пришёл сон, и вновь красавицу ласкали мужчины, а та выгибалась от наслаждения. На этот раз Аля отчётливо увидела лицо женщины и подивилась, заметив у той странный рисунок, вьющийся по левой стороне. Будто кто-то нарисовал завитки, начиная ото лба и заканчивая щекой. И смотрелось это очень гармонично и красиво, Аля даже пожалела, что её уродство невозможно скрыть таким образом. Но на этот раз, ей показалось, что мужчины выглядят как-то странно, а ещё рука одного из них, очень откровенно ласкала другого. И это было так гармонично, будто совершенно обыденное и привычное поведение.       Только женщина вдруг оттолкнула мужчин, гневно что-то выкрикнув. И стало понятно, что она недовольна. Чем? Аля подозревала, что та требовала внимания только для себя, ревнуя к проявлениям ласки, словно её можно похитить. И это было неправильно, так показалось Але.       Сон растаял в утреннем тумане задолго до звонка будильника, но встала девушка с ощущением щемящей тоски, будто её в чём-то обманули.       Кто? Она не знала.